НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Эхо эпохи

Алексей Смирнов. Имена. М.: Новый хронограф, 2018.

Искусство вспоминать — нелёгкое искусство. Память — неверная помощница, она норовит перепутать даты, поменять местами события, услужливо подсовывает факты, которых никогда не было. Человек, пишущий мемуары, идёт по узенькой тропке между правдой и вымыслом. И здесь лучше поступиться погоней за достоверной точностью, уточнением второстепенных деталей, ненужными подробностями. Гораздо важнее передать главное, тот образ прошлого, который сохранила память.

Алексей Смирнов — поэт, прозаик, переводчик — написал небольшую книгу своих воспоминаний о людях, которые не только были участниками или свидетелями Великой Отечественной войны, но и сделали значительный вклад в отечественную словесность.

«Имена» — так просто называется книга Алексея Смирнова. Да, наверно, её и нельзя было назвать иначе, настолько точно название совпадает с содержанием.

Имена и впрямь значительные и весомые. Хочется перечислить всех героев книги — Аркадий Белинков, Григорий Левин, Макс Бременер, Борис Слуцкий, Борис Чичибабин, Фазиль Искандер, Валентин Берестов, Булат Окуджава, Александр Ревич. Можно только позавидовать автору, которому посчастливилось знать этих людей.

Мемуарист счастливо прошёл по узенькой тропке, упоминавшейся выше. Он пишет не портреты своих героев, а их образы, как они видятся на фоне времени. Немногочисленные подробности и детали только подтверждают достоверность его воспоминаний.

Вот Аркадий Белинков, наверно, самый загадочный критик и литературовед, сидит за столом в родительском доме мемуариста и, «картинно разрезая мельхиоровым ножичком влажно лоснящийся, туго упирающийся лезвию болгарский перец», рассуждает о том, что литература не обязана быть партийной. Этакий, казалось бы, эстет. Но в очерке о нём приводятся протоколы его допросов, упоминаются лагеря, сквозь которые он прошёл, есть эпизод, где он едет на линию фронта в невиданном американском пальто, чтобы разыскать друга (между прочим, отца нашего автора). Тоже своего рода эстетская эскапада! Но иначе было и нельзя, делает справедливый вывод мемуарист. Подобный эпатаж, эксцентричность были способом борьбы за сохранение собственной личности, в том числе и собственной точки зрения на литературу.

Стремясь за утраченным временем, Алексей Смирнов щедро пересказывает, порой даже беллетризуя, произведения и биографии своих героев, а в иных случаях и их семейное окружение. Иногда это вызывает недоумение, как, например, в очерке о замечательном писателе Максе Бременере. Зачем, спрашивается, воссоздавать все перипетии семейной жизни родственников писателя, щедро перемежая их описанием московских переулков и памятных автору старинных особняков? В итоге «объект», Макс Бременер, просто потерялся, «ушёл из кадра».

Подлинным чувством признательности и сопричастности пронизаны страницы, посвящённые Григорию Левину — создателю и хранителю легендарного литобъе­динения «Магистраль». Как поэт Левин не оставил большого следа в отечественной поэзии, и это, при всей своей любви к наставнику, честно отмечает его ученик. Но зато он обладал уникальным и щедрым даром находить и поддерживать таланты. Об этом его даре не раз говорили многие участники «Магистрали». По свидетельству мемуариста, Булат Окуджава сказал ему: «Меня сделал Левин».

Вспоминая Бориса Слуцкого, автор подробно пишет о совещании молодых писателей 1975 года. И тут мне хочется воскликнуть: «И я там был!» — и даже в одном семинаре с Алексеем. И хорошо помню, как мы обсуждали его стихи. Слуцкий на протяжении ряда лет был нашим строгим и взыскательным наставником. Именно этой его роли и уделяет внимание мемуарист: «Он вёл семинар, как прирождённый педагог ведет класс...». И это совершенно верно!

А вот в главке о Борисе Чичибабине автор щедр на подробности, вспоминает ли он о первом публичном выступлении поэта перед учеными в Харькове в холодном зале, где поэт единственный был без пальто и шапки, или описывает дружеские за­столья в тесном кругу.

Стремление писать широкими мазками и время, и образы героев, но и не упускать говорящих деталей вроде наивного и самозабвенного лихачества водителя стареньких «Жигулей», поэта и переводчика Александра Ревича, «русского Агриппы», при всех своих неизбежных издержках, — несомненное достоинство книги. Для автора важен именно образ героя, такой, каким он видится сквозь годы, когда стёрлись «случайные черты» и остались непреходящие — суть творчества, суть характера, эхо эпохи.

Геннадий Калашников