Прямая перспектива. Стихи. Вячеслав Попов
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 12, 2024

№ 11, 2024

№ 10, 2024
№ 9, 2024

№ 8, 2024

№ 7, 2024
№ 6, 2024

№ 5, 2024

№ 4, 2024
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


Об авторе | Вячеслав Анатольевич Попов (11.08.1966, деревня Малые Коряки Смоленской области). Окончил школу в Бийске (Алтайский край). Получил филологиче­ское образование в Тартуском университете. С 1995 года занимался редакторской работой в книжных издательствах Киева и С.-Петербурга, с 2001 года — в «Коммерсанте». Дебют в «Знамени» — № 4, 2018. Живёт в Москве. В этой публикации представлены стихи с 1988 по 2018 год.


Вячеслав Попов

Прямая перспектива

 

там

 

не будет там садов эдема

и дантова не будет ада

там будет пьеро пьеро делла

франческа фреска смерть адама

та девушка что смотрит вправо

посмотрит прямо

 

тёма и жучка

 

когда мне было лет восемь

я болел тяжело

хроническое воспаление лёгких

доходило до кровохаркания всю зиму лежал

и похоже должен был умереть

к нам иногда врачиха заходила

на меня посмотреть

или наверное она фельдшерица была

какие-то лекарства приносила

потом вполголоса отчитывала мать

я слышал что-то и в общем стал понимать

что скоро умру

и по отношению понимал

что все этого уже ждут

но как-то дотянул до весны до тепла

захотелось на солнце

по стеночке вышел на крыльцо с книжкой

у меня была книжка с которой я не расставался

«Тёма и Жучка» ну или что-то такое

мать стоит Иван Анька

Ирина уже взрослая была её в деревне не было

и я смотрю на них и говорю:

вы мне эту книжку как помру

в гроб положите

а Иван мне со смехом:

о, писатель прощаться вышел

и на мать смотрит

я так думаю нормальная мать ко мне бы кинулась

ну или там слёзы на глазах

а она на него смотрит любуется и шутке его улыбается

Анька меня в избу отвела а эти так на дворе и остались

вот такой брат вот такая мать

 

Flashback. 1983

 

В то утро Ленинград предстал мне жарко-белым,

то кварцево блистал, то осыпался мелом.

Под небом голубым, слоистым, как слюда,

любить его любым я выдумал тогда.

Был лёгок чемодан из рыжего кожзама,

его мне собрала, вздыхая тяжко, мама.

Не знаемый никем, прозрачный на просвет,

ступил я на перрон, меня былого нет...

И вот уже не пот, а крылья на спине:

вот университет, который снился мне.

 

Зона сна

 

Вот так и спят: напившись кипятку,

забившись в угол, отвернувшись к стенке,

до хруста сжав костлявые коленки

и правый бок подставив потолку.

О, боже правый! это ли покой

и вера человеческого сына,

когда под каждой плесневой доской

мерещится летейская трясина…

И снится спящему невидимый дворец,

где он живёт на ощупь, как незрячий,

где плавит тьму зрачок его горячий

и голос чей-то скачет, как скворец:

— Отец небесный, только не покинь

последнего раба, ещё он дышит,

скажи: восстань! — и он тебя услышит.

Да будет так, о господи! Аминь.

 

На боку

 

Уже который день я, лёжа на боку,

отбрасываю тень, откуда-то теку,

впадаю из одной в другую пустоту,

с ладонями в поту и сухостью во рту.

Когда включают свет, я вижу жёлтый цвет,

и фиолетовый, когда соседей нет

и некому зажечь колючих киловатт.

И хорошо. И в кайф. Никто не виноват.

То жёлт, как желатин, то бел, как анальгин,

несу я сонмы льдин. Одна один в один

я сам: желта, бела и фиолетова,

и ей ни горячо, ни холодно от этого.

 

прощальная считалка

 

расплетайся сетка-клетка ein zwei drei

улетай скорее детка в божий рай

есть на небе чёрном-чёрном белый свет

белый сад где сладким зёрнам счёта нет

нет холодного и жадного огня

нет голодного и жалкого меня

 

Цвет  граната

 

В ту зиму странное жильё

снимали мы. Я до сих пор жалею,

что жили мы без фотоаппарата.

В ту зиму сдали нам оранжерею.

Чертог, открытый всем лучам,

в узорах стужи, в линзах конденсата

и освещённый щедро изнутри,

воистину был райским садом.

Кругом снега и санные дороги.

Чернеет лес стеною крепостной.

А мы с тобой, уродцы-недотроги,

среди плодов и зелени снуём,

пускаем радуги из шланга и смеёмся.

За этот рай платили мы трудом.

Питались тут же — райскими плодами.

Шёл урожай хозяевам, а мы свою

имели долю за труды в раю.

Раз в два-три дня возница чернолицый

здесь появлялся, чтобы отвезти

большие короба со свежей

зеленью и фруктами

отборными в именье.

Чем кончилось, ты знаешь…

Но с тех пор

я помню вкус сладчайшего граната,

его свеченье зёрен и заката

лучей игру в потёках конденсата

и наших пальцев тихий разговор.

 

Не больно

 

«Не больно... Нет... И здесь не больно.

И так... терпимо... Бож-же... мой!» —

нет-нет, и прошипишь невольно,

бодая воздух головой.

 

Ушёл, простыл. 1998

 

с новочеркасской в ночь гремя челночной сумкой

тащу бумажный скарб несу насущный бред

любимую зову я сукой сукой сукой

кривляются очки ползёт на лоб берет

в ботинках писк и скрип у рта бутылка пива

любимая прощай я ноги отрастил

на охте хороша прямая перспектива

проспект промторг продмаг промок продрог простыл

реви пылай во лбу рог гайморов огромный

пронзай и бровь и глаз вглубь уходи винтом

тащи меня свищи в покровский смрад укромный

пишу шепчу под нос подоткнутый бинтом

 

Простак

 

волхвы просыпаются волхвы продирают глаза

на небе уже проступают сапфиры и бирюза

бежит верблюжонок то бежев то рыж как песок

губастый горбатый ребёнок с рождения хрупко высок

беги верблюжонок ищи свою длинную тень

тебе уже скачет навстречу полярный ветвистый олень

в рогах его свечи моргают звенят бубенцы

и в гнёздах стрекочут как звёзды неведомых песен птенцы

не важно не важно что всё это будет не так

беги верблюжонок отважный такой пучеглазый простак

 

Плащ

 

пустого разъятого правдой и тайной

я встретил себя на прогулке случайной

чуть тронутый изморозью моментальной

я шёл шевелился мой плащ шелестел

мне мама его вместе с мёдом прислала

о как я посылок её не хотел

я плыл мимо церкви как мимо вокзала

во мне однокрылая страсть угасала

я шёл под трамвай я по кругу летел

в дурацком широком и ниже колен

с минтайного льда безмузыкий и пьяный

я звал Валентину я знал её Анной

и рвал упаковки полиэтилен

 

Метель, судьба

 

Метель, метель… Бессонная гульба

кристаллов тихих, тающих на веках.

Подай мне знак, найди меня судьба,

разжми ладонь, спой обо мне труба,

как ангел потерялся в человеках.

 

Ах, город, город, город Ленинград!

Я рад и горд привидеться такому!

Я глух и слеп, твои углы стократ

напомнят мне, каков я был крылат,

когда впадал в любимую, как в кому...

 

Рescatore di pеrle

 

Я камнем на дно опускался, я шарил руками по дну,

светился и снова смеркался, нашёл в целом мире одну...

О, сколь незабвенен и дорог тот миг, как увидеть я смог

меж двух перламутровых створок прожорливой слизи комок!

 

любовь

 

любовь любовь слепая рыба

мой проводник в пучине вод

на вид бесчувственная глыба

но тронь её тугой живот

и вперемешку с чёрной мутью

неудержима и пестра

фосфоресцирующей ртутью

чудес извергнется икра

 

Ноябрь

 

Собор на волоске висит, и парк, и стадион,

и дождь, который моросит, и я, который он,

и ты, который говоришь, суёшь сквозь рёбра нож,

и ты, которая горишь и в голове поёшь…

 

Ретушь

 

Сохранить эту охру советуешь?

Этот кобальт сберечь?.. Что за чушь!

Нет уж, милая, — ретушь, так ретушь,

безнадёжная честная тушь!

Я не знаю иной технологии,

что могла бы ещё, как она,

наши плоти и души убогие

наделить очертаньем сполна.

 

Как бы Уайет

 

заставлено досками света

пространство сарая и в нём

пылает егорова света

текучим подкожным огнём

её разбудил и расплавил

торжественный женственный стыд

а рядом мирошников павел

в рубашке расстёгнутой спит

 

Счастье. 1995

 

как ихтиандр в железной бочке

любовной жаждою томим

я рвал сомнений оболочки

тянулся к радугам твоим

я верил в чудо новой встречи

двух тел раздвоенной души

я расправлял лицо и плечи

шептал себе дыши дыши

предвосхитительно рыжело

плацкарта мутное окно

и луноликая анжела

замзавотдела районо

раскинувшись на нижней полке

вся нараспашку вширь и врозь

спала в лосинах и футболке

а мне от счастья не спалось

и я с настойчивостью робкой

чтоб не растаяла мечта

ласкал торчащий над коробкой

край живописного холста

сквозь упаковку из спанбонда

лучилась тягою земной

любовь так властно так свободно

распорядившаяся мной

 

В музее

 

Трепещет в золоте Эсфирь —

она и мотылёк, и пламень.

Аману нужен нашатырь:

повис над бездной сердца камень.

Ксеркс сжал свой скипетр, как кинжал.

О, знает он изменам цену!

Так Рембрандт жизнь изображал,

так строил Рембрандт мизансцену.

 

Попутчики

 

Всё любуюсь цветами плечистыми

с лепестками кривящихся губ.

Их наивные шашни с чекистами,

их кашне из-под каменных шуб,

их лимоны несметные мятые,

их метафор гремучий картон...

Хитрецы, до озноба понятные,

до изжоги родной mauvais ton.

 

Пикник

 

зрачок паслёна чёрно-синий

спит в переменчивой тени

блистают всё невыносимей

времён грядущих шестерни

прямятся смысла перевалы

теснятся поприща пустот

мы сокращаем интервалы

нам будет мало пятисот

но всё путём есть хлеб ветчинка

ещё пол-литра впереди

и жадной вечности личинка

щекочет жвалами в груди

 

Кристалл

 

нектар словесного чертополоха

остыл застыл и осыпаться стал

но чёрт возьми ты действуешь неплохо

поэзии магический кристалл

исколоты тобой и выдохи и вдохи

оскомина в глазах и в сердце кислота

мир не спасти все безнадежно плохи

но боже мой какая красота

 

О красоте

 

Стою я голый на веранде,

мне не страшны ни стыд, ни суд:

я пуст, как на холсте Моранди

с коротким носиком сосуд.

Что я могу на этом свете? —

быть то в тени, то на свету.

Но и в таком простом предмете

увидеть можно красоту.

 

Запах

 

На межпланетной станции «Сибирь»,

покинутой последним экипажем,

остался запах: розмарин? имбирь?

шалфей? тимьян? вербена? А вот, скажем,

спустя полвека или сотню лет

(они пройдут, а мы и не заметим)

здесь будет пахнуть так же или нет —

зубною пастой и шампунем этим?

 

Стихи по телефону

 

Пришёл вагон бумаги, и Вагинов при нём.

Лица на доходяге не сыщешь днём с огнём:

беззубый, тощий, вшивый, два глаза, нос и рот...

Губой кровоточивой подался весь вперёд,

целует папиросу и раненному в грудь

товарищу матросу даёт разок курнуть.

Короста ты, короста, солдатский тиф сыпной!

Умрём, и окна РОСТА обступят нас стеной,

и засвистит «кукушка», и снова в зимний путь...

Отбой, устала двушка — упасть и отдохнуть.

 

Заболоцкий. Юг

 

Ждет переводчика пижама.

Мигренью пахнет олеандр.

Поношенный костюм Адама,

как неснимаемый скафандр,

там жмёт и трёт, здесь жжёт и тянет…

О, как бы снять его! ведь в нём

любовь безвыходная вянет,

теряя плотность и объём

 

Морозово. 1985

 

колхозный месяц лес осенний

обского моря свет рябой

здесь мы знакомимся с тобой

нам помогают бог арсений

огромных сосен фейерверк

и паучок как два гимнаста

взбирающийся голенасто

по световодной нити вверх

 

Завражье

 

Мария Андрею с Мариной варила картофельный суп,

косилась на кружку с малиной оттенка старушечьих губ.

Печурка дымила, и в сени тянулся дымок голубой.

Шагал по просёлку Арсений с закушенной хмуро губой.

 

Зингшпиль

 

папагено тоскует в разлуке

с папагеной прекрасной своей

шлёт в эфир мелодичные звуки

но сигнал всё слабей и слабей

крупновязаный свитер пушистый

распускается в серую нить

улыбаются в ложе фашисты

стиль фашисты умеют ценить

 

Декабрь 1941-го

 

павел николаевич чёрен у окна

павел николаевич череп как луна

в кружке небо невское пальцы на лице

сколько пальцев несколько

шли пешком от невского в полом пальтеце

ледяная карповка мёртвая вода

павел негуляевич больше никогда

лампочка включается лампочка звенит

павел никогдаевич падает в зенит

на столе лежит столбом посреди квартиры

держит небо белым лбом а кругом картины

гроб огромный рёв миров умирайский райский ров

 

Братское

 

Ну на что мне твоя чечевица? —

я по яблочко кашами сыт.

Мне бы чем пожирней поживиться,

что само меня — ам! — и вкусит.

Дай такого ты мне, Христа ради,

чтоб во мне поселилось навек,

если надо, убий и укради,

сквозь ушко, меж зубов, из-под век.

Поцелуй меня в самые губы

краснорожим тугим кулаком,

ведь мы оба суккубы-инкубы,

будь со мною сугубо знаком!

А не то этой самой рукою

я такое тебе подскажу,

что ни бою тебе, ни покою,

ни улыбки ножом по ножу.

Говорю тебе верно, внакладку,

со слоном, кипяток белый ключ:

по чайку, и в палатку-крылатку,

ворс шинельный уж больно колюч.

 

Бийск, космос. 1974

 

на задворках космической эры

у подножья бездонных небес

в самых плотных слоях атмосферы

наблюдался заметный прогресс

пахло лесом бетоном карбидом

битум пучился чёрной дырой

по ухабистым тряским орбитам

двигал массы свои скорострой

и кораблик бумажный вращался

угодивший в промышленный сток

с измерением третьим прощался

превращался в тетрадный листок

 

Чулимск

 

чулимска больше нет он на другой планете

затмили внешний свет спасительные нети

на сотни вёрст окрест фон слабый постоянный

мотоциклетный треск собачий вой стеклянный

в чулимске так легко так зябко так интимно

и небо далеко и рядом валентина

 

Быстротеченск

 

В городе Быстротеченске, что на Убий-реке,

службы идут по-гречески, люди живут в грехе.

Там пароходы длинные, долго гудят вдали,

кладбища тополиные вечно стоят в пыли.

Кто там родиться выдумал, так и умрёт собой,

скажет, я так, для виду, мол, спи давай, Бог с тобой.

А почему по-гречески? Так уж заведено,

в городе Быстротеченске принято жить давно.

 

Старица

 

свет тусклый мой и хорошо что тусклый

я вижу сверху узкое пятно

серп Канонерки старицы катунской

вода темна и ненадёжно дно

кувшинки белые и жёлтые кубышки

камыш рогоз частуха и чилим

аир осока знаю не по книжке

а мама научила им

зазубренная чёрная заноза

шип чёртика в пяте гной памяти земной

и цепкий на стебле послед метаморфоза

стрекозий выползень

с разорванной спиной

 

Двенадцать. 1978

 

не буду коситься бродя по АБ

на окна отцовской квартиры

а сяду у Бии на рыжей трубе

на баржи смотреть и буксиры

двенадцатилетний читатель всего

что манит иными мирами

готов я отречься от мира сего

не думать же вечно о маме

плоты проплывают буксиры орут

над Бией огромное небо

пусть гости с «Дриона» меня заберут

а в общем-то можно и к Немо

 



Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru