|
Об авторе | Виктор Шендерович — давний автор «Знамени». Публикации: «Куклиада» (№ 3 за 1998 год), рассказ «Трын-трава» (№ 7 за 2010 год), повести «Операция “Остров”» (№ 12 за 2011 год) и «Савельев» (№ 12 за 2016 год).
Виктор Шендерович
Четвёртый «изюм»
Отрывки из «Изюма из булки» уже публиковались в «Знамени» несколько лет назад, незадолго до выхода третьего издания книги (№ 2 за 2013 год). Сейчас готовится четвёртое — туда войдёт и новая редакция старых текстов, и пара сотен неопубликованных ранее сюжетов.
Об их исторической точности волноваться не следует: автор за что купил, за то и продаёт, беззастенчиво следуя в этом за великими предшественниками. Взять хоть анекдоты из пушкинского table-talk — по отдельности, поди, враньё, а все вместе — безусловно, правда!
Правда характеров, правда эпохи…
А звал ли Дельвиг Рылеева к девкам на самом деле — какая нам разница?
Не трогать Шуру
Однажды в кабинете казахстанского бая, товарища Кунаева, зазвонила вертушка из Москвы. Голосом великого сына советского народа, Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева, характерно чмокнув, вертушка сказала товарищу Кунаеву всего три слова:
— Шуру не трогай!
И, щёлкнув, отключилась.
Товарищ Кунаев вспотел от ужаса. Вызвал начальника республиканского КГБ. Дал ему сутки на выяснение вопроса: кто такой/такая Шура, и почему его/её нельзя трогать?
Суток не потребовалось. Через пару часов товарищу Кунаеву было доложено: Шура — это Александра П., кастелянша на Медео, где пару лет назад отдыхал и лечился дорогой Леонид Ильич. В процессе лечения был зафиксирован контакт полового свойства, а недавно Шуру уволили — и, видать, она дозвонилась дорогому (Леониду Ильичу) по телефончику, который был ей оставлен.
Проклятую Шуру не то что восстановили на работе — сделали пожизненным заместителем директора на Медео! О том, чтобы её трогать, с тех пор, разумеется, не могло быть и речи.
Более всего в этой истории меня поразила изощрённость номенклатурных обычаев. Сверху звучит не просьба, а смертельная загадка Турандот. Младший по рангу должен повиснуть на волоске — и сам догадаться о высочайшей воле… И ведь догадывались, куда деться! Не достигшие настоящих вершин в этой холуйской экстрасенсорике не имели и шанса подняться наверх...
Однажды я рассказал байку про Шуру — Борису Немцову. Он рассмеялся:
— Так Брежнев сказал целых три слова! Это ещё много. Ельцин сказал — одно.
И рассказал свою историю.
...Лужков сразу невзлюбил Бориса Ефимовича и не прописывал его в Москве. Тянул вола за хвост, отсылал от понтия к пилату, пускал бумажки по бюрократическим кругам — не прописывал, и всё! Вице-премьер российского правительства, в юридическом смысле, попросту бомжевал: прописки у него не было нигде (нижегородской он лишился в соответствии с законом).
И однажды Немцов записался на приём к Ельцину по личному вопросу — и изложил Президенту РФ эту дурацкую коллизию. Президент попросил соединить его с мэром Москвы и сказал в трубку:
— Мелко!
И повесил трубку.
И Немцова прописали в Москве.
О роли малярийного комара в мировой истории
Название этой байки принадлежит поэту Олжасу Сулейменову, который её и рассказывал...
Товарищ Месяц был заместителем товарища Кунаева по руководству казахской коммунистической партией. (Такова была традиция советского наместничества: вторыми секретарями становились, как правило, русские.)
Однажды их дружный партийный коллектив полетел на Кубу — отдохнуть от строительства коммунизма на национализированных песках Варадеро. И кого-то из руководящих казахов укусил в член малярийный комар. Укушенное раздулось, и товарищ Месяц пошутил что-то нехитрое про новые размеры члена казахской компартии.
Через какое-то время партия решила повысить остряка до ЦК КПСС и бросить на сельское хозяйство. Началась обычная круговерть: характеристики, рекомендации... Делу строительства коммунизма товарищ Месяц был предан необычайно, но среди товарищей по работе нашёлся злопамятный казах, — и в отзыве из Алма-Аты появилась фраза о неуважительном отношении тов. Месяца к национальным кадрам.
И вместо тов. Месяца секретарем ЦК по сельскому хозяйству был назначен другой республиканский выдвиженец. Со Ставрополья. По фамилии Горбачёв.
Мир должен памятник поставить тому малярийному комару!
«Здесь будет город заложён…»
Уренгойский газ, найденный в конце 1960-х возле мёртвой ветки Салехард — Игарка, продлил существование «совка» на пару десятилетий: у СССР появились настоящие деньги!
Первые сейсморазведчики заняли бараки заключённых, а потом на поиски места для города будущего, Нового Уренгоя, полетели геодезисты…
Лететь из Сургута было долго, и, пока вертолёт рассекал лопастями печальное пространство, четверо смелых (включая лётчика) нахерачились так, что заблудились и не рискнули садиться — побоялись больше не взлететь.
И учесали они обратно в Сургут, и, проспавшись, расстелили карту, и, исходя из общих соображений (города же устраивают на берегу рек) ткнули пальцем: здесь!
Прилетев туда, куда пьяницы ткнули пальцем, строители обнаружили болото. А в нескольких километрах имелось вполне сухое место, и даже с небольшой возвышенностью. Строители сунулись с этим наверх, но проект строительства Нового Уренгоя был уже утверждён в ЦК КПСС, и крутить партийные шестерни обратно никто не решился: полетели бы головы…
Поэтому всё оставили как есть и начали строить город на болоте.
Это занятие нам, конечно, не впервой, только вот от шведов было далековато, и вышло — назло себе.
D., рассказывавший мне эту историю, настаивает: это была самая дорогая пьянка в истории человечества! На осушение пейзажа ушло четыре миллиона долларов.
Не чирикать!
Марта Никлуса осудили как эстонского националиста и отправили в лагерь. Везли в закрытом «столыпинском» вагоне, без окон. Скрывали точку назначения (видимо, на случай попытки побега). Везли долго. Выгрузили у колючей проволоки, в пейзаже без каких бы то ни было признаков топонимии…
Никлус вышел из вагона, прислушался к пению птиц, улыбнулся и сказал:
— Ясно. Средний Урал.
Он был орнитологом.
Угол отражения
Сын Сергея Образцова был архитектором. И вот — престижный проект, кабинет в Моссовете, утверждение проекта… И какой-то советский начальник хлопнул юношу по плечу:
— А ты способный…
В ответ сын Образцова тоже хлопнул бонзу по плечу и радостно переспросил:
— Тебе понравилось?
Будьте снисходительны!
Уже в новом тысячелетии редактор русского «Эсквайра» Филипп Бахтин брал интервью у Сергея Михалкова — и пытался гимнописца, как сейчас говорится, «троллить». Спросил, в частности, как тот относится к тому, что все травят его сына Никиту.
Заодно поинтересовался: что сам Сергей Владимирович думает про крепостнические речи бывшего любимца советских либералов?
Папа-Михалков ответил сочувственно:
— Что вы хотите от Никиты? С-старый человек!
Хорошая реакция
Однажды Березовский и Бадри Патаркацишвили полетели в Красноярск, к Анатолию Быкову. Быков этот вошёл в историю новейшей России как первый браток, избранный народом: он стал мэром Ленинск-Кузнецка, а к середине девяностых годов, в процессе металлургических войн, закрышевал и частично закатал под асфальт уже весь Красноярский край…
К нему и полетели Бадри с Борисом Абрамовичем — перетереть вопросы собственности. Но, видать, никак эти вопросы не перетирались правильно, и в какой-то момент Борис Абрамович вспылил и назвал Быкова пидарасом.
А в тех авторитетных кругах, где получал своё главное образование Быков, такие слова в свой адрес пропускать не принято (могут-таки сделать пидарасом). Авторитет помрачнел. Бадри отчаянно пнул ногой под столом своего эмоционального друга.
И смышлёный Березовский закончил фразу:
— …как, впрочем, и я, — потому что мы с вами никак не можем прийти к взаимопониманию!
Фэйр-плей
Губернатор Ярославля Лисицын был любителем бильярда. Однажды он прознал, что в город приехал великий мастер этой игры Владимир Симонич по прозвищу Устрица.
Губернатор, конечно, нашёл его, пригласил и предложил сразиться.
— Ну, как с вами играть, — развёл руками Володя, — вы же сейчас какой-нибудь район поставите, а я чем отвечу?
Счастливый случай
Таксист меня узнал и решил рассказать поучительную историю.
— Однажды, — говорит, — иду ночью по подземному переходу у Казанского, и ещё сумки тяжеленные в руках. Смотрю: у выхода трое бомжей бьют четвёртого... Сильно так бьют... В кровь. Ну, думаю, всё.
Он замолчал. Я приготовился к рассказу о подвиге. Но он всё молчал.
— И что? — не выдержал я наконец.
— Да, слава богу, не тронули.
Укол от СПИДа
Автоколонна с журналистами, ехавшими от иорданской границы в сторону Багдада, на войну, уткнулась в стоявший поперёк дороги джип с красным крестом на кузове.
В джипе несли службу бойцы иракской санитарной службы. Из медикаментов при них были автоматы Калашникова.
Санитары пустыни попросили журналистов предъявить документы и приготовить справки о том, что они не больны СПИДом.
На отсутствие справок бойцы иракской санитарной службы среагировали с полным пониманием и выразили готовность сделать журналистам прививку от СПИДА — прямо на месте, вот этим шприцем.
Военные журналисты, надо заметить, люди действительно не слишком здоровые, и даже вполне больные на голову. Их, например, хлебом не корми, а дай попасть на войну. Боятся опоздать под бомбёжку... Но делать прививку от СПИДа в красном кресте имени Саддама Хусейна — застремались, позорные гиены пера! Трусоватые на поверку оказались ребята.
И не видать бы им своих репортажей, но мой друг Михаил Шевелев смог найти взаимопонимание с классово близкими товарищами. Он прямо спросил у них: не помогут ли делу иракского здравоохранения по десять баксов с носа?
Оказалось — помогут. Кто бы мог подумать!
И они отдали бойцам по десять долларов — и поехали на войну непривитые…
«Печеньки»
В самом начале «нулевых» я дал взаймы Анне N., редактору моих телевизионных времён. Потом Аня куда-то уезжала, потом уезжал я... Короче, шли годы.
И вот, выступаю на митинге, посвящённом защите политзаключённых. Стою на небольшой эстрадке на Пушкинской площади, весь в белом, бичую антинародный режим. Начинаю потом осторожно спускаться по шатким ступеням и слышу крик:
— Витя!
Поднимаю голову. Ко мне летит моя должница.
— Наконец-то я тебя нашла!
И суёт мне в руку пачку долларов.
И вот стою я, простая русская женщина (вычеркнуто) борец с антинародным режимом, — с открытым ртом и котлетой «бабла» в руке. Оправдываться, как вы понимаете, бесполезно, все же видят: выступил — получил налом!
В тот день Останкино имело все основания пожалеть, что не снимает оппозиционные митинги…
Мой лучший корпоратив
Дистанция от звёздного часа до позора бывает минимальной. В обратную сторону правило тоже работает.
…Дело было много лет назад, когда меня ещё звали выступать на корпоративах.
Две студентки Гнесинского училища подрабатывали организацией таких программ — они и позвали меня (очень заранее) на какое-то новогоднее гулялово в Подмосковье. Попросили застолбить дату — и назвали такую цифру, что я сразу обвёл дату кружочком. «Ёлки» же! страдный день год кормит!
Ближе к зиме мне привезли гонорар, причём всю цифру разом! И всё бы хорошо, но надо выступать…
И вот, в оговоренный день, за мной присылают «Мерседес» и везут, действительно, в Подмосковье. По Рублёво-Успенскому шоссе. В самое, так сказать, гнездо народного благосостояния.
И привозят к бетонному забору с камерами наблюдения, к натуральному КПП.
Тут-то мне и поплохело.
— Что это? — спрашиваю.
— А это, — говорят, — оно и есть. Место выступления. Типа клуб их.
У меня проверяют паспорт и заводят внутрь. В уши сразу бьют звуки распада: звон посуды, пьяные голоса… Дым коромыслом, по залу (и чуть ли не через сцену) ходят официанты. На сцене маячит Люба Усть-Пенская, но уже хоть бы Ив Монтан, — всем пофиг!
— А давно гуляют? — спрашиваю.
— Да уже три часа...
Гуляет нефтяная компания, и совсем не рядовая — о чём я мог бы, честно говоря, узнать и заранее. Но меня так обрадовала цифра, что я не стал уточнять работодателя. Сделал вид, что не понимаю, кто может платить такие деньги… Короче, поделом лукавцу!
Итак, в зале распад, но певице Любе это, в целом, побоку: кабак — он кабак и есть. Но она-то поёт, а мне же шутить! Входить с этим адом в ментальный контакт — и продержаться хотя бы минут двадцать.
Меня охватывает тоска.
Заводят в просторную комнату — это, говорят, ваша гримёрная. Вдоль стены стоит почему-то огромный накрытый стол: нарезки, салаты, вина-фрукты…
Я осторожно беру два стула, оттаскиваю их к стеночке. На один сажусь, а на другом начинаю перебирать тексты, пытаясь найти что-нибудь попроще для такого сложного случая.
На сцену тем временем выходит сатирик Ефим Солин со своей проверенной миниатюрой про половой член. Но уже и она не прошибает зал. Я откладываю в сторону тексты — сегодня явно не день литературы — и начинаю вспоминать анекдоты…
И только тут до меня доходит, что меня ждёт.
Позор. Настоящий, публичный, нравоучительный позор — безразмерный, на всю сумму гонорара…
На сцене поёт Пепс, я — следующий.
Ну, Пепсу-то вообще всё нипочём. Микрофон в руках, тёмные очки, я уеду жить в Лоооондон… Есть кто в зале, нет — ему без разницы. Счастливый человек!
До позора оставалось несколько минут, когда в дверь постучали — и в проёме появился незнакомый юноша. Он мялся, явно не зная, как приступить к делу.
— Виктор Анатольевич, нам так неловко. Меня девочки послали, им так стыдно за всё это, они боятся вам показываться на глаза…
— Да-да! — сказал я. — Говорите.
— Я понимаю, вы готовились, приехали…
Юноша все мялся — и наконец, решился:
— Может, вам не выступать?
Сердце моё дрогнуло счастьем.
— Но что же делать… — сказал я с фальшивым достоинством в голосе. — Ведь я получил гонорар…
— Ой! — просиял юноша. — Это вообще не проблема! О чём вы говорите!
Потом он оценил мизансцену (меня, скрючившегося у стеночки) и спросил:
— А вы почему не едите?
И, показав на трёхметровую скатерть-самобранку, пояснил:
— Это же ваша гримёрная! Это для вас.
— Так! — сказал я. — Зовите девочек.
И полчаса потом я читал интеллигентному юноше и двум милым студенткам Гнесинского училища свои тончайшие, гы-гы, тексты, и они счастливо смеялись, и мы пили-ели со скатерти-самобранки — и обнялись, и расстались счастливыми, и «Мерседес» повёз меня домой.
Это был мой лучший корпоратив.
В сантиметре от гибели.
Счастливцев и Несчастливцев
Счастье и свобода — внутри человека, и эта банальность получает иногда почти назидательные подтверждения!
…Между этими случайными встречами прошло меньше суток.
Из понтовейшего московского ресторана на Малой Бронной, обложенный охраной, прямо на меня вышел олигарх N., завсегдатай первой сотни «Форбс». Но шарахнулся я в сторону не от охраны, а от его опрокинутого лица. Этот человек был глубоко и очевидно несчастен; навстречу мне шло тяжело травмированное существо.
Раздавить его можно было одним пальцем, и он знал, чей это палец.
А наутро, на Ленинградском вокзале, навстречу мне вышел Сергей Мохнаткин — тот самый, который вступился однажды за женщину, избиваемую полицейским. (Он даже не был участником той демонстрации, просто проходил мимо и — единственный — не стерпел унижения человеческого достоинства).
Тогда Мохнаткин получил свой первый срок. Потом ещё один… Теперь он шёл с пригородной электрички, — только что, мучительными адвокатскими трудами, вытащенный из очередного тюремного заключения. Пожизненно сжатый федеральными челюстями, ожидающий нового срока и операции на повреждённом в тюрьме позвоночнике...
И вот: навстречу мне шёл — счастливый человек! Даже не вспомню, когда в последний раз я видел такие весёлые глаза на человеческом лице.
Чехов — лучше всех
Ирина Селезнёва играла моноспектакль на иврите — отрывки из русской классики. Ездила с ним по всему Израилю. И однажды монтировщик Шмулик, марокканский еврей, признался ей:
— Больше всего в твоём спектакле мне нравится монолог Нины Заречной.
Взволнованная такой чуткостью трудового израильского народа, актриса спросила, чем именно Шмулику близок именно Чехов.
И честный Шмулик ответил:
— Это последний отрывок. И можно ехать домой.
Из жизни чайников
Z. пришла навестить своего приятеля, закоренелого концептуалиста, — и он начал водить её по мастерской. Z. страдала, не в силах ни постичь сердцем, ни догнать разумом изображённое на полотнах.
Наконец — о, счастье! — увидела нечто доступное разумению: гжельский чайник, и очень славно нарисованный.
— Вот, — сказала она c облегчением. — Чайник мне нравится!
— Дура! — ответил старый художник. — Это автопортрет.
Интеллигенция
— Поскользнулась, — говорит она, — и упала навзничь в лужу у Белорусского вокзала. Лежу, гляжу — а надо мной небо Аустерлица!
Фундамент литературы
Перед тем как выйти к читателю, писатель Виктор Доценко успел отсидеть по нескольким серьёзным статьям. А как откинулся, как раз подоспела свобода слова. Оптовики разбирали миллионные тиражи его романов в буквальном смысле с колёс — прямо из вагонов! Кровь и сперма лились из текста ручьями, и народ хотел ещё.
У меня с этим Доценко был в те годы, вы будете смеяться, общий редактор, — так он утверждал, что самые пахучие куски этой прозы они ещё выбрасывали! Но и оставшегося хватало, чтобы валить с ног.
Безмерно разбогатев на Доценко, издательство поправило на себе манишку, интеллигентно прокашлялось — и вложилось в прекрасную серию современной прозы: Пелевин, Аксёнов, Толстая, Апдайк, Саган, Фаулз…
Классики и не подозревали, кому они, чисто по понятиям, должны принести курева к шконке.
Всему своё время
Артист Игорь Дмитриев стоял в почётном карауле у гроба ректора ГИТИСа. Перед ним стоял другой известный артист, а по диагонали — министерский чиновник.
И вдруг чиновник этот, обратившись к артисту, кивнул на покойного и шёпотом поинтересовался:
— Хочешь на его место?
Длина дороги
Неисповедимы пути культуры. Однажды, на утреннике в заокеанском детсадике, некий афганский папаша заиграл «народную афганскую песню», в которой наша соотечественница без труда угадала «Дорогой длинною».
Когда первый шок прошёл, она осторожно поинтересовалась у афганца: что это было?
И тот дружелюбно ответил:
— Война.
Две четверти
Ольга О. рассказывала: её друг, балетный артист, сбежал из «совка», добрался до Нью-Йорка и пробился к Баланчину, которого знал ещё его отец.
И стал у Баланчина репетитором.
Впервые оказавшись в Нью-Йорке, О. решила найти друга, добыла адрес — и пошла по репетиционным коридорам...
Идти пришлось недолго: рояль за репетиционной дверью отчётливо играл «Взвейтесь, кострами!».
Под большой батман, на две четверти.
Лучше поздно, чем никогда
Глава московского издательства «Время» был приглашен Светланой Алексиевич на церемонию вручения Нобелевской премии, и там ему вдруг ужасно обрадовались!
Когда бейджик выдавали, прямо, говорит, чуть не танцевали вокруг: очень, говорят, приятно вас видеть! Наконец-то, говорят… Наконец!
А просто бейджик был у него больно хороший.
На нём написано: «Борис Пастернак».
Борис Натанович Пастернак.
Обложили
Дело было в Калифорнии. Один выходец из небедной семьи покатился, как говорится, по наклонной плоскости — и докатился до грабежа с разбоем, и попался, и пошёл под суд по тяжёлой статье. И семья наняла ему адвоката, которого звали вполне типовым образом — то ли шапиро, то ли кацнельсоном…
Подонок же, в придачу к прочим своим достоинствам, оказался ещё и антисемитом, и от еврейского адвоката безо всяких объяснений отказался. Терпеливая семья наняла другого — тот, при ближайшем рассмотрении, оказался Шварцманом.
Подсудимый решил, что семья над ним издевается, и потребовал у штата Калифорния общественного адвоката!
Пришли трое. Двое были в кипах, причём один ещё и с верёвочками из-под пиджака, а третий без кипы, но с таким лицом, что кипы и не требовалось.
И тогда злодей заплакал на плече у представителя штата. И спросил сквозь слёзы:
— Скажи, среди ваших юристов есть не евреи?
— Есть, сынок, — ответил ему безжалостный представитель штата. — Но они прокуроры.
Чай, не Париж!
Однажды Станислав Ежи Лец потерял блокнот, который измарывал своими «непричёсанными мыслями». И дал об этом отчаянное объявление в газете: потерян блокнот с двумястами мыслями!
Жан-Поль Сартр, гостивший в это время в Варшаве, очень удивился, когда ему рассказали об этом. Надо же, сказал он, у нас в Париже и одна мысль редко кому приходит в голову…
Адам и Фёдор
Однажды в Йельском университете я пил с Адамом Михником и Томасом Венцловой (да, хвастаюсь, а что?).
После очередной стопки (а их было немало) Адам возмущённо заявил: Достоевский не любил поляков!
И, склонившись ко мне, тихо добавил:
— И я его понимаю.
Про запас
Шестилетний мальчик Юра, живущий в Варшаве, обнаружил различие в строении двух орлов — польского и русского.
Осторожно интересуюсь у него мнением насчёт второй головы у русского: что ты об этом думаешь?
— Круто! — отвечает. — Одна голова сломается, а есть запасная!
Трудный возраст
По аэропорту Майами шла девочка лет четырнадцати, вся проколотая, бритая и покрашенная в ядовитые цвета. На голом плече её, до локтя, красовалась огромная мрачная татуировка: Эдгар По и ворон.
Так она и шла, прижимая к груди плюшевого мишку.
Дефицит факсов
— Мама! Там, где я живу, нет факса! — услышала О. от родного сына (на просьбу отправить что-то по факсу).
— А где ты живёшь? — оторопело спросила она.
И услышала в ответ:
— В двадцать первом веке!
Новые приоритеты
Семидесятилетний юбилей моего друга, поэта Иртеньева.
Почти все вокруг — внезапно — оказываются стариками. Я, только что вышедший на пенсию, обнаруживаю себя чуть ли не младшим в этой компании...
Обнимаю Александра Кабакова, давно перешедшего из либералов в охранители: водяное перемирие, говорю, Саша… где ещё обнять человека с той стороны баррикад?
— Витя, — отвечает Кабаков, — какие баррикады? Вот когда тебе надо в туалет, а дверь заперта, — вот это баррикада.
Непонимание
Восьмидесятилетний Ширвиндт. Кабинет в Театре сатиры. Трубка, борода... Блеск и печаль ума.
— Вить. Иду тут по улице. Мне на шею бросается какой-то трясущийся беззубый старик и говорит: «Александр Анатольевич, вы меня помните? Я у вас учился!»…
И, через паузу:
— Вить. Ты что-нибудь понимаешь?
С оговоркой
Однажды Арканову позвонил художник Борис Ефимов.
— Аркаша, — сказал он. — Мне через месяц исполнится сто лет. Если будешь жив, приходи.
Смягчающее обстоятельство
Дело было полвека назад.
В киевском Театре русской драмы им. Леси Украинки случилось ЧП: драка в гримёрке! Павел Луспекаев и актёр Z. крепко выпили, но это ещё было не ЧП, а трудовые будни.
А вот потом они заспорили, кто из них лучше артист, и поссорились на этой почве.
И Z. неосторожно бросил Луспекаеву:
— Я тебе пасть порву!
В ответ на что Павел Луспекаев порвал ему пасть.
В буквальном смысле. Двумя пальцами, засунутыми в рот.
Рану зашивали, а Луспекаеву, в процессе персонального дела, начали рвать пасть уже организационными мерами, вплоть до увольнения из театра.
Но трудовой коллектив за Луспекаева вступился, а лучше всех вступилась Ада Роговцева. Она встала и примирительно сказала Z.:
— Послушай, но ведь Паша действительно актёр лучше тебя!
Второй состав
Обычай рукоплескать, провожая актёров в последний путь, — традиция очень старая.
На панихиде по Олегу Ефремову стало плохо Игорю Ясуловичу. Он потерял сознание. В ожидании «скорой» актёра положили на каталку, приготовленную для гроба, и быстро повезли на свежий воздух.
И публика на улице зааплодировала: подумала, выносят Ефремова.
Ясулович вернулся в сознание как раз под овации — и вспоминал потом об этой секунде как о небывалом профессиональном успехе.
Дедушка внутри
Мой дед Семён Маркович (он же Шломо Мордух) с некоторых пор никуда не торопился: три года ссылки и семь лет лагерей основательно скорректировали систему его ценностей.
Он умел ждать...
Фирменный поезд «Латвия» отправлялся из Риги в начале восьмого вечера — из Саулкраст мы выезжали трёхчасовой электричкой. Приехав в Ригу, переходили на другой путь, — и дедушка садился на перроне напротив того места, где через несколько часов должен был появиться вагон, указанный в билете.
Уходить в вокзал отказывался. В жару клал на лысину мокрый носовой платок, скрученный по углам в узелки, — и сидел так у вещей памятником еврейской предусмотрительности.
Бабушка, которую этот стоицизм всякий раз приводил в отчаяние, всплескивала руками и говорила:
— Сёма, ты невозможный человек!
— Я прекрасно подожду, — невозмутимо отвечал дед.
Как же меня это бесило!
...В детстве я был очень похож на Евсея Самуиловича, деда по маминой линии. К пятидесяти — стал похож на деда Семёна (лубянский фотограф бережно сохранил его облик как раз в этом возрасте, анфас и в профиль).
Кочуя сегодня по Америке, я приезжаю в местные аэропорты за два часа до вылета. Организаторы разводят руками: в этом нет никакой необходимости, часа вполне достаточно... Но я знаю: дедушка Семён Маркович будет мною доволен.
Я прекрасно подожду!
Безвинный
Через несколько часов после смерти отца, в зимнем парке, ко мне подошел и сел рядом — щенок. Чистопородная дворняга, совсем кроха. Если бы я верил в переселение душ, я бы не сомневался ни секунды…
Щен нашёл своё счастье у моей доброй знакомой, Маши N.
И вот она рассказывает: пришла в гости её знакомая собачница, и вся в восхищении: какой славный, милый, сообразительный щеночек!
Наконец спрашивает:
— А откуда у тебя эта собака?
Честная Маша возьми и скажи:
— От Шендеровича.
И женщина вздохнула примирительно:
— Ну, собака не виновата.
Срок ожидания
Я забыл заблокировать клавиатуру, и мой телефон сам позвонил на отцовский номер, стереть который, после его смерти, не поднялась рука.
Спустя какое-то время мне пришло автоматическое сообщение: «Истёк срок ожидания абонента».
И я представил, — почти услышал! — как рассмеялся бы отец, узнай он эту историю…
Что мы знаем о сроках ожидания?
| 
