Об авторе | Дмитрий Владимирович Псурцев (1960, Подмосковье) — поэт, переводчик, профессор кафедры переводоведения и практики перевода английского языка Московского государственного лингвистического университета, доктор филологических наук. Книги “Ex Roma Tertia” и «Тенгизская тетрадь» вышли в 2001 году, «Мурка и другие стихотворения» — в 2018. Предыдущая публикация в «Знамени» — «Стихи для романа» (№ 4, 2018).

Дмитрий Псурцев

Копится свет в темноте

* * *

Как дождь косой до стёкол дома летом,

Так жизнь моя до некиих проблем

Касается: что должно есть, что делать,

Когда в овраге воет соловей.

Я знаю, как спрягается глагол

В первом лице долженствования:

«Мне должно» — правильная форма,

«Я должен» — мнимо-правильная, и

Мне сладостен звук верного спряженья,

Коль ветер зимний подпряжён к нему,

Иль дождь косой.

Моя жизнь не моя,

Но это делает её моею; я не я,

И лошадь не моя, но я несусь,

Охваченный дождём, обвитый ветра

Горячими холодными руками,

И лоб мой от лобзаний тех горит.

* * *

С диким шумом снаружи на дом

Налетает, как витязь разбойничий,

Ветер. Надо ль ловить в шуме том

Зыбкогласие слов, смыслов звон ничей?

Птица крупная в раме окна

Промелькнула, загадочно чёрная,

В обстигающей логике сна

Тьмы крылатой с очей всё не сдёрну я.

Мне хотела сказать: «Никогда»,

Утвердительно, отрицательно,

Долетело лишь слово «...Когда?!»

Вопросительно, восклицательно.

Эти ветви в туманном стекле

Словно зыбкие брёвна колышутся.

Пусть она улыбается мне,

И улыбка в том шуме услышится.

* * *

Младых стихов вино, иль яд

Стихов, состарившихся в сердце,

По жилам больше не бегут,

Лишь слабый отзвук их пребудет

В чугунно-тихой голове.

Но вижу: новые мои,

Иного склада и обличья,

На незнакомую скрижаль

Слова ложатся незаметно,

Как дождь на тёмный палисад.

Мне только потому их видно,

Что светит облако из тьмы,

Но никому не увидать,

Ни вам, ни мне не увидать

Того, что в облаке сокрыто.

* * *

                                В.К и К.В.

У этой игрушки далёкий завод,

Но в общем-то очень недолгий.

За рифменной ловкостью я не гонюсь,

Белее стиха не бывает.

Не дерзкое пламя бушует во мне,

А эхо молочных обвалов,

И что-то пасётся на этих лугах,

Чему я не знаю названья.

Я в Град, что основан когда-то не мной,

Вхожу под гудящие своды,

И слушаю, слушаю, слушаю их,

И мыслью во тьму упадаю.

У этой игрушки глубокий завод,

Ей путь предстоит неизвестный.

* * *

Я нынче, вымахнув пол-литра

Лимонной водки вместе с другом,

Я, огородный копошитель,

Внимаю свету дальних звёзд.

Они галактики, я знаю,

Но для меня они как репа:

Тот, кто посеял их, однажды

Потянет их за волоса.

Я нынче видел, как догадка

Качнулась в воздухе пустынном —

Дождь, всех укропов окропитель,

Меня сподобил, окропив:

Я здесь затем, чтоб жить смиренно,

Врастая корнем в бесконечность,

Я здесь затем, чтоб стать бессильным

И чтоб, без силы, стать сильней.

* * *

Вот бредёт из ночи, ковыляя, автобус,
А верней, его фары бредут, ковыляя:
Он возьмёт в шоколадно-бензиновый запах.

Это запах похмелья и запах дороги,
Мне ещё не пора, хоть уже поздновато,
Или самое время, а то будет поздно?..

Этот милый, прозрачный и страшный автобус,
Среди жёлтого леса лисою скользящий,
Средь невидимых крон и в невидимом сердце...

Элегия

Истолчённая в ступе вода,

Опустевшие недра ореха,

Позолоченный кончик рогов,

Где искать вас; когда вы придёте?

О жена моя Азия, где

Моё зёрнышко, семя без злобы,

Это племя и время, и стяг,

Это стремя и бремя, и пламя?

Бремя есть, но в нём гордости нет,

И нести его некуда стало,

И все жертвы давно я принёс,

Но довольно ли дню его жатвы?

Опустевшее солнце степей

Над холмом этим вечным повисло,

Над прозрачными недрами сна,

Где колышутся чутко и нежно

Воды прошлых и новых времён

И племён золотистые стяги...

Спим мы, спим мы, будить нас не срок,

Мы проснёмся, когда звякнет стремя.

Молчание о рифмах

Когда ведёшь верблюда под уздцы,

То бишь коня, и в снега первозданном

Тумане тонет круп, и всякий след

Неслышен и невиден, и деревья

Черны вблизи лишь, а вдали они

Чем дальше, тем серее, как уходят

Из памяти и мира в белизну,

И только тёмно-белого оттенки —

Селения, селенья вовсе дальни —

На горизонте всё ж напоминают,

Что не впервые Русь теперь родится, —

Вот это есть молчание о рифмах.

* * *

Степь начинается, где степь

Кончается. Приди ко мне, дитя,

И выпей мою кровь, сухою

Былинкою проткни мне сердце,

И тут же оживи меня губами

Солёными, разомкнутыми жадно.

Солёными, разомкнутыми жадно

Губами оживи меня, дитя;

Былинку вынь из сердца и сыграй

На ней мотив простой и вековечный;

Своею кровью жилы мне заполни,

В степь превратись, и кончись, и начнись.

* * *

...Повинен ли лес,

По колени в тумане,

Что на просеке сразу трое

Ядовитых редких растений

Объявились гурьбой:

Волчье лыко, борец, глаз вороний?..

Не повинен! «Почему ж

Покалечил чернику скребок

Двухсотлетнюю?» —

Звенят комары,

Ноты Генделя выпрямив в волос,

Садятся на дельту ладони

Сотнями-тысячами.

Подойдёт учёный кот,

Хвост трубой, леса житель,

Помогите клещей

(коих уйма

присосалось в том месте,

где мурч

благодарный мой водится!),

Но, едва помогли,

Удаляется снова

В чащу, не хочет

Колбасы с бутербродов:

Ничего

От человеков не нужно,

Проживаю анахоретом,

Сам ловлю, промышляю,

Простите, прощайте…

…Взяли много рядовки:

Серая, дух мучной, хороша,

Как возьмёт в себя соли.

За окном уж пичуги

Зимней вьюги,

В заломе

Поселился шелонник...

Ах, сновиден всё ж этот лес.

Спать в нём можно

До звона в ухе.

Понимаю: со мной,

Но — понарошку.

Ещё что-то будет —

Не шутя —

В очарованном круге.

Очнуться бы.

Зимняя тема

                                         М.Д.Л.

I.  Я брёл зимней местностью тёмной,
Закутанной снегом надёжно,
Деревьев корявые кроны
Качал незнакомый мне ветер,
Таящаяся неизбежность
Ловила в раздольный свой плен.

II.  Как копится свет в темноте,
Тому не узнать, кто смиренья
Лишён и бежит в пустоте.
Я ж брёл этой местностью тёмной,
Засыпанной снегом до края,
Пейзаж был и скудным, и дивным,
И путник стал сердцем смирен.

III.  Окрестность мне кажется серой,
Как вдруг медленно начинает
Сквозить, становяся чуть сизым,

Её заполняющий сумрак,
И я понимаю смиренно —
 То копится свет в темноте.

IV.  Cмиренно, смиренно, смиренно
Свет копится, копится в снеге,
Деревья с вороньми снами
Позёмка подкрыливает.
Клубящуюся неизбежность
Зову, в том себе не признавшись.
 Пейзаж этот строгий и дивный
Впотьмах оставаться не будет,
Я знаю, я знаю, я понял,
Как копится свет в темноте.

* * *

Вот, тьму разбавь немного светом,

И аспидною ночь не будет.

Фонарь победоносный лета,

На пляшущем шесте воздетый,

Про наши пляски не забудет.

Пусть наша жизнь была воспета

Не большим, чем поэт, поэтом

И кто-то нас потом осудит,

Пусть кости холодом согреты

И мир про нашу смерть забудет, —

Мы жили, пламенем одеты

Незримым, словно были словом

Из книжки, уж которой нету,

Но слово снова стало новым.

* * *

Никак не будет под землёй,

лишь шёлка шелест золотой,

Смущая вянущие уши,

мне говорит, «Ещё послушай,

И не забудь её,  друг мой.

Она живёт, как жатвы стон

Под облаками, что гонимы.

Слетают вороны, как сон,

Но им глаза её незримы.

Глаза глядят и видят свет,

Который был тобой воспет».

Стансы

Что делать, если время вокруг нас

Сжимается, и вряд ли наш рассказ

Закончен будет так, как нам хотелось,

Как в нашу кровь вбаюкалось и впелось...

Так говорил мой друг, идя по краю

Незримой тьмы и, сам того не зная,

Наказывал мне это вновь сказать,

Когда уж десять лет с его кончины.

Всё так же ткёт зима свои холстины,

И так же звёзд на нас глядят глаза.

Но что-то изменилось неуклонно,

И нам слышны — как бы осколки звона,

Не целый звон. Что ж, так тому и быть,

Извечного закона не обманем,

И даже если в судный день восстанем,

Земного счастья нам не воскресить.