ПЕРЕУЧЕТ

Сергей Оробий

Проза в литературных журналах второго полугодия 2018 года

Не будем лукавить и изобретать для собранных в этот обзор текстов единый знаменатель. Кроме одного — все они оказались интереснее своих соседей по разделу «Проза». Сейчас скажу, почему.

Попов и оптимизм

В июльской «Звезде» — новый, уже, наверное, стотысячный по счету, рассказ Валерия Попова «Город на потухшем вулкане». Это история о том, как писатель поехал в далекий северный город Мончегорск — выступать в местной библиотеке: «Жители Мончегорска, живущие полгода в полярной ночи, занятые тяжким трудом по извлечению и переработке руды, достойны всякого уважения — как же для них не постараться?» Пейзаж за окном уныл, на улицах темно и холодно, в воздухе разлиты ядовитые пары, но гость не унывает: уже в поезде он встретил хороших, добрых попутчиков и прекрасно с ними поговорил, порадовали его и охочие до культуры местные жители: «Встреча в библиотеке взбодрила меня (так же, как и разговоры в купе) — такого горячего интереса к литературе вообще (и в частности) я не встречал и на более теплых широтах. Видимо, отсутствие ярких внешних впечатлений (особенно полярной зимой) компенсируется у них насыщенной духовной жизнью…».

Бодрый тон рассказчика и веселит, и смущает. Попов — известный оптимист, это свойство его литературного темперамента здорово разнообразит русскую литературу — явление по определению трагическое и хмурое. С другой стороны, темперамент вступает в резонанс с художественным материалом, всей этой производственно-бытовой тематикой про людей труда — и получается крепкий рассказ, будто выпал из номера насквозь советской «Звезды» пятидесятилетней давности.

Вот такой странный художественный эффект. Но не будешь ведь упрекать писателя в том, что он недостаточно грустит?

Лескова и сестра таланта

В июльском номере «Нового мира» Алла Лескова дебютирует с подборкой рассказов «Всё просто». Подзаголовок — short-short, каждый текст и впрямь на полстраницы. Но дело не в количестве печатных знаков, а в качестве житейских впечатлений. Один из рассказов начинается словами: «Иногда мне кажется, что есть какая-то подпольная фабрика сюжетов, которая работает только на меня. И что её владелец тайно и анонимно в меня влюблён. И всё время подкидывает». И читателю тоже так кажется, но имейте в виду, что Лескова по складу своего литературного ума — не выдумщица, а наблюдательница, мастер фокусироваться на том, перед чем другие пройдут мимо. Рассеянный официант в кафе принёс не тот заказ… потеряла косметичку… подслушала случайный разговор в вагоне… таксист вдруг подарил подснежники… мужчина с внешностью стриптизёра зашёл в парикмахерскую и попросил постричь «под Бетховена»… Всё это становится материалом для прозы и часто оборачивается повествовательным чудом. Как, например, самый первый текст в подборке под названием «Спутница тревог»: телефонный разговор с родственницей, которая давно уехала из России и вот решила посетить родину впервые, а сама волнуется, боится, задаёт бесконечные абсурдно-тревожные вопросы — из этого Лескова делает драматургический шедевр. В жизни не так часто происходят остросюжетные внезапности, зато она полна подробностей. Для Лесковой и бог, и дьявол — в деталях. Поэтому некоторые рассказы легко превращаются в медитацию, в стихотворения в прозе, в самый настоящий литературный буддизм.

Но они не повисли в нирване, всё взято, говоря по-зощеновски, из материала жизни, и через тексты проходит пунктир судьбы: Россия и Эстония, коллеги, семья… так что уточним биографические подробности. Алла Лескова — прозаик, журналист, училась на филолога в Тарту и на психолога в Петербурге, в 2010-х выпустила пару книг, кажется, не очень замеченных. Значит, новомирская публикация — повод обратить на неё внимание.

Чхартишвили и доживем-до-понедельника

В сентябрьском номере «Волги» — рассказ Павла Чхартишвили «Дневник Клишина». Нет, с однофамильцем-детективщиком ничего общего, кроме «историче­ской» тематики. Молодой человек по фамилии Клишин приходит работать в обычную советскую школу учителем истории, а свои впечатления записывает в дневнике. Форма выбрана очень точно: записи коротки и зачастую суховаты, но тем ярче воображаются породившие их события и впечатления. Школьная рутина, ученики, всплески энтузиазма и нарастающая усталость, официальная казёнщина.

«19 декабря. Нельзя выгнать из класса, поставить двойку в четверти, выгнать из школы. Понимая, что тройка гарантирована (а больше им и не нужно), некоторые болваны меня на уроках не слушают. Я унижаюсь: остаюсь после занятий и натаскиваю индивидуально, они сидят и зевают.

Классные руководители проставляют в классных журналах точки против фамилий тех учеников, которым можно ставить только пятёрки и четвёрки. Дети это знают.

Сегодня день рождения Брежнева.»

Такая жизнь — казённая, беспокойная, утомительная, радостная, всякая. Читаю Чхартишвили и вспоминаю формулу Аллы Лесковой — «всё просто». Но чем прозрачнее слог, тем неразличимее стыки между бытом и бытием. Последняя запись, уже после увольнения: «Не спится под первый снег. Первый снег бывает в жизни только раз. Тридцать восемь лет. Свой путь земной прошёл до середины». В общем, доживём до понедельника. И просто — «доживём».

Снегирёв и ритм

В октябрьском номере «Дружбы народов» — фрагменты нового романа Александра Снегирёва «Призрачная дорога». Есть мнение, что толстые журналы стали экспериментальной площадкой для экспериментальной же прозы, которую издатели за её сложность и непонятность не берут. Так вот, неправда, берут, и Снегирёв тому подтверждение: почти сразу книга вышла отдельным изданием в «Эксмо». С «Призрачной дорогой» почти всё непонятно (нарочно говорю это с точки зрения себя-октябрьского, полное издание тогда ещё в руках не державшего). Роман написан «по-шкловски»: абзац — строчка, и эта манера сразу выводит его из романного жанра. Уже и не проза, а почти стихи, но можно пальпировать историю: есть какие-то муж с женой и их давняя семейная проблема — бездетность, попытка удочерить ребёнка из какой-то странной семьи… А вообще-то действие происходит в подмосковной деревне, и тут множество узнаваемых, свежих — образца 2018 года — социальных, бытовых деталей… «Если живёшь на пути у Наполеона. Если по дороге в магазин встречаешь говорящего мертвеца. Если ребёнок, которого любишь, любит не тебя. Если заходишь в спальню, а твоя жена с другим», вовсю интригует аннотация. Нет, всё не то, не так — в «Призрачной дороге» нужно искать не сюжет, а ритм. Подозреваю, что её нужно не понять, а нужно в неё влюбиться, как это сделала Валерия Пустовая, написавшая для отдельного издания «Дороги» насыщенное страстью и идеями предисловие.

Фёдор Грот и мистика

Малозамеченное открытие прошлого года — Фёдор Грот, чей роман «Ромовая баба» издан «Новым миром» в №№ 9–10. Личность автора скрывается — как извест­но из аннотации, это псевдоним российского учёного, кандидата исторических наук, специалиста по экономической истории Германии XIX века. Проза эта, в самом деле, несёт на себе некоторый отпечаток академичности. Но по порядку.

Действие «Ромовой бабы» происходит в Российской империи конца XIX века — в это время в стране всё ещё свирепствует чума. Вообще-то в мире уже вовсю развивается бактериология и в Европе болезнь уже победили, по российским землям же продолжают расхаживать страшные моровые девы, которые, по народным поверьям, являются разносчиками смертельной заразы.

На помощь русским учёным прибывает некто Гартмут Шоске. Он не доктор, а сын немецкого булочника, но обладает особым даром — умеет видеть инфекции, которые предстают ему в виде отвратительных существ, а потом превращать этих чудовищ в ромовых баб. Всё это звучит довольно нелепо, пока мы не углубляемся в историю Шоске: как он впервые почувствовал в себе зловещий дар, как встретился с неким чародеем-помощником, объяснившим ему тонкости инфернального мира, как столкнулся с мерзкими чудовищами — их описание в самом деле впечатляет. «В эти-то дни, полгода спустя после прибытия, он вновь стал ощущать, что за ним следят. Чувство было отчётливое и мерзкое, как тогда, в Дармштадте. Ему хватило несколько дней, чтобы установить, кто следит за ним. Горбатые карлики в красных фесках и пунцовых шароварах. Их было много: у одних вместо носа рос комариный хобот, другие были усеяны огромными бельмастыми глазами, третьи бегали на петушиных лапах. Когда Гартмут установил за собой их слежку, он стал замечать карликов повсюду — они выглядывали из-за глиняных заборов, таились в канавах, глядели с верхушек огромных узловатых чинаров. Это были, без сомнения, разумные и злобные сущности, и Гартмуту стало не по себе при мысли, что у него появился новый и опасный враг».

«Ромовая баба» есть перезагрузка западноевропейской готики, изящная стилизация, художественный эксперимент — тут слышатся и сказки Гофмана, и сорокинская «Метель». Этой истории, как уже сказано, присущ некоторый академизм, суховатая филологическая аккуратность, та искусственная старательность, что свойственна кандидатам наук, взявшимся сочинять прозу. Роман вышел в двух частях, и он достаточно увлекателен, чтобы вы дождались октябрьского номера с окончанием — но тут читателя ждёт разочарование, потому что вторая часть «Ромовой бабы» заметно уступает первой. Жуткий мистический сюжет всегда нуждается в серьёзных мотивировках, однако инфекционная фантазия — та самая страшная «чума» — получает в конце концов довольно натянутое объяснение (какое? не скажем, это будет несправедливо по отношению ко всему хорошему в романе, но заметим, что кульминацией становится встреча Гартмута и Стеньки Разина на болоте). Редакцию «Нового мира» это, впрочем, не смутило, и в конце года Фёдору Гроту была вручена премия журнала.

Лера Манович и немцы

В декабре самым востребованным на сайте «Нового мира» материалом стал рассказ Леры Манович «Немец» (2018, № 11). О нём стоит сказать подробнее. В Моск­ву по школьному обмену приезжают несколько немцев из Дрездена, одного из них, Пиуса, берёт к себе среднестатистическая, не слишком благополучная и вполне безалаберная семья: «Условия у нас так себе. Вечный бардак. Отца нет — они с мамой развелись. Мама иногда пьёт. И тогда её тоже нет. К тому же к нам временно переехала Иоановна. Моя прабабушка по папиной линии». Разумеется, с немцами у нас в силу исторических причин отношения особые, так что само появление жителя Германии среди родных осин чревато множеством двусмысленных ситуаций. Для прозаика возможности самые широкие. Михаил Гиголашвили недаром написал целый роман про «невероятные приключения немца в России» — «Захват Московии», причём его немец сам рассказывает о своих трагикомических похождениях на непередаваемом русском как иностранном.

Манович, однако, уходит от такого формата. Этот визит в Россию описан не Пиусом, а старшеклассницей Женей, дочерью той самой мамы и правнучкой той самой Иоановны. Женя немного стыдится своей эксцентричной родни, а с другой стороны — слишком свыклась с неустроенной, нелогичной, агрессивной реальностью «в школе и дома». Кроме того, она сообразительна и остроумна, да ещё и влюблена в иностранца; защитный подростковый сарказм — одна из главных красок этой истории: «Утром мы узнали, что такое страшная и несгибаемая немецкая пунктуальность. Занятия в школе начинаются в 8.30, идти 15 минут, так что завтракать мы спокойно садимся в полвосьмого… Но немец не понимает, завёлся, как таймер, сидит, ничего не ест, смотрит на часы. В итоге они притащились в школу раньше всех. Удивительно, как мы у таких чётких и упрямых людей выиграли войну». Рассказ, в конце концов, не про немца, не про ужасный быт среднестатистических русских семей и даже не про то, «какие мы на самом деле» — это рассказ про то, что всем нам, а девочке Жене в особенности, не хватает добра и любви. Сентиментальная, точная и очень хорошо выписанная история.