|
Об авторе | Алексей Арнольдович Пурин (1955, Ленинград) — поэт, переводчик и эссеист. Наш постоянный автор. Предыдущая публикация в «Знамени» — № 10, 2017.
Алексей Пурин
Подле залива
Стрельна
Ты купался в Стрельне в былые годы,
а теперь туда и не сунешь нос.
Стало меньше, как не верти, погоды.
Но прожиточный минимум, да, возрос.
Загорал со студентками там, флиртуя,
(пролетело полвека — нет, сорок лет)
где теперь, должно быть, торчит статуя —
кифаред-мусагет-дорифор-атлет...
Винотека там нынче, пинакотека,
глиптотека, библиотека там, —
не какая-то блоковская аптека,
чтоб в неё захаживал всякий хам.
Ни гулящих дев, ни курсантов пьяных
у дворца — охрана да этикет...
Завалялось, может? Пошарь в карманах...
Ничего, кроме дырок, в карманах нет.
* * *
Deus conservat omnia
Всё сохраняется — гербарий
и драгоценный саркофаг,
дивидиромы дивных арий,
мыслехранилища бумаг,
секрет желёз, секреты наций,
и сталактит, и сталагмит,
инскрипты, перечни реляций...
Лишь душу Бог не сохранит...
Бог сохраняет всё — руины
Равенны, Рима, гул Ла-Скал,
громады гор, простор долины,
холмы Тосканы, что искал
в тоске, не дочитав Назона...
Души же призрачны черты —
хранить их Богу нет резона.
За душу отвечаешь ты.
Св. Себастьян
А. С. Заславскому, живописцу
1.
Он стоит, безмерно одинок,
распростёрт в могуществе, как спящий,
целокупней матери кормящей,
самозавершённей, чем венок.
Стрелы замирают перед ним
и в испуге рвутся прочь от кожи.
Весь — пренебреженье к этой дрожи,
в ликованье он неуязвим.
Лишь на миг окатит, велика,
чистоту зрачков его тоска, —
и они опять сияют, вещи, —
дабы укорить на все века
разрушителей прекрасной вещи.
(Rainer Maria Rilke, 1905–1906)
2.
Поместил блистательный мессинец
эту плоть в архитектурный строй,
от симметрии ни на мизинец
отойти не дав ей золотой.
Что герою — боль, то нам — гостинец,
соблазнённым стройностью пустой;
мы — жильцы минутные гостиниц,
он — к Отцу стремится на постой.
...А ещё мне скажет Мастер цвета
и соотношенья: «Посмотри,
сколь там низок горизонт, — а это
прибавляет роста раза в три!»
...Ну представь, что это просто лето...
Просто красота легкоатлета...
Арки, тучки, флагов пузыри...
(Antonello da Messina, 1476–1479)
* * *
Мне нужны воздух вольный и широкий...
П.А. Вяземский
Как верно он сказал! О Коктебеле,
к примеру, или Ницце... Неужели
и Пушкин лишь об этом: «тут и там»
скитаться и дивиться красотам
Природы и искусств?.. Поднаторели!
…Из Пиндемонти, из Скиапарелли:
«Спасибо вам, вы хорошо горели!»
(Тарковский, умудрён не по летам)...
…А к морю всё стремился Мандельштам…
Темно, читатель? Ну, сейчас включу:
«Я жить устал, — я прозябать хочу!»
Умирающий раб. Лувр. Вариант
Всего прочней не слово и не камень,
а генный код ничтожного белка,
беспамятно несомый мотыльками
и сонными телами сквозь века.
Так тяжело в боренье обоюдном
сопротивляться мышцами резцу,
что беспробудным спит он сном минутным,
пока эоны катятся к концу.
Он ведал страсть, хоть и не видел мира.
Им, выносящим неподъёмный гнёт,
слепой завет «Не создавай кумира»
творец Творцу бестрепетно вернёт.
Иссякнет мрамор и умолкнет лира.
И лишь немое семя не умрёт.
* * *
Не пожелал отречься от отца —
и в штольню вместе с родичами брошен.
...А стихотворцем мог бы стать хорошим,
родись он чуть подальше от венца.
Пушок нимфеток, бабочек пыльца...
И он столетьем был бы огорошен —
и жил бы тем же эмигрантским грошем,
не потеряв и в бедности лица.
(Как там у дяди Кости? Назарей
неслыханное говорит Пилату.)
Он галисийских избежал полей —
по возрасту, надеюсь, не по блату,
но принял за Романовых расплату, —
единственный на свете князь Палей.
* * *
Здесь груды валенок и кипы кошельков...
Василий Комаровский
Спасибо Комаровскому за вазу,
конечно же — аттическую (Китс), —
за оду!.. Так непросто водолазу
очистить влажный глаз от небылиц —
и оседлать волну зеленоглазу;
за перлами (отнюдь не по приказу
Зуриты Педро) он сигает ниц...
...Но что за граф! Ему б на рынок сразу —
купить ватрушек, пряников, яиц...
Да, он и тут умело строит фразу...
не воспарив ещё до речи птиц.
Письмо из Москвы
Здравствуй! Пишу из Москвы, где не бывал полвека.
Кремль побелён, в нём — Главная випитека.
Оба огромных храма, Охотный Ряд
преобразивших, с Господом говорят.
По осушённой реке движутся пи-мобили.
В Замоскворечье (помнишь, мы так любили
тихие улочки!) вырос Запретный бор
с Тайным дворцом, похожим на спецприбор.
На Воробьёвых колосс высится государев —
с сакраментальной фразой «Добей, ударив!»,
сказанной им с затонувшей потом «Двины»
в двадцать вторую секунду Большой войны.
На площадях повсюду его портреты:
рыжие бакенбарды, пышные эполеты,
зоркий, как учат в школах теперь, зрачок,
ЩМечик* в петлице, чистый воротничок.
Местные жители набожны, но терпимы
(христомуслимы!): всё братья да побратимы;
и иноверцу-русскому скажут так:
«Брат! Кто ж поедет за рупель! Гони пятак!»
Остановился, вообрази, в «Пекине»
(вряд ли кто помнит, что значит названье, ныне).
В доме напротив — посольства всех тех шести
стран, что остались на карте. За сим прости.
* Щит и меч — символ ЧК.
* * *
Памяти Александра Шаталова
Близ Савёловского вокзала
ночевал раз пять или шесть
у приятеля: баловала
Златоглавая нас как есть.
Там и парк недалёк Петровский-
Разумовский во всей красе...
Был приятель поэт московский —
с телевиденья и вообще...
Но стихи его были любы,
не похожие на мейнстрим:
как он юбку у тёти Любы
спёр примерить... про боль... про грим...
Спи, мой гостеприимный Саша!
Надо думать, Господь простит
все твои прегрешенья, даже
тот смешной тётелюбин твид.
Из старой тетради
Зима скрипит, вишнёвым клеем
филателии детский мрак
в сознанье будит, к бакалеям
елизаветинский пятак
громадный присовокупляет —
с налётом Cu2O3.
И колба лунная пылает
морозным газом изнутри.
…Лет шесть мне? Странно, что в шинели
бреду патрульным в полусне...
В войну играем? В самом деле
мерцают звёздочки на мне?
Такое небо, что заплакать
готов, как мальчик, от обид!..
Но нет, не к месту эта слякоть...
Что, лейтенант, знобит? Знобит.
Сонет с кодой
[В голубом Эфира поле
Ходит Веспер золотой.
Старый дож плывёт в гондоле
С догарессой молодой.
Догаресса молодая]
дремлет, к мужу припадая:
да, дедуля, ну так что ж?..
«Отчего плывём в гондоле —
“Бучинторо” нету, что ли?.. —
полубредит сонный дож:
— Нет, галера не годится...
Кровь людская не водица...
Жизнь не стоит и гроша...
Догаресса хороша...»
Льётся песня. Сладко спится.
* * *
А. С. Кушнеру
На столе у поэта стоит Диониса кумир.
Странным кажется это: не Феба, настройщика лир,
не Киприды, рождённой прибоем (но как без любви!), —
а того, чьи хмельные уста в виноградной крови.
Объяснит ли поэт, почему это так, для чего?
Рассуждать о бессмертных — не вещее дело его.
От кого-то достался — случайно? — ему этот бюст.
Но улыбка всезнанья не сходит с аттических уст.
Проплывёт в небесах колесницей златой Аполлон.
Эталон, — понимает поэт, — но уж больно силён.
И несчастен в любви. И, наверное, бронзовый Вакх
разбирается лучше в стихах и в любовных делах.
Астры
Из Готфрида Бенна
Астры — томленье, мленье,
заговор, чары, плен,
медлящее мгновенье
на весах у Камен.
Ещё раз: златое стадо
в лазури — и свет, и цвет,
и старческая досада —
крыльев-то нет как нет!
Ещё раз: то, что желалось, —
роз опьянённых «ты»,
позднего лета жалость,
ласточки, их финты.
Ещё раз: предположенье —
но так легко угадать!..
И ласточкино скольженье
в ночь и речную гладь.
Подле залива
Древнего кладбища склады и клады,
полные зелени, тени, прохлады;
прочная кладка — кирпич к кирпичу;
тесные заросли камня и мрака;
не разобрать в этой дрёме ни знака;
к золоту букв не пробиться лучу...
Не такова ли и библиотека —
кладезь незнанья, безверия Мекка,
атлас неведенья, разума сон,
энциклопедия без содержанья,
тысяча двадцать шестое изданье?..
Стол сервирован на сотни персон...
Что за нелепица! — на миллионы,
на биллионы!.. Повсюду колонны,
башни-руины... Дорога в Аид!
Бред Пиранезиев — Appia via.
Альбрехта Дюрера «Меланхолия»...
Твёрже Горация. Вечно стоит.
Дрын драгоценного нобелиата
отчего. Сказано: Земли Заката.
Кладбище подле залива. Овал
сини. Колёса могучей машины.
Следствие впредь не имеет кручины.
Пеною здравья брызжет нам вал.
| 
