|
Об авторе | Алексей Святославович Александров (19.06.1968, Александров, Владимирская обл.) окончил физико-математическую школу и физфак Саратовского университета. Публиковался в журналах «Волга», «Воздух» и др. Редактор отдела поэзии журнала «Волга». Автор трёх книг стихотворений. Живёт в Саратове. Дебют в «Знамени».
Алексей Александров
Никто не умирает в саратовских степях
* * *
Саратов, шатаясь стоит на арбузных корках,
Ковыряет ранку в асфальте новой набережной,
Хочет на коленки к Федину возле музея,
Где хранятся свидетельства не в его пользу.
Арбузы ровенские сладкие, тонкопорые,
Над ними летают осы терпеливые, как архивисты,
Вгрызаясь в мясо истории сахарное, косточки выплёвывая,
Словно ненужные подробности.
Что там за рекой? Коммунизм немецкий,
Маркс и Энгельс, тысячи не золотых огней.
А потом всё прерывается тьмой, степью безглазой и бездыханной,
По которой ступала нога человека.
Это вам, чёрт побери, не брильянтовая рука,
Песня про зайцев во дворе, спасающем от позора,
И кто-то снова отрезает большой кусок,
Ножичком очень ловко орудуя.
* * *
А на дачах у нас огороды, в центре города — то же сельпо.
Отошли, словно вешние воды, и вернулись опять под серпом,
Но царя через раз вспоминают и суровые брови вождя,
Там избушка стоит ледяная, чтобы все удивлялись, войдя.
Привезут молока разливного, жабе в блюдце немного нальют,
И на поиски счастья иного выбегает на улицы люд.
Если киллер ты был, а не дилер, поскорее ружьё заряжай.
Почему же нас всех победили в страшной битве за тот урожай?
* * *
Речь не о пролитом молоке и не о съеденном шашлыке,
Не о холодном августе этого года и не о том, что свобода есть свобода,
А по ту сторону сыновья — о поиске правды и о насущном хлебе,
О фото с мобильного, где отсутствую я, речь об овчарках и вертолёте в небе.
* * *
Силовое поле города держат рынки и больницы.
Вот шпион, пришедший с холода, наблюдающий за птицей,
Вот его блокнот исписанный, воротник его искусанный,
Он по слухам за кулисами встречными летает курсами.
Зло с добром, смешав, не взбалтывай, сон и явь — в одном флаконе.
На доске в раскладе патовом здания пустили корни.
Тишь да гладь, да мелкий дождичек, соблюдается баланс,
Ждут на яндексе извозчики увезти отсюда нас.
* * *
Нашёлся армейский дружок после многих лет,
Никто не читает свежих газет.
Колёсико на верёвочке крутится — йо-йо,
Вот про это Чайф и поёт.
Ходит трезвый сосед по закрытой фабрике,
Светит в глаза зверей тусклым фонариком,
Ждёт, когда встанет лёд на реке,
Тогда он уйдёт с пачкой чая в руке.
…Что было в той злополучной записке,
Оставленной нам на кухне на том столе?
В школе был выбор — немецкий или английский,
С тех пор пролетели десятки лет.
Отгородились от мира высокой стеной,
Но каждую ночь нам слышится вой —
Сидя на корточках у последней черты,
София Ротару поёт про луну и цветы.
* * *
Никогда не читайте «Литературной газеты»,
Говорит профессор за ужином Борменталю,
Ничего, что других давно уже нет,
Отвечает доктор: а я и не читаю,
Шариков завёл на ютубе блог,
Рассказывает, как надо душить котов.
Дальше пятого выпуска я не смог,
Но если надо Родине, я готов.
Это всё новая водка, хотя она неплоха,
Но что-то они подмешивают в неё —
Снится Швондер с головой петуха,
И он опять по ночам поёт.
Им уже наши комнаты не нужны,
Они купили себе дорогих квартир.
Русские сосны, карельские сны,
Куда катится этот мир?
Никуда не катится, говорит профессор,
У него чугунные квадратные колёса.
А у вас ведь Центры снижения веса?
И Борменталь думает — где он прокололся?
* * *
А если бы река перевернула зеркальце,
То мы б увидели, какими нас считают рыбами,
Что вместо сердца у тебя и у меня
Часы с кукушкою и гирьками стальными,
Куда уводит кроличья нора,
О чём рассказывает плотник
И что такое стрекоза,
Когда она на гладь садится.
* * *
Река огня течёт сквозь город и тащит тени за собой,
И сад, который очень скоро пожрётся сорною травой,
С другого берега за ними следит сквозь решето ветвей,
Ни ягоды с куста не снимет, ни яблока луны своей.
Одна надежда — это Волга как непреодолимый ров,
Закроют мост, и слышен долго автомобилей злобный рёв.
Придёт зима, починит крыши и терпеливо, как аскет,
Дождётся, что и ей напишут мелком на грифельной доске
Сначала конькобежцы в парке, потом усталый самолёт,
И Дед Мороз свои подарки в мешке дырявом принесёт.
* * *
Медведи не ходят по улицам, сидят дома,
Пьют водку, играют на балалайке,
Пишут мемуары о девяностых,
Ждут, когда появится их хозяйка,
Девочка Маша лет сорока,
Приберётся, испечёт пирожков с малиной,
Сбегает в магазин, выключит телевизор,
Поправит перину, взобьёт облака.
Сядешь на пенёк, съешь пирожок,
Вот ты и попался, дружок,
А когда-то летал в олимпийском небе,
Танцевал барыню, грабил и жёг.
* * *
Динозавры из озера прыг, зверь из моря выходит последним,
Весь в шипах ядовитых язык под раскидистым облаком летним.
Стань бульдозером или катком, потрудись над асфальтовым тестом.
Эволюция — это ситком, где смеются над сказанным текстом
Те же самые, кто сочинил. Зверь из неба глядит, выпадая
В виде душа из красных чернил, и царица стоит молодая,
Подставляя бедро и плечо, изгибаясь по хитрой спирали —
Стань губительной вспышкой, лучом, чтоб случайно тебя не сожрали
Эти монстры, они же рабы, эти копья, доспехи и маски.
И хохочут с небес голубых в предвкушении старой развязки.
* * *
Молчи, скрывайся и таи,
Как в магазине минтаи,
Внутри консервной банки
В соку свои останки.
Мысль изреченная есть ложь,
А измельчённая есть рожь,
Мука, чтоб выпечь хлеба.
И ветреная Геба
Из кубка льёт на кирпичи.
Таи, скрывайся и молчи,
Жуй, ковыряя вилкой,
С довольною ухмылкой.
Другому как тебя понять,
Когда вокруг тебя броня
С бронёю по соседству?
Не жизнь, а самоедство.
* * *
Памятник гармонисту на проспекте
Когда-нибудь снесут люди будущего
В дни, когда космические корабли
Станут бороздить просторы Галактики.
Кто-то будет плакать и сжимать кулаки,
А кто-то радоваться и держать плакат.
Их дети играют в украинцев и русских
В песочнице нового государства.
Это был символ прежних времён,
Каменный гость из страшного прошлого —
Объясняет с экрана стереовизора,
Шевеля щупальцами, эмоциональная ведущая.
* * *
Молодые авторы пишут стихи молодые,
Если их прочитать много, пьянеешь быстро,
Отказывают ноги, кружится голова,
А потом на землю падают непереваренные слова.
Пожилые авторы пишут стихи зрелые,
Подгнившие слегка, сладко-приторные,
Их принимают как лекарство — по одному в день,
Растворяя в тёплой кипячёной воде.
Говорят, что кому-то они помогают.
Авторы средних лет пишут средние стихи,
Ими хорошо закусывать водку в компании,
Не дочитав до конца, благодарить за внимание.
* * *
Одному понадобилось семь лет,
Обесценивание, насилие и эйджизм,
Чтоб поверить в то, чего больше нет,
Миражи — это наша жизнь.
А второму хватило и тридцати,
Чтоб на бронзовом въехать коне,
Что другого нету у нас пути,
Всех в финале ждёт счастливый конец,
По экрану ползущие титры, смех,
Недопитая пепси, рассыпавшийся попкорн,
Остаётся пережить их всех
С барабанами под пионерский горн.
Семь стальных сандалий не истоптав,
Семь железных посохов не сломав,
Разве можно понять, кто прав,
Не состарился и не сошёл с ума?
* * *
У Петрова псевдоним Петров, а у нас холодный день и пробки,
Сонный жук над розою ветров, самолёт бетонные коробки
Оставляет на земле, когда их откроют, вещи распакуют
И подключат газ и провода, не захочешь покидать такую
Комнату, но надобно лететь, крылья расправляя под хитином.
Чайник остывает на плите, тишина как в блоке новостийном.
* * *
На даче у меня соседи — судаки,
Не закрывая рта весь день о чём-то спорят.
Выносит иногда течением реки
Сокровища давно здесь высохшего моря,
И кто-нибудь трубит в окаменелый рог
И по ночам зовёт исчезнувших русалок.
Вот Родины моей прелестный уголок,
Кто не скучает в нём, беспомощен и жалок,
И пойман в темноте без всякого крючка,
И заперт до утра в бетонный холодильник,
А ключик на шнурке на шее морячка,
Он делает компот из яблок молодильных
И пьёт его до дна, которого там нет,
Под говор певчих рыб, не видимых в бинокли —
На берегу травой не зарастает след,
Сандалии у нас порвались и намокли, —
Причаливает к нам тяжёлый, как баркас,
И выбирает сеть, куда мы все попались,
И в полдень увезёт обратно сонных нас,
И леска у него намотана на палец.
* * *
Огурцы в маринаде июля, стук колёс за стеклянной стеной
Будит неба серебряный улей, угли ссыпав в поддон жестяной.
Сад заводит ленивый моторчик, лист смородины тщательно смят,
Самолёта затейливый почерк, виноватого облака взгляд.
Чай остынет, и всё повторится — червь буравит надкушенный плод,
В строгой форме, как бортпроводница,
рыба с лампой погасшей плывёт.
Сук торчит, словно ручка стоп-крана, и когда письмецо долетит,
Спросят в форточку: кто у вас главный? — и уснут, нагуляв аппетит.
* * *
Никто не умирает в саратовских степях,
Но ходит и страдает, жару и сушь терпя.
Ничем не восхищает его печальный вид —
Он, если к Волге выйдет, судьбу благодарит
За долгое прощанье, за свежую волну
И за мосток причальный, покрашенный в войну,
За крошки каравая в опрятной бороде,
За вежливую рыбу на злой сковороде,
За лодочную станцию и за прибрежный ил.
Я тоже там скитался, плохое пиво пил,
Сквозь облако дырявое глядел небес кристалл,
Чуть закопчённый «Явою», и жить не перестал.
| 
