НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Роман читателя, роман с читателем

Владимир Викторович. «Евгений Онегин». Роман читателя. Нижний Новгород: Издательство Нижегородского госуниверситета, 2017.

«Что за прелесть эти сказки!» — тут всё понятно.

Но ведь не скажешь: «Что за прелесть эта монография», «Что за прелесть этот учёный труд!».

…Вот я и думаю: а отчего именно так не сказать? Какая-то предвзятость мешает? Я и вправду не припомню, чтобы научная работа последних лет внушала, подобно «Роману читателя», чувство свободы, жизненного подъёма… словом, невыносимой лёгкости бытия! (…Нет, вспоминается: похожее я переживала почти двадцать лет назад, читая «Сюжеты русской литературы» покойного С.Г. Бочарова. Светлая память! И радостно, и дивно.)

Может, это несерьёзно, недоказательно, но для меня важно, если я принимаюсь читать книгу c раннего утра, прямо за чашкой кофе. (И ведь речь идёт не о беллетристике, не о мемуарах, — элемент развлекательности побоку, остаётся одна увлекательность.) Это — старт дня, после которого сутки могут вырасти, стать длинными и наполненными, а могут скукожиться, стать пустыми и вялыми. Книжка Владимира Викторовича — утренняя, свежая, расширяющая мысль, внушающая то, что Толстой несправедливо называл «ложным вдохновением». Нет, не ложным, а самым что ни на есть истинным. Читателю хочется расти вслед за книгой.

…Какое-то время тому назад начал, по выражению одного исследователя, «делать головокружительную карьеру» термин «художественная аура», разрабатывавшийся еще Вальтером Беньямином и Теодором Адорно. По выражению другого исследователя, аура — это все виды контекстов, в которых присутствует то или иное произведение искусства. Книга Викторовича — о неудержимо растущем вокруг романа в стихах читательском контексте.

Но вот что именно вносит читатель в волшебные пустоты «Евгения Онегина»?

Викторович, конечно, указывает нам на образцовых читателей, умственных законодателей: на Белинского, Достоевского, Набокова. Но в духе той корректной раскованности, которую он для себя избрал законом, автор говорит и об известной неполноте каждой из этих великих читательских версий (общественной, профетической национальной и эстетической). Даже более того: получается, что ни роман в стихах, ни его главный герой, ни героиня не могут и не должны быть интерпретированы исчерпывающим образом. Вот одно из авторских рассуждений, посвящённых характерологии главного героя: «Более конкретные мотивации онегинского недуга (богатство, леность, разочарования, крушения, невостребованность, мода, подражание, неукоренённость…) всегда вели к обеднённому “Онегину” того или иного интерпретатора». Так что же делать, если и великие интерпретации романа не являются окончательными?

Ответ прост: продолжать истолковывать текст, то есть читательски жить «Онегиным». Исходя из ключевой фразы романа («Ужели слово найдено?»), Викторович перебирает слова-отмычки (любовь, нега, смерть, свобода…), благодаря которым читатель сможет подняться на разные уровни понимания пушкинского текста. Исследователь показывает, что авторских значений у них необъятно много, но существенно и понимание этих слов каждым читающим: оно разворачивает бытие романа в глубину, в ширину, в высоту.

Мы — активный, «дрожжевой» элемент романа. Благодаря нашему пребыванию в тексте и тому, какими мы выходим из чтения «Онегина», рождается художественная аура (ассоциативный кокон, окружающий произведение, его героев, личность его создателя). А «“Евгений Онегин”. Роман читателя» — одно из самых свежихеё проявлений.

Елена Степанян-Румянцева