|
НАБЛЮДАТЕЛЬ
рецензии
«Как старая Герда...»
Елена Лапшина. Сон златоглазки. — М.: Русский Гулливер, 2018.
Название книги Елены Лапшиной указывает на связь ее стихов с мифом, сказкой, с народной песней. Но я бы назвала эту книгу иначе — «Старая Герда», по строчке одного из стихотворений:
Тупая усталость, предсмертная дрожь, —
как будто по снежному полю идешь.
Как старая Герда — любовь во плоти —
застыла, забылась и сбилась с пути.
Этот яркий образ — один из ключевых в книге. В нем, как в иероглифе, свернута целая история героини стихов, живущей вне времени и не в ладу со временем, — и не девочка, и не старуха, и не жена, и не сестра. А может быть, наоборот — все это вместе, и вот она — просто человек на занесенной снегом земле ищет своего и не Кая, и не Каина, и не находит, но находит, наверное, что-то иное, намного, на целую бесконечность более важное.
Книга собрана предельно просто: в основе ее композиции лежит принцип обратного отсчета. Сначала последние стихи — начинаем с промежуточного итога на момент 2017 года, а потом движемся вглубь времени, до 1998-го, и видим, с чего все началось, и удивляемся тому, насколько же автор-сегодня духовно вырос по сравнению с автором-вчера, и насколько же он остался прежним.
На самом деле и не Герда, и не Златоглазка, а, конечно же, Ева — героиня этой книги. Та самая Ева, которая в Раю утратила сначала Бога, а потом Адама. Или наоборот?
Ева в заброшенном бродит раю.
В Еве, как в яви, себя узнаю.
Все, что имею, за встречу отдам.
Но не приходят — ни Бог, ни Адам.
Все остальные имена Евы — ее псевдонимы, которыми автор книги шифруется от читателя, чтобы снизить пафос. С этой же целью она понижает голос до шепота, а самые принципиальные вещи прячет в метафору, в игру слов, в как бы случайное созвучие. Например, трагедию Евиного материнства: Ева как ива (разница-то в одну букву всего) оплакивает юного мальчика, прекрасного как... как кто? Каин или Авель? Жертва или палач? Кто больнее ранит ее сердце: живой сын или сын мертвый?
Что у нее за горе? Кто ее здесь оставил?
Но прибежит купаться — выгнется и вперед! —
тонкий и голенастый, с виду как будто Авель.
Ива ему смеется, — кто ее разберет.
Кто его разберет: Каин или Авель… Характерный для ориентированного на народную образную систему прием, почти начисто отработанный Сергеем Есениным: дерево — это человек, и этот человек — я, — звучит у Лапшиной свежо и совсем неархаично, по-хорошему «сложно», актуально.
И вот соединяются народная пословица «снявши голову, по волосам не плачут» и страшный библейский сюжет о сыне царя Давида — Авессаломе, который погиб — «запутался волосами своими в ветвях дуба и повис между небом и землею…»1 :
Сколько ни славословь пламя того куста, —
это ли — не любовь, это ль — не красота?
Здешняя, злая вся — ангельским бьет крылом,
на волосах вися, словно Авессалом,
смутной своей тоской смертному отслужив.
Но в красоте плотской замысел Божий жив.
Чтобы Высокий Глас не угасал в кусте,
плачу о смертных нас, плачу — по красоте!
В мире дерев и трав, вторящих небесам,
голову потеряв, плачу по волосам.
Авессалом как новый Каин убивает брата и идет дальше — восстает против отца. Библейская история усложняется, уже и не скажешь, кто жертва, кто палач.
Поэтический сюжет прост — это рассказ о грехопадении Адама и о наказании Евы, рассказанный от конца к началу:
…И найденное — не было искомым.
Никто из сыновей не утаит
то яблоко, что встало в горле комом –
Адамово — так в горле и стоит.
А у меня — оскомина и сладость,
предательство Адамово, вранье
и Евы — не бессилие, но слабость –
влеченье, наказание ее.
В каких бы ты садах ни шел тропою,
к каким бы ни притронулся плодам,
любой из них, надкушенный тобою,
тебе напомнит яблоко, Адам.
Яблоко, отравившее Адама, — это то самое яблочко «наливное», которое погрузило сказочную принцессу в смертоподобный сон. Не едина ли их судьба? Нет, все-таки разная...
Для Адама — бездумная вечная молодость, бессмысленная красота, для Евы — осмысленное наказание, имя которому — старость как онтологическая категория, как естественный итог воздействия на человеческое тело соков запретного плода.
Это только кажется, что просто…
Девочка, секретница, дитя,
привыкай к душевному сиротству,
с взрослыми родства не обретя.
Радуйся молчанью, как подарку,
там, где виновата без причин,
где тебя, как мелкую помарку,
красный карандаш изобличил.
Девочка, подросток, канарейка –
вкус вины, оскомина стыда.
«Поскорее, детка, постарей-ка –
вот тогда узнаешь, вот тогда…»
Адам в художественном пространстве стихов Лапшиной избежал наказания: Парис не умер, принц — не постарел.
Героиня книги Лапшиной — любящая Ева все бремя наказания — бремя смертности, тленности и некрасоты — взяла на себя. Это Ева — Герда — Златовласка застыла в своем наказании, а Адам в финале книги, то есть в начале пути — это хмурый субъект, настоящий «мужик». Ему еще долго предстоит быть рядом с этой героиней, с этим поэтом, с ее жаждой самоотдачи, ему еще только предстоит напитаться этим светом Евиной любви, чтобы погрузиться в бездумное беспамятство Авессалома — Каина — Кая — Париса — Антиноя. Сопреступник греха Евы наказан, но совсем не так, как она, — тем, что юный красавец не тоскует ни по Еве, ни по Богу. И даже в смерти он остается принцем — прекрасным, но бестолковым. Мудрая Ева назло смерти любит презираемого мировой культурой Париса, «за то, что молод и красив».
А все-таки нет, не порченная, а юродивая, из своего унижения, уничижения она видит Бога, тоскует по нему больше, чем по Адаму, и страшится своей тоски, не здешней, не житейской, чуть ли не предательской по отношению к заблудившемуся мальчику, который забыл, как некогда давал всем тварям имена:
Так явственно, что не о чем гадать,
небесное вторгается в земное.
Меня пугает слово «благодать» –
в нем что-то незаслуженное мною.
Я быть хочу женой, а не сестрой –
не торопись, небесная награда!..
Но по-земному страшно, что порой
мне, кроме Бога, ничего не надо.
Смертельный диссонанс, исказивший замысел о творении, — всего лишь временная недостаточность любви, из-за которой мужчина и женщина так тоскуют и томятся в бренном плену. Адама и Еву, мужчину и женщину, героя и героиню, разделяет все то же — отсутствие любви, точнее, Того, Кто есть Любовь, потому что между двух «должен быть третий» — Бог, благословивший этот союз.
Книга Елены Лапшиной — «Сон златоглазки» — это визионерское переживание простой человеческой драмы любви, не то чтобы не разделенной — недовоплотившейся. Но простая история отнюдь не проста по сути. С помощью метафор, якобы случайных звуковых совпадений (ива — Ева, Кай — Каин), автор срывает с реальности маску повседневности и показывает онтологическую основу трагедии мужчины и женщины в XXI веке, которые просто не могут быть вместе. Это история — одновременно вечная и современная, и техническая основа этих стихов — актуальная классика, очень непросто аранжированная, настолько цельная, что ее просто невозможно разъять на цитаты или спеть на манер жестокого романса.
Эти стихи нельзя назвать ни духовными, ни любовными в общепринятом — плоском — смысле слова. Настоящая поэзия всегда сразу обо всем. Вот и стихи Лапшиной — обо всем. И о Боге, и об Адаме, и о духовной, и о любовной жажде, они пронизаны светом высшего Присутствия, они погружены в житейский сор стыдных мелочей.
Все рассказано очень сдержанно, на полутонах, почти шепотом.
Елена Лапшина уверена, что те, кому это действительно нужно, услышат тихое слово, разгадают самый сложный метафорический ребус, дорисуют пунктирный рисунок. И она права. Работая на границе прямого и непрямого высказывания, автор книги создает особое смысловое пространство, в котором звучит тихий голос, спокойный, глубокий, как бы чуждый всем модным «эффектам». Хотя эти эффекты, безусловно, в книге есть: и виртуозная звукопись, и головокружительное переключение регистров образности из мира античности в мир христианский, из христианства — в стихию народной песни, из Нового Завета в Ветхий и обратно. Стихи Лапшиной нужно читать или слушать в состоянии глубокой внутренней сосредоточенности, несуетности. Тогда читателю станут видны и тонкие приемы работы со словом, и внятен человеческий голос автора, резонирующий в пространстве современной поэзии молодо и звонко.
Екатерина Федорчук
1 Вторая книга Царств (18:9).
| 
