НАБЛЮДАТЕЛЬ

дважды

Гузель Яхина. Дети мои. М.: АСТ. Редакция Елены Шубиной, 2018

Так не бывает

Дочитала. Разочарована.

Не понимаю, зачем позиционировать этот роман как книгу из жизни поволжских немцев. Подошел бы любой замкнутый мир. Поволжье — лишь повод написать героя-маргинала, не уживающегося в обществе ни при каких условиях, а век, место действия, национальная принадлежность не имеют значения.

Много откровенно неправдоподобного, искусственного: «дети его» никогда не болеют даже простудой, герой с явными клиническими признаками инсульта продолжает двигаться и выполнять всякую хозяйственную работу, в том числе тяжелую. Ему, поначалу столь неуклюжему и неумелому, удается каждый раз беспрепятственно пересекать широкую Волгу на утлой лодчонке безо всяких приключений и происшествий, в любую погоду и как только ему понадобится — порою ежедневно на протяжении длительного времени. При этом с оставшимся надолго в одиночестве в доме младенцем — затем маленьким своевольным, непоседливым ребенком — ничего страшного и опасного тоже не случается почти никогда.

Самая сильная сторона книги — когда герой пишет истории, вспоминает поговорки, сказки, все, что связано с местом, где он жил. Психологическое состояние героя затягивает, начинаешь понимать, как можно сойти с ума по-настоящему, как думает шизо­френик, что он видит и что при этом осознает, как трактует увиденное. Сцена расправы над горбуном театральна. Убитые жителями немецкой деревни дети в моем сознании не увязываются с тем отношением к детям, которое всегда было присуще моей многочисленной немецкой родне. Личный опыт говорит о гораздо более внимательном отношении не только к детям, но и к людям в целом, более чутком, сочувственном, мудром. Однако среда, в которой я росла, — это немцы депортированные и осевшие в Казахстане, они были не из тех мест, о которых пишет Яхина, хотя тоже из Поволжья. Мир, о котором они рассказывали мне, ни в чем не похож на описанный ни по духу, ни предметно. Возможно, я мало знаю об эпохе, а в основе рассказанного Яхиной — реальный случай?

Удивляет еще, что те события, которые для Поволжья стали ключевыми в описанную эпоху, остались в памяти даже малых детей самыми болевыми, страшными, — именно они-то и остаются на периферии повествования. Они даны издалека, расплывчато, несерь­езно. Революция, голод, коллективизация, репрессии проходят вскользь, как размытое изображение на экране, словно немое и непонятное персонажу кино. Все основное, о чем помнили потом поколения, рассказывая детям и внукам, — мимо жизни героя: он настолько автономен, что происходящее не касается его до самого финала. Можно, конечно, жить в эпоху революций и войн и не заметить их... Но ведь не случайно же автором был выбран именно этот мир, а не необитаемый остров?

На подчеркнуто «безыдейном» фоне особенно контрастны и совершенно непонятны сцены с умирающим Лениным и со Сталиным. Если нужно было таким образом придать роману объем и иное, не только «частное» измерение, то, увы, это не совсем получилось. Оба  вождя — картонные. Сюжетно появление Сталина везде натянуто, не оправдано ни ходом действия, ни композицией романа. Особенно нереалистично выглядит «случайное» посещение им тракторного завода в Поволжье и вообще вся линия с путешествием на паровозе-символе эпохи. Оно выглядит совершенно неправдоподобно, хотя позиционируется как квазиреализм. Вставки эти — лишние, не нужные ни для развития действия, ни для понимания героев.

Подобные вещи стоит писать лишь на основе огромного фактического материала. Извините, но я как читатель, довольно много уже знающий и о тех временах, и об изображенной личности, не верю в Сталина-поэта, воспаряющего душой над необозримыми пространствами. Эта сцена приторна, риторична, неестественна... До иронической пародии на соцреализм или на плакатные изображения вождя современниками риторика не дотягивает, а в существующем виде она кажется нелепым панегириком, в котором Сталина пытаются опоэтизировать на пустом месте, безо всякой биографической детали в основе, безо всякой необходимой для того психологической мотивировки. Получается и не художественно, и не документально, а как-то странно и непонятно, для чего.

Кроме того, мне как читателю ни Гитлер-художник, ни Сталин-поэт неинтересны. Они вошли в историю в ином качестве, хотя, возможно, и стоит размышлять, какими людьми они были, о чем думали, чем увлекались, как уживалось в них общечеловеческое с другой стороной их натур, чтобы читатель верил, что они тоже были живыми. Но тогда почему Гитлер дан исключительно карикатурно, словно Сталин не видел и не мог воспринимать его иначе, чем Кукрыниксы: ни как серьезного противника, ни как политического деятеля? И это в 1930-е. У меня стойкое ощущение, что книга пытается дать Сталину более человеческое лицо, чем оно есть, причем весьма сомнительными для художественной литературы средствами.

Есть замечания и к фактической стороне дела. Цифры в эпилоге стоило пояснить: откуда они? Статистика по депортации немцев существует разная, поэтому важно упоминать источник. По советским статданным, в Немецкой автономной республике до депортации проживало не менее 600 тысяч немцев. По данным Мемориала, депортировано со всех территорий СССР и того более — 900 тысяч. В эпилоге даны гораздо меньшие цифры. Почему?

Финал... Я с середины книги ждала, когда же герой утонет в Волге. Это был бы весьма логичный конец его многотрудной жизни. Но нет. Ему не дано утонуть, его вытащат, чтобы отправить по этапу. Однако, увы, именно этот путь нам показан и не будет. Сама сцена, где Якоб Бах идет ко дну, и все, что он при этом видит и чувствует, настолько надумана (хотя и понятно, зачем), что становится неудобно. Так не тонут. Так долго прокручивают кино, в котором лентой тянется та история этих мест и народов, что не вошла в повествование. Так пытаются лирически связать концы с концами в книге, так закольцовывают композицию, кратким бегом пересказывая все то, что могло бы предшествовать рассказу, войти в него, прорасти там и дать тот самый объем, но чего там нет. Эта абсолютно кинематографичная сцена — что угодно, но только не барахтанье героя в ледяной осенней Волге.

Мне вообще показалось, что книга закончилась там, где должна была начаться. В любом случае я, по-видимому, просто ждала совершенно иную книгу. Не о репрессиях, нет. Просто Поволжье моей бабушки было совсем другим. Наверное, все дело в этом. Я слишком заинтересованный читатель, чтобы ее принять.

Наталья Непомнящих