МЕМУАРЫ

Екатерина Великанова

…И мы там жили

несколько слов об Анатолии Марченко

Публикуемый ниже текст основан на выступлении Екатерины Великановой во время презентации трёхтомника Анатолия Марченко «Мы здесь живём», прошедшей 26 мая 2018 года в Доме Мемориала в Москве. Трёхтомник, вышедший в Новом издательстве, содержит автобиографическую прозу Марченко (значительная часть которой публикуется впервые, по рукописям, возвращённым семье писателя из архивов ФСБ), его публицистику, циркулировавшую в самиздате и публиковавшуюся за рубежом, а также подборку чекистских, партийных и лагерных документов, имеющих отношение к его судьбе.

Анатолий Марченко (1938–1986) родился в рабочей семье в Барабинске. В юности почти случайно угодил в лагерь, сначала уголовный, потом политический. Его имя приобрело известность в конце 1967 года, когда в самиздате начала циркулировать рукопись Марченко «Мои показания», автобиографическая повесть о Дубравлаге и Владимирской тюрьме, о солагерниках и сокамерниках автора, об их судьбах, — первое свидетельство о советских политзаключённых и политических лагерях послесталинской эры, получившее широчайшую известность в СССР и за рубежом.

Дальнейшая биография Марченко представляет собой цепь полицейских преследований, обысков, арестов, ссылок, лагерных и тюремных сроков, перемежавшихся короткими интермедиями — от очередного освобождения до очередного ареста: по два-три года жизни на воле (разумеется, под гласным административным надзором), заполненных непрерывной работой над новыми автобиографическими и публицистическими повестями, рассказами, статьями. Рукописи Марченко изымались на регулярных обысках, восстанавливались, вновь изымались.

Последний срок Анатолия Марченко — в 1981 году он был приговорен к 10 годам лишения свободы и пяти годам ссылки — закончился его гибелью в Чистопольской тюрьме, после 117-дневной голодовки, требованием которой было освобождение всех политических заключённых в СССР. Освобождение политзаключённых действительно началось — в январе 1987 года, через месяц после смерти Марченко.

Монолог Екатерины Великановой — это не «рассказ о жизни знаменитого диссидента». Это свободно излившийся поток памяти о ярком и талантливом человеке в обществе таких же ярких и талантливых людей, на фоне скучной и бесчеловечной эпохи.

Эпохи, которую хотелось бы забыть — да день сегодняшний не позволяет.

А. Д.

Кем мы с Анатолием Тихоновичем были друг другу? Это надо бы пояснить — потому что иначе непонятно, почему меня призвали сказать здесь своё слово.

Сказать, что А.Т. Марченко был вторым мужем моей первой свекрови? Звучит неубедительно. Скажу по-другому.

Мы с А.Т. были члены одной Семьи. Прямо скажем, чудня это была семья, но нам всем она нравилась.

В Семье вроде всё внешне было как у людей, а именно: имелись в наличии дети, родители этих детей, родители родителей и даже, более того, родители тех родителей, которые были родителями тех детей.

Самое старшее поколение в семейной субординации называлось Деды.

Но это не как отцы — мой или твой. Деды — это дедушка Иосиф Аронович, отец Л.И., дед А.Д. и П.М., прадед М.Д. — и бабушка Аллочка, или просто Аллочка, всехняя бабушка и даже прабабушка, но не мать Л.И., хотя и жена дедушки.

(Здесь и далее по тексту — ежели встретятся: А.Т. — Анатолий Тихонович Марченко; Л.И. — Лариса Иосифовна Богораз; А.Д. — Александр Юльевич Даниэль; П.М. — Павел Анатольевич Марченко; М.Д. — Михаил Александрович Даниэль.)

Деды — они были замечательные. На них очень многое держалось. На одном просто факте присутствия.

Потом ушли один за другим. Дедушка Иосиф Аронович — в декабре 1985-го, бабушка Аллочка — в январе 1986-го, не дождавшись сороковин.

А.Т. дедов не просто уважал (как положено человеку из рабочей, а в прошлом — из крестьянской семьи), — любил как родных; а если, с точки зрения Л.И., что-то было не так и она жаловалась, говорил:

— Брось, Ларка. Мы в их годы ещё чудней будем¹ .

С меньшими детьми, Миш-Пашами, тоже было нетривиально. М.Д. (1972 г.р.) и П.М. (1973 г.р.) были абсолютно в одной весовой категории, но при этом один приходился дядей другому (племянник был на полгода старше. Разумеется, и остался).

Л.И., кому мать из них, а кому бабушка, довольно часто путешествовала с обоими по разным местам: то из Москвы в Чуну²  (и обратно), то по более коротким маршрутам: Таруса–Москва–Таруса, Карабаново–Москва–Карабаново… Она была непоседа.

Бывают люди, которых хлебом не корми — дай высказаться. Тем более — дети же: «Ой, какие они оба у вас, надо же. И похожи-то как! Близнецы? Двойняшки?» А какое похожи — ни сном ни духом. Но ведь надо что-то сказать. Особенно когда тебя не спрашивают.

Не знаю, что им Л.И. отвечала — не могла же молчать в ответ; сюжет-то был не единичный, приставали с завидной регулярностью.

Родила близнецов Я от разных отцов, — пропел как-то раз по этому поводу мой сердечный друг, которого я получила от судьбы взамен мужа. Не знаю, откуда он взял текст. Может, сам сочинил. Он был в ту пору придумщик.

Этот мой друг тоже, кстати, был членом Семьи. То есть это было хитрое членство: когда он приезжал к нам в Москву, он как бы становился членом Семьи, а когда убывал — как бы и из Семьи на это время убывал, не считался. А вот когда его взяли и посадили (давно собирались) — тут он удивительным образом стал действительным членом, но виртуальным, говоря на современном наречии.

Но это другая история, и всему своё время.

Анатолий Марченко на моей памяти провёл на свободе шесть лет: три года Тарусы (1971–1974) и три (1978–1981) Карабанова. Эти шесть лет — годы, когда я могла его видеть, с ним общаться — ну, конечно, время от времени, когда приезжала из Москвы в Тарусу (а потом в Карабаново). Но человек ведь всё время делает вид, что он занят, что у него дела, что ему некогда — так вот и я. Поэтому виделась я с Анатолием Тихоновичем вовсе не часто.

А Таруса — это было чрезвычайно приятное сердцу время и место. Жильё представляло собой нечто вроде барских обносков: дом типа дача, сад, природа и погода… Между прочим, культурная вокруг атмосфера. Правда, не целый дом, а малый его кусочек — приобретённый с тётенькой-антропософкой в придачу. Звали ее Гага́, и ей было оговорено пожизненное пользование. Она была смешная и безобидная, но сюжет, понятное дело, рискованный — эти чудачки-антропософки, если начальники их не трогают, живут, бывает, подолгу. Но это моя склочная сущность здесь проявляется — Анатолий был не просто выше — он был вне мелких соображений в вопросах частной собственности. Гага́ так Гага́, кому мешает, живёт и живёт, всякой птахе надобна ветка.

Собственно говоря, площадь тарусского жилья была очень невелика — для Анатолия вопрос в пользу покупки решило наличие подвала (так он пишет). Он придумал в этом подвале сделать кухню-столовую площадью около 40 метров квадратных.

Идея была блестящая и очень по тому времени современная — но видели бы вы этот подвал. Туда вроде в своё время попала бомба и всё там разворотила. А может, не было бомбы? Может, просто сказал кто-то: «Ну и ну. Как бомба упала». А как, правда, она могла туда попасть — мимо дома?

Так или иначе, в подвале были руины. И тот, кто видел эти руины и бывал потом в той кухне-столовой (я видела, я бывала), уже за одно это преображение пространства должен признать: Анатолий Марченко был человек подвига. Он был созидатель.

Итак, Таруса.

Маленький Паша Марченко совсем ещё маленький. Лестница в подвал, перевоплощённый в кухню-столовую. Л.И., стоя на верхней ступеньке, роняет П.М. Ступенек немного, но лестница крутая. То есть счёт идёт на секунды. Время пошло.

Вообще, к слову, я не знаю ребёнка, которого в младенчестве хоть раз не роняли. Падали: с пеленального стола, из коляски, которая выворачивалась по ходу движения, с кроватки во сне, на ровном месте… Которых не роняли, те сами падали или на них, наоборот, падало что-то. У меня даже возникла мысль, что от этого они, младенцы, умнее становятся, а без этого остаются глупее.

Но А.Т., видимо, был другого мнения.

Вот, значит, выроненный младенец Паша (П.М.) летит. На каменный пол и быстро.

А.Т., бывший об эту пору как раз в подвале и неподалёку от места действия, на счёт раз-два-три успевает поймать летящего и говорит, как всегда, отрывисто и резковато:

— Тебе, Ларка, хорошо, — у тебя ещё один есть.

А.Т. был другой.

Если он выпивал иногда, то портвейн. Почему-то кажется, что закусывал солёным огурцом — но может, я огрубляю.

И ещё — он носил шляпу.

Последний человек, которого я запомнила в профиль и в шляпе, был мой отец³ , лет ему было явно за семьдесят (раньше я просто даже ещё не родилась). В 64-м году отца не стало, после чего я мужчину в шляпе не видела. То есть, разумеется, ходили разные в шляпах — но это были чужие. Чуждые.

А вот А.Т. носил шляпу.

Много позже, когда я прочитала письмо домой своего деда⁴ , профессора-юриста, актированного по здоровью в августе 1944 года из Севжелдорлага, бедовавшего какое-то время где-то в г. Александрове («101-й километр» — наша общая для всех география), а потом, благодаря какому-то специальному своему удивительному везению, получившего преподавательскую работу в Свердлов­ском университете, — так вот, в том письме он пишет, что совершенно счастлив, потому что наконец-то снова в костюме. И — в галстуке!

Я, честно сказать, не помню, носил ли А.Т. галстук. Наверное, шляпа была у него такой же формой приобщения к цивилизации, к нормальной жизни, как галстук для моего деда.

А вот в костюме А.Т. ходил. В Киржаче, симпатичном городке во Владимирской области, где мы обустроили жизнь Семьи спустя время после окончательного решения карабановского вопроса, вроде даже где-то на чердаке притулился чемодан с этим его костюмом.

Годы идут. Многие ушли. Но ведь порядком и народилось… Мы — Семья. Мы были, и есть, и будем.

Сейчас (и какое-то время уже назад) я понимаю, что А.Т. был красив. И тоже какой-то другой красотой — чеканной, жёсткой, слегка, можно сказать, диковатой, иной вроде как народности — степной, что ли.

Эти его особенные черты, видимо, настолько оказались уникальны и самобытны, что пока не нашли отражения в потомстве: ни в сыне, ни в обоих внуках я не вижу и тени сходства. Похоже, сперва всё перебила древняя еврейская кровь, а потом — совсем тоже неразбавляемо-несгибаемая — маноцковская… (это такая фамилия у матери внуков А.Т.: Маноцкова. Из донских казаков они).

Но, говорят, генетика — хитрая штука. Поэтому, может, в праправнуках вдруг воплотится это уникальное лицо — лицо, не имеющее себе аналогий. И появится мальчик (полагаю, что мальчик, здесь, в этом краю, родятся именно мальчики), про которого скажут: Господи, откуда у него такое лицо? И такой нрав? В кого он?..

Кстати о генетике. Про самого А.Т. я тоже не понимаю, откуда он такой к нам пришел.

Я была знакома с его отцом, так называемым дед-Тихоном⁵ . Дед Тихон приезжал помочь сыну в строительстве — сначала в Тарусу, потом в Карабаново. Он был, как и А.Т., молчалив и истов в труде — притом что был он, как легко посчитать, не первой уже молодости. Страсть к труду, полагаю, была у него естественной и привычной: человек, всю жизнь вкалывающий физически, не может отказаться от этого образа жизни. Выпивал он, кажется, что нальют (а не портвейн исключительно) — но в меру, без пьянства.

С матерью А.Т.⁶  я не была знакома. Она (родные помнят) приезжала и в Тарусу, и в Карабаново — но мы с ней не пересеклись. Помню, Л.И., и А.Т., и ребёнок Павел ездили к ней в Джамбул (там они с дед-Тихоном жили) — предъявить бабушке растущего внука.

Так вот, внешне А.Т. с отцом были совсем не похожи. Про мать не знаю, поскольку, повторяю, не видела, но впечатление у меня, что это были совершенно мужские черты, женщине подобный рисунок лица не мог бы достаться.

То есть он и у отца-матери был другой.

Прочла (на днях), что дед Тихон еле умел читать и писать. То же и с матерью Анатолия. Да, конечно, мы все выучили про Ломоносова пешком в лаптях и в университет — но каждый раз это сшибает с ног, особенно если речь о современнике. Поймите, тут дом от книжных шкафов ломится, а ты дурью маешься, думаешь что-то сам из себя, уходят минуты, дни, годы… А у него ведь ни единой книги в его барабинском детстве, похоже, не было — ни на полке, ни на клеёнке, а рядом стакан жидкого чая, ни под подушкой. Ни истории про Тимура с его командой, ни сказки о Попе и его Балде.

А стал — читатель. Правда, начал он не с Тимура и не с Балды, а прямиком с В.И. Ленина. Времени у этого человека было в обрез, он это знал — и на пустяки (по его чёткому, для себя выработанному представлению) не разменивался. Он всегда знал, чего он хочет, что ему надо, что и кому он должен.

А.Т. меня любил. Может, лучше сказать, выделял. Я бы сама до этого не додумалась — мне Л.И. говорила.

Да и за что, вообще говоря, было ему меня любить? Мы с ним, с А.Т., совсем немного даже и разговаривали…

А может, за то и любил, кстати, что я к нему с разговорами не приставала?

Сам-то он был молчун.

Так или иначе, по словам Л.И., в строящемся карабановском доме мне была именно А.Т. (не ею) запланирована комната на втором этаже, угловая, с окном на сад. Причём персонально мне, Кате, а не Кате с кем-то — таким или этаким. Согласитесь, большое уважение Кате. Прошли десятилетия, как дом взорвали, раздолбали, превратили в ничто — но я помню.

Построить дом, родить сына, посадить дерево. Прописная истина. Каждый знает — и А.Т. знал.

Ну, к садоводству и огородничеству он был, кажется, равнодушен, вместо сельхозработ выбрал иное: быть свидетелем, оставить после себя письменный документ. Текст.

И вот он, когда не сидел в тюрьме, он днями строил, а писал, видимо, по ночам. Писал, как бы это сказать, — не напоказ, а тайком, подпольно. Не только потому, что таился от соглядатаев — он и в Семье эту свою позицию «писатель за письменным столом» не афишировал. Я, во всяком случае, никогда А.Т. за этим делом не видела и прямо скажу: я не знаю, работал ли он рукописно или стучал на пишущей машинке… Скорее первое. Потому что, во-первых, рукой писать — дело тихое, а во-вторых, при регулярности обысков был очевидный и острый дефицит пишущих машинок.

Дальше.

Его работа была строить; их работа — ломать. Ломали с размахом, от всего ихнего поганого сердца; с гиканьем, свистом и улюлюканьем. Так может крушить идиот, мычащий, пускающий слюни.

Тарусский дом снесли, правда, более-менее в рамках приличия, но подло — под предлогом «благоустройства города» (сперва вынеся решение о сносе канализационной системы как незаконного сооружения — анекдот, правда ведь?).

Интересно, куда они дели Гагу — она, Божий одуванчик, вообще была ни при чём, ей-то за что досталось?

Его работа была — писать; работа его оппонентов — прийти-найти-отобрать написанное. Анатолий был сильный человек. Скала. Противник-мозгляк брал количеством и простым, но безотказным приёмом: шварк — и шахматные фигуры летят с доски. Поиграли и будет. Известный жанр. Так и жили: с переменным успехом. Кто победил? Вот перед нами три тома⁷  — законченных произведений, набросков, вариантов. Писем-требований, писем-деклараций. Никогда — просьб.

В середине 90-х, когда в нашем подразделении наступило кратковременное послабление режима, представители Семьи были допущены к последнему следственному делу А.Т., и там обнаружены были многочисленные рукописи — и эти рукописи были возвращены. (Не припомню, чтобы с извинениями.)

Благодарение судьбе — у них отчётность. Бумаги не жгут до поры до времени; складывают и подшивают.

Из истории отношений «А.Т. и они» одна смешная.

Как-то раз пришли они в карабановский дом с обыском. Они, думаю, рассчитывали обычно так: вот, он уже что-то успел опять настрочить — а мы опять придём-заберём. Поначалу, так принято было, говорят: «Отдавайте добровольно, что есть». А.Т. им в ответ: «Пошли». Ну, они и пошли, чуть не вприпрыжку на радостях. Шли они, шли — и привёл их А.Т. в самую глушь, лесную и непроглядную. А.Т. в сапогах выше колена резиновых, а они в штиблетах, с утра начищенных. Терпение лопнуло у них, орут: «Где?!» А А.Т. (это было второе у него слово для них — после «пошли»): «Забыл». И туда дорогу забыл, и назад; и выводите сами, раз вам надо… Несколько часов, помнится, они у него по лесу шастали. Как не убили?..

Стройку в Карабаново я помню хорошо. Вначале был пройден нулевой цикл — А.Т. соорудил подвал — теперь уже именно подвал, а не кухню в подвале; и был этот подвал таков, что можно было его, думаю, использовать как бомбоубежище (на случай военных действий).

Потом пошли стены. Толщиной не менее чем в два с половиной кирпича — разумеется, не было кирпича, откуда? Отливалось из бетона, а бетон А.Т. за­правлял всем имеющимся вокруг металлоломом — получалась совершенно непрошибаемая железобетонная конструкция. Уже под крышу подвёл — тут его и забрали, в марте 81-го, в шестой и последний раз.

Потом дом взорвали — динамитом. Трудно им было — но справились. Пом­нится, говорили, у соседей повылетали стёкла. Но как-то умно взрывали: избушка, в которой мы все, кто постоянно, а кто наездами, обитали, — это ж была по документам частная собственность, оформленная официально, его и Л.И. — умудрилась не пострадать и впоследствии какое-то время использовалась нами по прямому своему назначению, как жильё то есть.

Сразу за взрывом из этой нашей избушки порастащили что могли перепуганные насмерть соседи — ну, знаете, что обычно тащат: сахар-крупу-макароны; кастрюльку-сковородку; варенье. Наверное, ими было посчитано как компенсация за испуг и за стёкла.

Самое начало 80-х вообще можно рассматривать как агонию дикого, агрессивного, безумного зверя.

Летом 80-го получила срок моя сестра Татьяна Великанова⁸ . В 81-м посадили и осудили Арсения Рогинского⁹  — по смешной, не выдерживающей критики уголовной статье. В марте 81-го Анатолий Марченко был арестован, а в сентябре получил 10 лет строгого режима и 5 ссылки.

Хочу добавить, что в августе 1980 года с моей матерью, Н.А. Великановой¹⁰ , случился тяжелейший инсульт. И я этот сюжет тоже на их счёт вписываю: во-первых, не сидела бы Татьяна в тюрьме — мама, может, ещё пожила бы — потихоньку и в добром здравии. А не стала бы инвалидом, возвращённым нашими, детей и друзей, усилиями с того уже почти света. А во-вторых, это такой, я считаю, специальный открытый счёт, куда любой из нас может любую свою беду записать — и всё будет мало.

С Анатолием Марченко они играли на этот раз в открытую: антисоветская агитация и пропаганда, ст. 70 УК РФ. Не какое-то иезуитское «за нарушение паспортного режима». Может, кто-то из них наконец внимательно прочитал, что он пишет.

И срок ему дали сам по себе убийственный, и условия ему были созданы те ещё (то и дело — карцер, а потом и вовсе тюрьма).

Но когда летом 1986 года мы получили весть о бессрочной голодовке А.Т. — это было уже сверх всякой меры. Требование «освободить всех политзаключённых» ставило жирную точку в судьбе А.Т. — так каждому из нас тогда ясно виделось. Когда зэк предъявляет абсолютно невыполнимое требование, причём такой зэк, как Анатолий Марченко, — это прочитывается однозначно, без вариантов: конец. Обрыв кадра.

Помню, мы узнали о голодовке в Карабаново, сидели на солнышке на штабеле старых брёвен, было тепло, мирно и хорошо пахло мелкой какой-то жизнью — травой, насекомыми... Когда и как Л.И. узнала о голодовке? Каким-то очевидно потайным образом — но я забыла, за сколько дней до её начала. Думаю, в последних числах июля.

Ну, что тут скажешь? Идут день за днём, месяц за месяцем — А.Т. голодает и от требования своего не отказывается. То есть чистой воды самоубийство.

Конечно, в воздухе того времени носились флюиды — но представить себе сколько-нибудь всерьёз, что они возьмут да и выпустят — ну, не всех политзэков, но хотя б одного-двух-трёх… Немыслимо. У кого рефлекс по жизни хватательный, тот и будет хватать — до самыя смерти. Иной, говорят, даже подыхает, вцепившись в кусок мёртвой хваткой.

Между тем мы, Семья, близкие, должны были бы лучше знать — правильнее, наверное, сказать, чувствовать — мотивации поведения А.Т. Да, он был человеком моноидеи, можно даже сказать, фанатиком, но его фанатизм, его моноидея безусловно были ориентированы на жизнь. Попросту говоря, ни о каком акте демонстративного лишения себя жизни в случае с А.Т. невозможно помыслить.

Конечно, от них смердело. Они мёрли один за другим — «на таком-то году жизни, после тяжёлой и продолжительной болезни».

Мы здесь, на свободе (ну, на воле) жили-ходили-пили и ели. Осязали и обоняли. Может, мы что-то и чувствовали — но чутью своему не верили.

А А.Т. — он ведь что-то знал. Что-то видел — сквозь тюремные стены. Что-то до него доносилось — из дверного глазка? Из кормушки, вместе с миской баланды?

Вообще-то, как всякий повышенно брезгливый человек (таких формирует зона), он, возможно, обладал куда более чутким, чем другие, обонянием. Наверно, он что-то унюхал.

Плюс к тому он, говорят, умел читать газеты. Эту паршивую вонючую советскую прессу, которую он в огромном количестве, хоть и с опозданием, получал, — он читал и что-то там вычитал, принял к сведению — и пошёл на них, стенка на стенку, один против своры.

В марте 1985 года к нам пришёл добрый барин Михаил Сергеевич. Через год и пять месяцев А.Т. объявляет голодовку и выдвигает своё, казалось бы, безумное требование.

А может, он, А.Т., к этому явлению (новый генсек и его реформы) всё это время принюхивался?

И вот он шлёт этому новому генсеку послание — месседж: Освободите политзаключённых. Вы же на самом деле хотите это сделать. А я буду голодать до той поры, пока Вы этого не сделаете. Для меня это единственный способ сделать так, чтобы Вы услышали.

Только не рассчитал А.Т., что до генсеков письма доходят с большим опозданием — если вообще доходят.

Л.И. чуть ли не накануне гибели А.Т. получила от него письмо. Случилось так, что оно утрачено. А.Д. запомнил что-то про сало с мёдом; мне врезалось в память «Ларка, мы победили!». Он снял голодовку. Что он узнал? Какие доказательства ему предъявили? На слово он бы им не поверил.

Кто-то мне говорил, что у М.С. Горбачёва спросили, как же так случилось, что Анатолий Марченко погиб в Чистопольской тюрьме — за неделю до возвращения Академика из горьковской ссылки («Завтра Вам позвонят» — ну, известный сюжет). И был получен ответ, говорят: «Я не знал».

Неправильный ответ. Должен был знать. Плохо.

Действующие лица:

АНАТОЛИЙ ТИХОНОВИЧ МАРЧЕНКО (1938–1986).

ЛАРИСА ИОСИФОВНА БОГОРАЗ (1929–2004).

Александр Юльевич Даниэль, род. 11 марта 1951года, по образованию математик; в 70–80 годах прошлого века принимал участие в ряде неподцензурных изданий; по роду деятельности в настоящее время — что-то вроде историка (так сформулировано самим А.Д.).

Арсений Борисович Рогинский (30.03.1946, Вельск Архангельской обл., —18.12.2017 Израиль). Окончательно принят в Семью вскоре после освобождения из лагеря и переезда в Москву (вторая половина 80-х).

Павел Анатольевич Марченко — род. 15 марта 1973 года, отец двоих сыновей (Иосиф и Яков); менеджер.

Михаил Александрович Даниэль — род. 13 сентября 1972 года, отец двух дочерей (Фаина и Рахиль) и сына (Юлий); лингвист, профессор Высшей школы экономики.

Алла Зимина (Ольга Григорьевна Олсуфьева) (1903, с. Козлово Зарайского р-на Рязанской обл. — 1986, Москва).

Актриса, поэт; жанр — авторская песня. Арестована и осуждена в 1936 годузаподготовку террористического акта. Справка о реабилитации от 24 января 1957 года — о прекращении дела производством за недоказанностью обвинения.

http://www.allazimina.ru/; http://shanson-e.tk/forum/не разрешенное сочетаниеthread. пхп?t=66299

http://www.bard.ru/html/Zimina_A..htm.

Иосиф Аронович Богораз (1896, г. Овруч Волынской губ. — 1985, Москва). Экономист, сотрудник Госплана УССР. Арестован и осуждён в 1936годупо обвинению в троцкистской деятельности. На Воркуте, отбывая срок, был заведующим аптекобазой: в молодые ещё годы, в Овруче, работал помощником аптекаря — и эта его вторая профессия, возможно, спасла ему жизнь в лагере. В конце 50-х (из соображений экономических) получил высшее образование — фармацевта. Писал прозу.

Справка о реабилитации от 29 августа 1956 года — о прекращении дела за отсутствием состава преступления.

По разным интернет-ссылкам на дочь (Лариса Богораз) и жену (Алла Зимина) можно собрать некоторые сведения об этом уникальном по скромности и другим замечательным душевным качествам человеке. Например, здесь: https://www.liveinternet.ru/users/agoll/post303486142/. Или — здесь: http://www.allazimina.ru/

Гага — в настоящее время мы ничего определённого не можем сказать об этом персонаже, кроме того, что полное имя её было Гали Георгиевна (даже, возможно, Галли), что проживала она в Тарусе, действительно была последовательницей учения Р. Штейнера, имела какое-то родственное отношение к художнику В.В. Журавлёву. Приносим извинение за сугубую неполноту картины и обещаем в ближайшее время заняться уточнением биографических данных этой достаточно яркой, по воспоминаниям Семьи, особы. Более того, уже понемногу занимаемся.

ИСПОЛНИТЕЛЬ:

Екатерина Михайловна Великанова, род.. 14 октября 1948 года; не привлекалась, беспартийная, образование высшее.

ОСВЕТИТЕЛЬ, ОФОРМИТЕЛЬ, СУФЛЁР, ГРИМЁР И РАБОЧИЙ СЦЕНЫ:

Александр Юльевич Даниэль, род. 11 марта 1951 года, образование высшее, беспартийный, не привлекался.

1  Не довелось: когда он погиб, ему не было пятидесяти.

2  Посёлок в Иркутской области, место ссылки сначала Ларисы Богораз, позже — Анатолия Марченко.

3  Михаил Андреевич Великанов (1879–1964). Учёный-гидролог, член-корреспондент АН СССР (1939).

4  Александр Маркович Винавер (1883–1947). Учёный-правовед, специалист по римскому праву и цивилистике.

5  Тихон Акимович Марченко — помощник машиниста; родился около 1907 года, умер за год до гибели сына.

6  Елена Васильевна Марченко —  разнорабочая; родилась около 1910 года; умерла через пару лет после гибели сына.

7 Марченко А.Т. Мы здесь живём. В 3-х томах. М., Новое издательство, 2018.

8 Татьяна Михайловна Великанова (1932 –2002), закончила мехмат МГУ в 1954 году, работала учительницей в сельской школе на Урале, по возвращении в Москву — программист-математик.  С 1970 года — организатор издания неподцензурного информационного бюллетеня «Хроника текущих событий». В августе 1980 года приговорена Мосгорсудом  к 4 годам лагерей и 5 годам ссылки (ст. 70 УК РСФСР). До декабря 1987 года она отказывалась принять помилование и оставалась на месте ссылки (полуостров Мангышлак, Казахстан). Последние годы жизни посвятила себя преподаванию математики в школе.

9  Арсений Борисович Рогинский (1946–2017) —  российский историк и общественный деятель; председатель правления общества «Мемориал». Провёл 4 года (1981–1985) в уголовных лагерях по сфальсифицированному обвинению. Фактически — за издание с группой друзей-единомышленников неподцензурного исторического сборника «Память».

10  Наталья Александровна Великанова (1911–1984), жена М.А. Великанова, урожд. Винавер, мать семерых детей, по найму  никогда не работала (её собственная формулировка).