Об авторе | Михаил Тяжев — постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация —  рассказы «Дискотека 90-х» (№ 3 за 2018 год).

Михаил Тяжев

Фуражка

рассказы

Дядя Витя

Эта история произошла в самом начале девяностых. Я тогда только поступил в театральное училище. А дядя Витя, заменивший мне отца, он был отцовым родным братом, слёг в больницу с водянкой. Плюс у него обнаружился цирроз печени. Больница была переполнена, поэтому дядю Витю уложили в коридоре. Я договорился с заведующим отделением, чтобы он поместил его в дальний край, ближе к окну и закрыл ширмой.

Вечером после занятий я каждый вечер заезжал к дяде Вите, заведующий дал распоряжение, чтобы меня пускали. Потом возвращался через железную дорогу домой. Тогда выпал пораньше ноябрьский снег и здорово приморозило. После занятий, а они заканчивались в начале десятого, я бежал на конечную, находившуюся на площади Минина, чтобы успеть втиснуться в последний уходящий «Лиаз» под номером 9. Все, кто садился в этот автобус, уже узнавали друг друга. Автобус шёл через Центр Сормово в Седьмой микрорайон. Я выходил в Центре и двигался в сторону Рощи, так называлось место, в котором располагался больничный городок. Там поднимался на второй этаж хирургического отделения.

Дяде Вите было ни хорошо, ни плохо. Он мог передвигать ногами. Пускай и медленно. Заведующий торговался со мной за операцию. Я, как круглый сирота, получал от государства неплохие деньги, но нужно было подкопить. Я надеялся, что на новогодние праздники подзаработаю и тогда уже смогу оплатить лечение. Пока что я привозил дяде Вите «Эссенциале», которое тогда было настоящим дефицитом. Его помогал доставать мой однокурсник, у которого отец работал в каком-то министерстве.

В Центре Сормово я выходил вместе с девушкой, на которой была серая вязаная шапка и норковая муфта. На остановке её дожидался мужик лет сорока пяти. Сначала я думал, что это её отец. Но однажды заметил, как он обхватил её за талию и сильно ущипнул ниже, от чего она обернулась, не видит ли кто. Мужик и девушка всегда уходили через детский городок к белеющим вдалеке новым домам.

На девушку я обратил внимание, потому что она читала Марселя Пруста. В своём воображении я дорисовал её портрет, мне почему-то казалась она невероятно умной и утончённой. Часто, когда мы стояли рядом, нас зажимали, словно брали в тиски, заходящие на остановках люди. Я придумывал девушке имена, и ни одно из них ей не подходило. Она была не совсем красива: тонкие черты лица, густые брови и какой-то надменный взгляд. Но когда она отводила глаза от книги и как бы задумывалась, её лицо приобретало задушевность и притягивало к себе. А может, я просто привык к ней оттого, что мы часто ездили на одном автобусе и выходили в Центре.

После ноябрьских праздников, когда в городе на домах ещё висели красные флаги, девушку на остановке никто не встретил. Я топал в сторону Рощи, как вдруг она окликнула меня. Я обернулся. Она ускорила шаг.

— Я кричу вам, — сказала она, когда подошла. — А вы не слышите. Вы не могли бы меня проводить?

— Мне нужно в больницу зайти. Если вы со мной, тогда я смогу.

Она согласилась.

— Вы всё время, — начала она разговор, когда мы свернули в калитку, — ходите в эту больницу, вы работаете там медбратом?

— Нет, у меня там дядя Витя.

— Значит, он у вас там работает?

— Нет. Он там лечится.

Мы поднялись наверх. Я предупредил её на входе, что для охраны назову её своей девушкой, чтобы не было лишних объяснений. Она согласилась. Поднимаясь по лестнице, мы познакомились. Её звали Одри. Я удивился и спросил, что это за имя такое?

— Я сама, — сказала она. — Придумала так. Так звали Одри Хэпберн. Я очень люблю «Римские каникулы».

— А меня зовут Лёха. А какое кино мне нравится, я не знаю.

На втором этаже в коридоре кто-то стонал, пахло карболкой, мочой и спиртом. Вдоль стены лежали на кроватях люди, ко многим были придвинуты стойки с капельницами.

На ресепшене, который был освещён боковым бра, любезничала с одним из пациентов медсестра. Её пухлые ляжки в короткой юбке и новенькие туфельки говорили о том, что ей очень хотелось понравиться парню. Он стоял к нам спиной, и я видел только его массивную голову над пижамой. Когда мы проходили мимо, они замолчали.

Дядя Витя, заметив меня и Одри, запахнулся, и я заметил, что ему вставили в живот катетер, который был соединён с помощью тонкой пластиковой трубки со стеклянной уткой, находившейся тут же.

Дядя убрал утку под кровать. Я представил Одри как свою девушку.

— Не расслышал, как вас зовут? — сказал он.

— Одри! — повторил я.

— В честь актрисы Хэпберн, — проговорила Одри быстро, почти скороговоркой, как будто ей приходилось часто так говорить.

— Эх, не люблю я немцев, — только и сказал дядя. Я вытащил из кармана новую упаковку «Эссенциале». В ней были ампулы. Я подошёл к медсестре и попросил её поставить дяде капельницу.

— А вы кто, врач, чтобы мне приказывать?

— Нет.

— Вот когда будете им, тогда и подходите, — сказала она. Парень её усмехнулся.

— Ладно ты, — сказал дядя Витя, подойдя к нам. — Я всё равно спать. Оставь, пусть милуются.

Мы с Одри спустились вниз. На улице падал снег. И всё было белое. Как будто в наше отсутствие кто-то взял кисточку с краской и вымазал всё в белый цвет. Мы шли по белой дороге. Снег приятно хрустел под ногами. Я заметил, что у Одри мёрзли руки, и я дал ей свои вязаные варежки. Она училась на филфаке в Педагогическом институте и не хотела быть учительницей.

— Тогда почему учишься? — спросил я.

— Родители хотят. Они у меня строгие. Я сама хочу быть моделью. Мне мой парень помогает, она запнулась. Ну, не парень… администратор, что ли. Учит ходить. Фотографирует меня.

Администратор поджидал нас на подходе к новым домам. На пустыре. Вышел и остановился перед нами. Я никогда не мог рассмотреть его лица. Он был неуловим, а тут увидел. У него был широкий и какой-то морщинистый лоб, глаза чуть раскосые, как будто он был близорук, узкий и короткий рот. Одри отвела его в сторону и что-то долго объясняла, он же посматривал на меня. Затем он взял её руку, она пошла от него — он догнал. Я не стал дожидаться, чем всё это закончится, и направился в сторону железной дороги. Мне нравился запах креозота. Снег таял, рельсы блестели и стальной струной уходили вдаль. Там я отчётливо услышал переговоры диспетчеров. Одна всё повторяла: «Сидоров, зайди в диспетчер­скую». Потом она же объявила, что товарный идёт по третьему пути.

На следующий день рано утром, я только поднялся с постели, ко мне постучались. Бабушка открыла входную дверь, и в нашу квартиру ввалилось двое. Они были одинаковы: у обоих квадратные затылки, короткие жёваные куртки и красные от утреннего холода кулаки. Это были оперативники. Они принесли на ногах снег, он натаял. На их плечах так же серебрился снег. Один из оперативников начал отряхиваться. Бабушка не понимала, что случилось. Она вытирала тряпкой за ними пол. Один из оперативников, я назвал его «смышлёный», развернул перед ней бумагу, из которой следовало, что вчера вечером я напал на девушку, пытался её убить, и теперь она в больнице.

— Что ты, сынок! — ахнула бабушка. — Не мог он этого сделать!

— Баб, успокойся! Я не знаю никакую Марину, — сказал я вполне твёрдо и уверенно.

Второй оперативник, я его назвал про себя «нервный», швырнул мне в лицо вещи, лежавшие на стуле.

— Одевайся, давай!

— Я никуда не пойду, пока вы мне не объясните. Я никакой Марины не знаю. Я был вчера в больнице у дяди.

Тогда «смышлёный» сказал:

— Варежки, где у тебя?

— Варежки?! — произнёс я вслед за ним и понял, о какой Марине идёт речь.

Они отвезли меня в отделение милиции. Допрос происходил в комнате, из которой как будто все выехали. Столы были пустые, сейф открыт, в окно дул сильный ветер и на подоконнике лежал снег.

— Давай, колись! Скольких ты ещё так! В нашем районе как раз орудует маньяк.

Я им рассказал, как было дело, упомянув мельчайшие подробности вчерашнего вечера. Тут мне пригодилась моя память и тренинги по актёрскому мастерству. Я им назвал фамилию обходчика, которого требовали зайти в диспетчер­скую и то, что ожидали прохода товарного поезда по третьему пути.

Оперативники переглянулись.

— Это ничего не доказывает! — сказал «нервный». Он поднял меня, схватив за грудки, и сильно стукнул затылком об стену.

«Смышлёный» поспешно вышел из кабинета.

— Я не бил её, — сказал я. В голове у меня гудело.

— Но ты ведь её провожал?

— Провожал.

— Она показала на тебя.

— Давайте очную ставку.

— Умный такой! Актёр! Всё продумал! Она тебя назвала, и варежки твои, и ты её провожал.

Я стоял на своём, я её провожал, но я её не бил. Он сцепил мне наручниками руки и достал целлофановый пакет из ящика тумбочки. Накинул мне его на голову и стянул у горла. Я дышал, пока мог, широко раскрывая рот. Я видел, как лицо оперативника увеличивалось в размерах и расплывалось. Он тряс меня, тихонько стукая о стену, как бы говоря: вспомнил или нет? В этот момент я вспомнил: много лет назад моего отца так же убили менты — задержали и требовали денег.

Очнулся я на полу. Услышал, как «смышлёный» говорит «нервному», что проверил, товарняк действительно проходил. И назвал время: 23.15.

— А её нашли в двенадцать минут первого.

— Это ничего не значит, — упорствовал «нервный». — Он мог добежать.

— Куда? Он что Бен Джонсон!

— Послушай, он даст признание, помяни моё слово.

— Да на хрен мне его признание! — взорвался «смышлёный». — Мы или ловим маньяка или так и будут нападения…

— Скажи, ты точно уверен, что это не он?

— Точно уверен. Зачем он потащил её к дяде в больницу? Зачем ему было светиться?

— А варежки? А показания избитой?

— Тут да! Тут нестыковка. Надо ещё проверить.

Меня увели обратно в КПЗ. В камере находился какой-то парень. На нём был расстёгнутый двусторонний пуховик. Парень всё время сплёвывал на пол.

— Тебя за что? — спросил он.

— Не знаю, — ответил я. — Вчера провожал девушку, а теперь она в больнице.

— Иди в отказ. Будут бить — стой на своём. Не знаю ничего, не ведал.

— Но я ведь точно ничего не делал.

— Я тоже ничего не делал. Но только меня взяли с сумкой на остановке. И что я теперь должен сказать им: дорогие мои мусорочки, не ругайте меня сильно, это я обчистил хату! При любом раскладе иди в отмаз. Я не я и сумка не моя.

Дверь открылась, и его вызвали. Он вышел, спрятав руки в карман. Я назвал его для себя «воришка».

Вернулся минут через сорок, сильно осунувшийся. Стащил с себя пуховик и, задрав кофту, начал осматривать свой тёмно-синий бок. Трогал его пальцами и морщился от боли.

— Сука!.. Ладно. Главное, не по голове. Голова — всему хлеб! — Произнёс он, подмигнул мне и улыбнулся. Затем сказал: — Встань к «кормушке». Я не понял, куда? Он пояснил, что «кормушка» — это окошечко в двери. Я подошёл к двери и развернулся к нему лицом. «Воришка» просунул руку за батарею, которая не работала, и вытащил оттуда бутылочный осколок.

— Чтобы никому, — сказал он мне.

После этого он задрал рукав и полоснул острым сколом стекла по вене. Кровь не сразу брызнула, вытекла чёрной полоской, закапала на пол. А потом потекла. Он подполз к батарее и сунул слабеющей рукой осколок обратно. Я вжался в стену, кровь теперь хлестала из его запястья. Всё пространство вокруг него заполнилось густой, поблёскивающей жидкостью. Что-то толкало и двигало жидкость, расползающуюся по камере, к моим ногам. «Воришка» бледнел. Я наклонился к нему, чтобы помочь. Я никогда ещё не видел такого решительного человека, чтобы он так безоговорочно лишал себя жизни.

— Что вылупился? — произнёс слабеющим голосом «воришка» и оттолкнул меня. — Зови…

Я ударил в дверь кулаком. Затем ещё и ещё.

— Я те поботаю! — услышал я. Но меня было не остановить. Я стучал снова и снова. И орал, что человек умирает.

Менты вбежали, толкались. Ругались между собой. Они как будто ошалели и не знали, что предпринять дальше, их больше заботило, как бы не запачкаться в крови. Один, он был, кажется, всех старше, начал искать по следам крови осколок стекла. Рылся за батареей, но так и не нашёл, обыскал карманы «воришки», и тоже ничего.

— Покажи свои, — рявкнул он мне. Я вывернул карманы брюк. Он обыскал меня, тщательно, проверив даже носки. Ничего не было. — Где он? — спросил он меня.

— Кто?

— Не кто, а что? Ты знаешь!

За спиной старшего показалась женщина в белом халате. Это была врач. Она выгнала их из камеры и остановила кровь у «воришки».

— Чего с ним возиться! Чего ему будет! — сказал один из ментов.

— Я вот напишу, тогда узнаете, что будет! — сказала врач.

— Ладно, где там эти? Да уносите его скорей! — проорал старший. Вошли два санитара и погрузили «воришку» на носилки. — Давайте быстрее! Что вы не телитесь! — Не унимался старший. — Он мне нужен живым!

Санитары унесли носилки. Меня перевели в соседнюю камеру. А в эту отправили какого-то забулдыгу с тряпкой и щёткой в руках, чтобы он тёр и замыл всё.

Примерно через час, ближе к вечеру, меня выпустили. Оперативник, которого я назвал «смышлёным», сообщил, что задержали «администратора». При обыске у него нашли негативы избитых и умерщвлённых женщин. Теперь его повезли на опознание к выжившим.

На улице темнело быстро. Снег растаял. Посреди центра Сормово стояла огромная лужа, в которой отражались огни гостиницы. Я завязал на улице шнурки кроссовок. И перешёл «зебру». Вахтёр в больнице встретил меня радушно и спросил, что это я отсутствовал. Я сказал ему, что были репетиции, после чего поднялся на второй этаж.

Дядя Витя сидел на кровати. Рядом с ним Марина-Одри. На ней был больничный халат.

— Лёшка, а мы тут плюшками балуемся, — сказал он мне. На стуле перед ними лежали пряники и сок.

Марина-Одри поднялась и подошла ко мне.

— Зачем? — спросил я её так, чтобы дядя не слышал.

— Я боялась, что мои родители узнают, что я живу со взрослым мужиком. Ты на меня не обижаешься?

— Нет.

Она оставила нас и ушла к себе в палату. Я сел на кровать дяди Вити. Он сразу понял, что между нами что-то произошло.

Он обнял меня и сказал:

— Лёш, на женщин, как на детей, не обижаются. Что с них возьмёшь!

— А я не обижаюсь, — сказал я и добавил: — Как сам? Когда будут делать операцию?

Внутри него что-то заурчало. Он глянул на меня своими сияющими глазами, в которых всё так же теплилась надежда, что он выздоровеет, и произнёс:

— Сказали, будут делать завтра, — а потом чуть наклонился к моему уху и прошептал: — Я не верю, что всё будет хорошо. Но так, надеюсь.

Фуражка

Весна в тот год была ранней, и снег сошёл быстро. Пасха выдалась солнечной. Ребята, сделав горку на песчаной горе, катали яйца. Родька не пошёл с ними. Он ждал отца, который должен был прийти сегодня из тюрьмы. Он сидел и смотрел в окно. Повсюду поднимались одуванчики с жёлтыми головками. Несколько мёртвых мух лежало за оконной рамой. Родьке было одиннадцать лет.

Этой ночью он в первый раз в жизни ходил с матерью освящать пасхальные яйца.

В церкви было не протолкнуться. Батюшка Евгений в золотистом стихаре вёл службу. Родя стоял, раскрыв рот, и смотрел, как дым из кадила поднимается вверх, а там над ним кружатся рисованые голуби и, подняв перст, сверху за всеми следит Иисус. Родя сглотнул слюну, когда задрал голову и услышал у самого уха:

— Христос воскрес!

Это к нему подошёл Коля би-би, местный дурачок. Рыжеволосый и краснолицый в куртке с коротким рукавом и чоботах, которые завязывались шнурками вокруг щиколотки, чтобы он их не потерял.

Родя в ответ протянул ему смазанное подсолнечным маслом яичко с тонким пёрышком луковой шелухи и сказал:

— Воистину воскрес!

Коля наклонился к Роде и облобызал его три раза и пошёл дальше христосоваться со всеми.

— Вы теперь с ним братья во Христе, — улыбнулась Оксана, мама Роди. Мать и сын спустились по ступенькам. На улице занимался рассвет. Оксана перекрестилась на образ над входом. Родя, глядя на мать, тоже перекрестился. Ночь была тёплая. Они возвращались домой. Оксана мечтала, что теперь, когда выйдет отец, всё будет по-другому. Родя верил матери и сильно переживал, когда она рано утром уходила в соседнюю с домом трёхзвёздочную гостиницу, в которой проживали в основном азиаты. Он видел, как они на неё смотрят с презрением, считая, что если она у них убирается, значит, ничего не добилась в жизни. Послед­ний раз к отцу он ездил с полгода назад. Отец сидел в Сухобезводном.

Отца посадили в тюрьму несколько лет назад из-за того, что он сильно избил человека, который был ему должен денег. Бил он его не один, а с товарищем, но признался, что был один, взял вину на себя. Товарищ, которого он выгородил, обещался помогать его семье, пока он сидит. Но он так и не выполнил своего обещания. До тюрьмы отец нигде не работал, перебивался случайными заработками, хотя образование у него было незаконченное высшее. По характеру он был вспыльчив и никогда никому не спускал обиду.

— Сходи за хлебом, Родь! — сказала Оксана сыну, когда готовила стол для встречи мужа.

Родя вышел из дома. Рынок был рядом. В центральные ворота заходили люди, пахло солёной рыбой, и торговали семечками и пирожками. В толпе людей ходил, и перед ним расступались, Коля би-би. Он шёл, выставив перед собой руки, и крутил ими, как будто бы сидел за рулём и управлял машиной. На нём была капитанская фуражка белого цвета с золотистой вышивкой. Коля её очень любил. Она была его гордостью. Чтобы фуражку не сдуло ветром, его мать — бывшая оперная певица, пришила ему лямочки-завязки, которые завязывались под подбородком.

Родя взял хлеба в ларьке, ещё горячего, с хрустящей корочкой, и надкусил, как вдруг чьи-то руки подхватили его и подняли, закрутили над собой. Это был отец Роди. Саня по прозвищу Свинец.

— Родька! — воскликнул он.

— Папа! — перехватило дух у Роди.

Он поставил сына, и они пошли домой. На отце тоже была капитанская фуражка.

— А я пришёл, а мне мать: ты за хлебом. Я сюда! Смотри, что у меня есть!

Свинец вытащил из холщовой сумки коробку с новенькой катушкой для ловли рыбы.

— Нравится?

— Да, — сказал Родя.

— Она твоя. Скоро как раз нерест. Потом у рыбы жор. Будем ловить рыбу и балдеть. — Свинец рассматривал сына и удивлялся, как вырос он за полгода.

Сзади к нему подошёл Коля би-би и начал стаскивать с него фуражку.

— Моя-я-я! — мямлил он. — Отда-а-ай!

Родя понял, чья на отце фуражка.

— Было ваше, стало наше! — сказал Свинец и толкнул дурачка от себя. Тот упал и завыл:

— Это моя-я-я фура-а-жка-а-а!

— Папа, — сказал Родька. — Отдай.

— Не понял? — произнёс Свинец. Лицо его сузилось, стало резким, и что-то жёсткое обозначилось в нём. Взгляд его был водянистым, непроницаемым, он как будто смотрел сквозь сына: видел его и в то же время не видел.

Родя тоже смотрел на отца новыми глазами и не узнавал его.

— Ты за него вписываешься? — сказал Свинец сыну.

Родя кивнул головой.

— Фуражку хочешь? — сказал Свинец Коле би-би.

— Да. О-о-очень!

— Тогда ударь его! — приказал он и показал на сына.

Коля даже не стал думать, правильно ли он делает, взял и вмазал Роде ладошкой по щеке.

— Ещё! — приказал Свинец.

Коля ещё раз ударил.

— Сильнее!

Ударил сильнее.

— Ещё!

Коля колотил Родю, и щёки мальчишки становились пунцовыми.

— А ты что стоишь? Иди в отмах! — сказал Свинец сыну. Но Родя не двигался с места. — Защищайся! — требовал его отец.

Коля размахивал руками и бил Родю, который даже не думал закрываться. Он стоял и силился не заплакать, смахнул слезу. Свинец остановил дурачка, поймав его руку.

— Хватит! — проревел он.

Рядом с ними притормозил грузовик, собиравшийся развернуться. Свинец ловким движением закинул фуражку в кузов грузовика и сказал:

— За раздачу — клячу!

Машина свернула на главную дорогу и уехала. Коля би-би сорвался с места догонять грузовик.

— Зачем ты, пап, это сделал?

— Тебе жалко его?

Родя молчал.

— А он тебя не пожалел. Чего ты не пошёл в отмах? Иди ко мне. — Свинец присел перед сыном на корточки и прижал его к себе.

Тут к нему подошёл милиционер. Его привёл Коля би-би.

Потом подъехала патрульная машина. Сержант рассматривал бумагу об освобождении, которую ему дал Свинец.

— Он говорит, вы у него фуражку забрали? — сказал сержант.

— Ничего не брал. Зачем мне это? Я с сыном встретился.

Сержант строго глянул на Родю.

— Ты подтверждаешь слова своего отца?

Родя моргал глазами и не знал, что ответить.

— Командир, что за допрос. Он пацан ещё! — вступился за сына Свинец.

— Давай, короче, в машину, там разберёмся.

Свинец отдал сыну сумку с катушкой.

— Иди домой, матери скажи, я скоро, — он погладил сына по голове и сел в патрульную машину.

Дома Родя рассказал обо всём матери. Его дед, имевший за плечами две ходки, чуть стёртые татуировки на его руках свидетельствовали об этом, сидел в мягком кресле и листал газету «Правда».

— Вот тут пишут, — он сложил газету и закурил. — 70 лет Советской власти. А разрыв между словом и делом партии только усиливается. А вы — фуражка! Страна гибнет!

— Пап! Я просила не курить. Балкон же есть.

Дед вышел на балкон. Родя услышал, как он продолжал и там говорить. Но только уже сам с собой: «Вернуть фуражку надо. Возврат — дело святое. Или подбросить. Тут какой стратегии придерживаться…».

— Зачем он её взял! Ему что, кепок мало! — произнесла Оксана.

— Не кепка это, а фуражка, — вставил Родя.

— Какая разница. Ведь упекут снова. — Оксана вынула из серванта документы и вышла, чтобы идти за мужем в РОВД.

Родя закрыл за ней дверь. Он тоже хотел помочь отцу. Он помнил номер грузовика, поэтому взял деньги из копилки и вышел украдкой от деда на улицу. Первым делом он справился на рынке, откуда была машина. Грузчик сказал ему, что грузовик разгружался у рыбного ларька. Родя заплатил грузчику за информацию. Потом в ларьке заплатил продавщице, которая ему сказала, что грузовик с рыбного завода, который на Федосеенко.

Странное чувство испытывал Родя. Он во что бы то ни стало хотел помочь отцу, и в то же время ему было стыдно за него и жалко Колю би-би, он вспомнил, как христосовался с ним.

Был полдень. Родя доехал на автобусе до Федосеенко. У проходной завода его остановил вохровец.

— Куда ты, малец?

Родька рассказал ему, что случилось, назвал номер машины.

— Если я не найду фуражку, отца посадят, — сказал Родя.

Вохровец позвонил кому-то по телефону, из боковой двери проходной вышел представительного вида мужчина: лысый в сером двубортном костюмчике.

— Значит, это ты видел, как грузовик разгружал рыбу на рынке? — спросил Родю лысый в двубортном костюме.

— Я не видел.

Из проходной пулей вылетел водитель грузовика.

— Валерий Юрич! — заверещал он. — Это что же такое, меня в воровстве обвиняют! Не был я там!

— Игорёк! — сказал лысый в двубортном костюме вохровцу. — Пусть проверят кузов. Найдите фуражку.

Родя не понимал, что случилось и почему так все переполошились.

— Валерий Юрич! — канючил водитель грузовика. — Что вы ему верите! Не был я ни на каком рынке.

— Да ты не волнуйся. Мы только проверим, — отозвался лысый. Он был чем-то озабочен и думал о своём. Вернулся Игорь, он окликнул его.

— Валер!..

Тот отошёл в сторону. Родя и водитель грузовика остались вдвоём. Водитель грузовика склонился к нему и прошипел, чтобы не было слышно:

— Если чего случится, я тебя, маленькую падлу, найду!

Лысый возвратился и сказал:

— Короче, малец, обознался ты! Нет там никакой фуражки.

— Как нет? Я номер запомнил!

— Да номер он запомнил! — воскликнул водитель грузовика. — Честных людей обвиняет.

Лысый потерял интерес к происходящему и ушёл. Водитель грузовика — тоже.

В это время Саня Свинец встретился с женой. Они спустились с крыльца. Капитан вышел вслед за ними.

— Саня, — позвал он.

— Ну.

— Найди ему фуражку.

— Да не брал я.

— Найди. Ты меня понимаешь? И тогда я дело закрою.

Тут к РОВД подошла в длинном каком-то театральном плаще бывшая оперная певица, лицо её было красивым. Она торопилась, в руках её была сигарета, она курила.

— Нашли мы её, — сказала она низким голосом. — Она на ветке висела, пока он яйцо ел. А мальчишки подшутили, закинули в кусты. Вы уж извините, — сказала она Сане и Оксане.

— Ничего. Все нормально. Сегодня Пасха, что ругаться, — ответил Свинец.

— Так ты бы сказал, что не брал, — крикнул ему капитан.

— А я говорил. — Свинец поднял руку, рядом с ним и Оксаной остановилось такси.

Они сели в машину.

Оксана сначала молчала в машине, потом ударила мужа по плечу.

— Зачем? Ты такой дурак! А если бы не нашли фуражку. Тебя бы посадили.

— Да всё нормально! Главное, все верили, что я её не брал.

И он прижал к себе эту преданную ему женщину. И добавил:

— Не надо больше Родю учить этим христианским заповедям. Он должен уметь постоять за себя.

— Он тебя ждал.

— А я не ждал!..

Проезжая мимо ресторана, он увидел, как его бывший подельник, за которого он отсидел срок, стоит у входа с человеком, которого они избивали.

— Притормози, шеф! — сказал Саня. Таксист сдал к обочине.

— Прошу тебя, не надо. Саш, прости ты его. Ну, эти деньги!

— Я отсидел за него, — сказал Свинец и вышел из машины. — Жди меня здесь, командир. Я мигом.

Сане было обидно, что человек, которого он считал своим товарищем, обманул его и даже, может быть, больше: поимел, как дурачка. Ведь если он с тем заодно, то, значит, расклад совсем другой.

Родя возвращался домой. Он шёл мимо озера. И увидел на спасательной вышке девочку лет двенадцати. Она сидела на краю и мотала ножками. На девочке была белая капитанская фуражка.

— Откуда она у тебя? — спросил её Родя, когда подошёл поближе.

— А тебе-то что?

— Это моя фуражка.

— На ней написано, что она твоя?

— Я потерял её.

— А я нашла.

— Я могу купить её.

— Если она твоя, зачем её покупать? — сказала девочка.

— Ну, ты же мне её не отдашь.

— Почему, я могу её отдать. Спрыгни отсюда вниз.

Родя забрался наверх. Он карабкался по лестнице и заметил, что девочка как будто смотрит в одну точку. Наверху он подсел к ней. Она всё так же беззаботно болтала ногами и улыбалась. Родя глянул вниз. Было высоко. Вода в озере далеко отошла от вышки, и теперь внизу была только куча песка.

— Так что, слабо? — произнесла девочка. Родя заглянул ей в глаза и увидел, что она слепая.

— Ты меня на слабо не бери! — сказал он ей. Он ещё раз глянул вниз. Ему хотелось получить фуражку и спасти отца.

Девочка повернула к нему голову.

— Ты здесь?

— Да. — Он перелез через перила.

— Я же пошутила.

— А я нет!

И он хватанул ртом воздух и спрыгнул вниз.

Девочка спустилась по лестнице вниз. Она делала это уверенно, как будто бы не в первый раз.

Родя тёр ногу, он подвернул её.

— Ты не ушибся? — сказала слепая девочка.

— Нет. Гони фуражку.

— На. — Девочка сняла с головы фуражку. — Мне отец ещё привезёт. Он у меня капитан дальнего плавания.

Было уже поздно. Свинец и Оксана подошли к своему подъезду. Он опустился на скамейку и сплёвывал сукровицу, из его пробитой насквозь ударом кулака щеки вытекала кровь. Он потрогал дырку пальцем.

— Теперь ветер будет дуть, — сказал он улыбаясь. — Зубы простужу.

— Может, скорую вызвать?

— Не надо. Там расспросы начнутся.

Они поднялись на этаж. В прихожей горел торшер. На вешалке висела фуражка.

Свинец взял её в руки.

— Бать, — сказал он тестю. — Родя дома?

— Спит. Его капитан дальнего плавания на «Жигулях» привёз. Дочка у него ещё слепая. А уходил, так фуражку оставил. Подарил, говорит.