|
Об авторе | Вера Кимовна Зубарева — поэт, прозаик. Автор книг поэзии, прозы и литературной критики на русском и английском языках. Первый сборник стихотворений вышел с предисловием Беллы Ахмадулиной. Лауреат Международной премии им. Беллы Ахмадулиной (2012). Главный редактор журнала «Гостиная», президент Объединения русских литераторов Америки (ОРЛИТА). Живёт в г. Филадельфия (США).
Вера Зубарева
Он прискакал
Литературные мечтания
1. Вот так всегда — славишь, благословляешь,
а потом оказывается, Он что-то не докрутил,
оставил мелкие недоделки в организме.
Поправить их не удастся никому.
Всё в тебе развинчивается и льётся
на голову твоих несчастных домочадцев,
живущих, как правило, этажом ниже
в своей счастливой житейской суете.
А тебе уже велено смотреть поверх,
пока мешок с мирской пылью
не станет пустым, и твой дирижабль
не отправится в то, безвоздушное, плавание.
2. А ты надеялся, читал «Онегина»,
думал, всё это тебя не коснётся,
думал, прописался на этих страницах
на веки вечные как лондонский денди.
Понял теперь, что ты — тот «дядя»,
герой романа, который не в стихах,
а в самой что ни на есть занудной прозе?
Вот и хорошо. Лежи и созерцай
свой потолок (в прямом и переносном),
пока Онегин мчится на почтовых.
3. Вот тебе немного литературоведения.
Жизнь начинается в авантюрном жанре.
Затем — к середине — уже в готическом.
К концу — в ненавистном тебе реализме,
когда посмотришь правде в глаза.
Но поздно: тебя уж выдвигают на премию
большой книги жизни после жизни
такие же виды видавшие дяди
не самых, но всё ж таки честных правил
из мира, где каждый не в шутку занемог.
4. Надежда всегда умирает последней,
а вера — никогда. Она появляется
после того, как уходит надежда.
И это почти что уже приговор.
5. Нет ничего страшнее зрелища,
когда книга умирает у тебя на глазах,
с каждой страницей всё тише дыхание…
Агония слов, перестаёшь листать…
Где-то уже запускают дефибриллятор
самой могущественной марки «пиар».
Работает аппарат искусственного дыхания.
Очень серьёзный, крутой аппарат.
Он и раскручивает и раздувает
жалкие, склеенные страницы.
Сидишь и думаешь: боже мой…
6. Мир катится к концу толстых журналов.
Каюк толстякам. Радуйся, Суок!
Прыгай на канате над бедным дядей,
слагай стишки под куполом небес.
7. Кому достанется дядино наследство?
Мчится на почтовых заграничный Евгений,
московский Гарольд, пародия на всё,
что так успешно читается по сей день.
Запад полон заманчивых приключений,
не то, что скучная русская деревенька,
где вместо «Искусства любви» Назона
(востребованного, заметим, во все времена),
письмо какой-то непросвещённой Татьяны,
непопулярной и непереводимой,
с какой-то невнятной деревенской историей.
То ли дело госпожа Бовари!
Онегин даже слегка обижен —
нет, не такого он ждал от жизни.
Ему бы в ту, что на полке книжной,
а в этом романе он явно лишний.
8. Всё, что ни делается, делается с умыслом.
Сколько бы роман ни разнимали на части,
ни разглядывали детали в микроскоп,
всё, что отыщут, — холестерин у дяди
и жирные пятна в уголках страниц.
Может быть, дело всё в переводе,
может, в переводчиках,
может, в Пушкине.
Скорее всего, в самой литературе.
Никак не выстроить её в ряд
с тем, что на полках в доме у Онегина
и под подушкой у мировой литературы.
А то бы всё перевелось и сложилось,
и стал бы «Онегин» романом нравов,
а Достоевский автором детектива,
и только Чехов остался бы ни у дел.
9. В царстве гламура сплетаются амуры.
Скачет галопом вдоль русской литературы
Онегин, выискивая свой сюжет.
Сюжет не даётся. Сюжета нет.
Есть скрипки полозьев — зимняя партитура
для солнца над россыпью снега. И свет.
10. Чем забавлять умирающего дядю?
Разве что россказнями о бессмертной душе.
Но если вдуматься, то кому она нужна
Там, где Он бессмертнее всех бессмертных?
11. Кто там в белом венчике из роз?
Голем-авангард с кривыми формами.
Он размазывает краски по полотнам,
Блямкает по клавишам, блеет стишки…
И падает в обморок гувернантка гармония —
Утопия о Творце и бессмертной душе.
12. Дядя уже почивает на столе
вместе со стопками толстых журналов.
Их усадьбы давно разорились.
Самую главную купил Лопахин
и рубит для дачников её сад.
Дачник приходит мессией в литературу.
Вот и сбылись прогнозы Лопахина.
Сад наконец-то востребован массами,
приносит доходы, собирает подписчиков.
Петька Трофимов
выкрикивает лозунги.
Треплев ратует за новые формы.
А сёстры по-прежнему мечтают о Москве.
13. Москва, конечно, уже другая.
Но сёстры мечтают — они не знают.
И Соня дядю Ваню утешает,
Рассказывает ему о небе в алмазах.
Их сметает помелом Маргарита,
Прячет в стулья тёща Воробьянинова.
Вот и всё.
Онегин прискакал.
| 
