КРИТИКА

Об авторе | Юлия Подлубнова родилась в 1980 году в Свердловске. Окончила филологический факультет Уральского государственного университета, кандидат филологических наук. Живет в Екатеринбурге. Заведующая музеем «Литературная жизнь Урала ХХ века», научный сотрудник сектора литературы ИИиА УрО РАН, доцент Уральского федерального университета. В качестве литературного критика публиковалась в журналах «Урал», «Знамя», «Октябрь», «Волга», «Дружба народов», «Новый мир», «Лиterraтура» и др. Автор книги статей и рецензий «Неузнаваемый воздух» (Челябинск, 2017).

Юлия Подлубнова

Условная река абсолютной любви

К выходу 4-го тома антологии современной уральской поэзии

Уральская поэзия в последние годы воспринимается как литературный бренд. Этому способствует целый ряд успешных проектов и инициатив, иногда даже непрямым образом относящихся к поэзии. Пример — хит премиальных сезонов 2017–2018 роман «Петровы в гриппе и вокруг него» Алексея Сальникова. Спрашивается, воспринимает ли широкий читатель автора романа как екатеринбургского поэта? Скорее нет. А вот критика, судя по многочисленным отзывам, воспринимает, и этот факт уже не вычеркнуть ни из околороманных нарративов, ни из некоей гипотетической истории уральской словесности. Другой триумфальный проект, уже более манифестированно связанный с региональной поэзией, — антология «Русская поэтическая речь» (РПР), составленная Виталием Кальпиди (а потому Урала в ней очень много) вкупе с Дмитрием Кузьминым и выпущенная челябинским издателем Мариной Волковой. Если поэтическая антология способна быть бестселлером, то с РПР это случилось: о ее существовании знают самые широкие литературные круги — столичные и нестоличные.  Не говоря о том, что РПР из всех поэтических книг 2016–2017 годов собрала наибольшее количество рецензий во всевозможных изданиях и пабликах.

Если рассуждать о прямых инициативах, направленных на популяризацию уральской поэзии, то, наверное, чуть менее известен, но тоже широко раскручен другой проект Виталия Кальпиди и Марины Волковой — «Галерея уральской поэзии» (ГУЛ), представивший 30 авторов, позиционирующихся как классики современной уральской поэзии: Алексей Решетов, Майя Никулина, Андрей Санников, Евгений Туренко, Владислав Дрожащих, Юрий Казарин, Аркадий Застырец, Евгений Ройзман, Евгения Изварина, Вадим Дулепов, Андрей Ильенков и др.¹  Не стоит забывать и про антологию «Современная уральская поэзия» (СУП) — ее тома Виталий Кальпиди собирает раз в 7 лет (на сегодняшний момент вышло 3 тома и готовится к изданию 4 том), а также энциклопедию «Уральская поэтическая школа», куда вошли около 150 региональных авторов² . Кроме того, весьма популярен среди литераторов «евразийский журнальный портал» «Мегалит», имеющий значительный уральский сегмент хотя бы потому, что его создатель и куратор Александр Петрушкин живет в Кыштыме Челябинской области и видит себя в том числе в рамках уральского поэтического пространства. Немало для продвижения уральских, а именно нижнетагильских поэтов сделала поэт и издатель Елена Сунцова (Ailuros Publishing, New York), с 2012 года выпустившая довольно много книг Евгения Туренко, Екатерины Симоновой, Алексея Сальникова, Руслана Комадея, наряду с книгами столь далеких от Тагила Алексея Цветкова, Дмитрия Данилова, Николая Звягинцева, Анастасии Афанасьевой, Геннадия Каневского, Алексея Александрова, Льва Оборина и т.д. Наконец, определенную роль в продвижении уральской поэзии играют фестивали. В 2002–2011 годах внимание к региональным поэтическим ландшафтам привлекал екатеринбургский «ЛитератуРРентген» (куратор — Василий Чепелев). В 2010–2013-м в Перми четырежды проводился щедро финансируемый — времена Пермской культурной революции — фестиваль «СловoNоva» (кураторы — Станислав Львовский, Марина Абашева, Эдуард Бояков, Андрей Родионов). Сейчас на общероссийском фоне заметны челябинский фестиваль «InВерсия» (кураторы — Наталия Санникова, Константин Рубинский, Александр Маниченко; проводился дважды — в 2016–2017 годах, готовится фестиваль 2018 года) и екатеринбургские «Толстяки на Урале» (2015–2018, под эгидой журнала «Урал»), но последний — больше про толстые журналы, чем про поэзию, хотя поэтическая программа здесь присутствует. Разумеется, это не полный список региональных поэтических фестивалей (есть «Тыдымские чтения» Александра Петрушкина, есть «Вода и вода» Руслана Комадея, есть Книжный фестиваль в Белинке, есть пермский «Компрос»), названы только те, куда приглашают поэтических звезд. Ну и показательно, что заключительный день MyFest,а Даны Курской, проводимого в Москве и Санкт-Петербурге, традиционно приходится на Челябинск.

Уральская поэзия видна и заметна, в какой точке обзора ни расположился бы внешний наблюдатель. Она присутствует в премиальных списках (возьмите лонг- и шорт-листы премий Драгомощенко и Андрея Белого или Григорьевской премии). Ее охотно привечают в различного рода изданиях — см. недавние подборки Майи Никулиной, Александра Калужского, Олега Дозморова в «Знамени» или же проект Наталии Санниковой и Александра Маниченко по созданию кавер-версий на стихотворение Николая Заболоцкого «Некрасивая девочка» в № 36 (за 2018 год) «Воздуха». Книги уральских поэтов выходят в издательствах «Русский Гулливер», «Воймега», «Транслит». Уральскую поэзию знают как в виде отдельных имен, так и как некий феномен, разрушающий представление о какой-либо централизованности поэтического процесса.

Все так. Но при приближении окажется, что в разговоре про уральскую поэзию больше вопросов, чем ответов, а какие-либо мифы о ней не всегда отражают текущие процессы. Так что же все-таки происходит в уральской поэзии сегодня? Как ее представлять и описывать?

Где слог найти?

Об уральских авторах  пишут немало.  Можно вспомнить недавнюю статью «Жить можно» Константина Комарова в «Вопросах литературы», 2017, № 4, рецензии Андрея Пермякова и Бориса Кутенкова (авторы толстых журналов), Василия Чепелева, Наталии Санниковой (авторы «Воздуха») и Евгении Риц. Есть смысл бесконечно благодарить Данилу Давыдова, неравнодушного к нестоличной поэзии вообще, в частности за создание концептов и образов, которыми широко пользуется современная критика, когда речь заходит об Урале.

Однако проблема описания пространства региональной поэзии весьма актуальна. Дело в том, что даже масштабные коллективные проекты не в силах представить всего многообразия имен и поэтических практик на Урале. И здесь Урал как бы являет собой микромодель русскоязычного сегмента поэзии с ее не раз констатированным поэтическим перепроизводством — авторов так много, что включить всех в какую-либо единую описательную матрицу практически невозможно. Поэтому вполне логично, что существуют параллельные поэтические вселенные, неопознанные локации, черные дыры и белые карлики.

Если вспомнить, например, о существовании союзов писателей, вполне живущих и функционирующих в регионе, то обнаружится целый мир со своей иерархией и гегемонами: где-то тут будут шестидесятники второго и третьего эшелона; тут же прагматичные комсомольцы, вышагнувшие из брежневской эпохи в нынешние времена, когда снова оказался востребован их пламенный комсомольский задор; тут же будет какая-то молодежь, робеющая амбициозной поэтической молодежи, а потому предпочитающая предсказуемую дряхлость  постсоветских писательских богаделен; тут же тихие гении-самоучки, много пишущие и стабильно выпускающие книги с ужасным дизайном, обязательно за свой счет. Притом что в уральских союзах были и есть вменяемые авторы, те, кого включают в актуальные проекты, или те, кто сам создает проекты, просто речь идет об общей картине и предлагаемой в связи с ней модели поэтического пространства.

Другая картина складывается, если обратить внимание на местные культы, которые развиваются сами по себе, хотя их драйверы вполне прозрачны. Понятны культы поэтов, ушедших из жизни, да еще и в ранние годы. Кто такой Борис Рыжий (1974–2001), думаю, объяснять не надо. Роман Тягунов (1962–2000) — фигура более локальная, но не менее значимая для поэтического Екатеринбурга³ . Интересен также феномен «памятника» при жизни поэта. Например, в Екатеринбурге, и особенно при Уральском университете, заметен невооруженным глазом культ Юрия Казарина, поэта действительно выдающегося, однако понятно, что его культ зиждется не только на любви к поэтическому слову, но и на любви к Казарину — обаятельному мужчине, человеку, редактору, преподавателю, а также на университетской, в сущности авторитарной системе передачи знаний и распределения символического капитала. Проблема культов подобного рода (можно также вспомнить культы среди поэтической молодежи Кальпиди, Санникова, Туренко) — в искажаемом представлении о поэзии, когда поэт оказывается в зачищенном пространстве условной классики, где есть великие предшественники и практически нет современников, только он один, как бы замещающий собой всю современную поэзию (см., например, книгу о Юрии Казарине «Поводырь глагола» Татьяны Снигиревой).

В этом смысле проект Виталия Кальпиди, обозначенный первоначально как Уральская поэтическая школа (УПШ), а затем перелицованный в Уральское поэтическое движение (УПД), ибо, действительно, никакой школы в ее традиционном понимании в основании проекта нет, представляет региональную поэзию если не наиболее релевантно, то максимально широко.

За 20 лет существования проекта сформирован имеющий значение для нашего разговора самоописательный аппарат. Его три инструментальные матрицы — андеграундные истоки, уральский пространственный треугольник и поколенческая структура УПШ/УПД. Так, Кальпиди разорвал многие связи с советской поэзией, предлагая в качестве точки отсчета для современного Урала формирование поэтического андеграунда в конце 1970 — начале 1980-х (за подробностями отправляю к книге Анны Сидякиной «Маргиналы. Уральский андеграунд: живые лица погибшей литературы», 2004). Исключения — поэты-шестидесятники Алексей Решетов и Майя Никулина, не замеченные в какой-либо симпатии к официозу и оказавшие существенное влияние на становление молодых поэтов. Миф о «равнобедренном» уральском поэтическом треугольнике — Пермь, Свердловск, Челябинск — придумал Алексей Парщиков, заезжавший на Урал в 1980-е и оставивший эссе-травелог: «В Перми наши чтения были с ходу арестованы без объяснений…», «Свердловск был как корундовая игла, прыгавшая лихорадочно где попало…», «Челябинск, чья карта-схема напоминает крест, воздвиг памятник Курчатову»⁴ . Наконец, те, кто считает поколения в структуре УПД, сходятся на том, что их не меньше трех, а скорее всего, уже четыре, учитывая дебютировавшую в последние 7–8 лет молодежь.

При этом каждый из обозначенных пунктов самоописания УПШ/УПД может быть подвергнут критике. Почему именно Алексей Решетов и Майя Никулина, все-таки публиковавшиеся и вполне успешные в советское время, а не действительно маргинальные Ры Никонова и Сергей Сигей, жившие в Свердловске в 1960-е — начале 1970-х и выпускавшие рукописный журнал «Номер»? Или даже не Ксения Некрасова, имевшая отношение к Свердловску? Или даже не Василий Каменский, что было бы очень логично? Почему треугольник, а не квадрат, учитывая удельный вес Нижнего Тагила в уральской поэзии, или не неправильный многоугольник, о котором свидетельствует «Карта УПШ» в системе google maps? И столь ли важны поколенческие общности в поэзии, которая, по определению, феномен сугубо индивидуальный?

Однако самый сакраментальный вопрос к УПШ/УПД связан не с инструментарием самоописания, а с принципом формирования общей модели. Каковы критерии включения тех или иных авторов в проект? Почему одни поэты там есть, а других поэтов там нет? Собственно, ответ здесь один — воля Виталия Кальпиди, нередко и вполне по заслугам именуемого в региональных поэтических кулуарах «великий и ужасный».

Можно ли как-то иначе выстраивать картину современной уральской поэзии, не обращаясь к инструментарию УПШ/УПД? Даже литературоведы, имеющие собственный аналитический аппарат, в принципе, не уходят от предложенных схем, а иногда сознательно развивают их, как, например, Татьяна Семьян и Евгений Смышляев. Другие — Владимир Абашев, Марина Загидуллина, Нина Барковская, Ульяна Верина, Юлия Даниленко — предпочитают говорить лишь о каких-либо частных аспектах уральского поэтического поля. И это показательно.

Ренессанс, он же декаданс

Общим местом в нынешних характеристиках уральской поэзии является фиксация ее в историко-литературной точке акме, утверждения ее в состоянии ренессанса. Даже сомневающийся в существовании УПШ, хотя в принципе мало разбирающийся в уральской поэзии Дмитрий Быков вынужденно замечает, что в регионе «много разных хороших авторов»⁵ . Да, уральская поэзия развивается, поэтов становится больше, но означает ли сей факт, что перед нами действительно поэтический ренессанс? Тот ренессанс, который теоретики УПШ/УПД пытаются ретроспективно поместить в конец 1970 — начало 1980-х и оттуда пролонгировать до сегодняшнего дня?

Где-то в самом начале 2000-х годов исследователь современной литературы Марина Абашева успела заметить: уральский андеграунд как таковой не был мощным движением⁶ . Соглашусь, что первый том антологии СУП мог казаться в те годы провинциальным и бесперспективным  (вспомним иронический отзыв о нем Бориса Рыжего). Однако уже второй том, вышедший в 2003 году, заслуженно заставил говорить об УПШ как о «масштабном и, пожалуй, беспрецедентном литературном явлении» (Мария Галина). Дмитрий Кузьмин: «Вот эта верность заданной концептуальной проблематике мне представляется редчайшим явлением в современной литературной практике — и явлением чрезвычайно важным». Андрей Вознесенский: «Для меня странно было открыть уральскую поэзию как таковую. До этого я знал только Кальпиди. И вот недавно я познакомился с двумя томами его уральской Антологии. Удивительно, что ему удалось собрать в этих книгах большое количество очень крепких поэтов. Все они примерно одного уровня. Хорошего уровня». Дмитрий Пригов: «Я не хочу быть пророком, но мне кажется, что список последних мощных поэтических школ России, объединенных географически, так и не будет изменен и останется в неприкосновенности. Это — Москва, Урал и Питер»⁷ . Третий том антологии (2011) еще больше продвинул проект и практически закрыл возможности построения альтернативных моделей уральского поэтического пространства.

Между тем, каждый том производил ревизию ранее выстроенной матрицы УПШ/УПД, обновляя и укрепляя ее. В этом смысле пролонгированный «уральский ренессанс» был сознательно сконструирован Виталием Кальпиди, знающим, где и что искать в поэзии и какой цели добиваться.

Например, в чем сейчас точно нет сомнений, так именно в ренессансном характере развития уральской поэзии в конце 1980-х — в 1990-е годы, связанном с выходом неподцензурной поэзии из андеграунда и в целом бьющей через край энергетикой освобождения от советской системы, советской риторики, советской лжи. Именно тогда лидерами региональной поэзии стали существовавшие большей частью вопреки официальным литературным механизмам Виталий Кальпиди, Андрей Санников, Юрий Казарин, Евгений Касимов, Игорь Сахновский, Владислав Дрожащих, Владимир Лаврентьев, Евгений Туренко и др. К ним примкнули поэты второго уже не совсем или совсем не андеграундного поколения:  Роман Тягунов, Олег Дозморов, Борис Рыжий, Дмитрий Рябоконь, Елена Тиновская, Сандро Мокша, Евгений Ройзман, Юлия Крутеева, Евгения Изварина, Виталина Тхоржевская, Максим Анкудинов, Дмитрий Долматов и др. Я не говорю о мощном рок-движении в Свердловске, о звезде рок-поэзии Илье Кормильцеве и получившем известность как автор рок-текстов поэте Аркадии Застырце.

1990-е, может быть, и выглядели изнутри как время непоэтическое (на резкое исчезновение интереса к поэзии в начале 1990-х жаловался Роман Тягунов), но таковыми точно не были, ибо содержали неизмеримый заряд обновления.

Вторая ренессансная волна, также заметно обновившая уральскую поэзию, пришлась на первое десятилетие 2000-х годов. Она прошла под знаками интеграции Урала в общероссийские контексты и привлечения в поэзию молодежи. Так, молодой пермский поэт Павел Чечеткин стал лауреатом «Ильи-Премии» (2002) и молодежной премии «Триумф» (2004). В 2000 году в финальную тройку премии «Дебют» вошел Василий Чепелев. В 2001 году состоялся звездный час Туренко-педагога, развернувшего активную деятельность в Нижнем Тагиле: «Дебют» в номинации «Поэзия» вручили его воспитаннице Наталии Стародубцевой (более чем показательно, что представление о Нижнетагильской школе поэзии было привезено на Урал семь лет спустя москвичом Данилой Давыдовым). Андрей Санников тоже занялся пестованием нового поколения екатеринбургских поэтов, среди его учеников — Сергей Ивкин, Евгения Вотина, Владислав Семенцул, Артем Быков, Елена Оболикшта, Мария Кротова, Марина Чешева.

Кроме того, в 2002 году Василий Чепелев, ориентированный на проекты Дмитрия Кузьмина, вместе с Лелей Собениной запустил «Фестиваль молодой поэзии Екатеринбурга», ставший в 2005 году ежегодным Всероссийским фестивалем актуальной поэзии «ЛитератуРРентген» и проходившим при поддержке Елены Сунцовой. В жюри фестиваля в разные годы входили  Бахыт Кенжеев, Линор Горалик, Илья Кукулин, Станислав Львовский, Андрей Василевский, Виталий Пуханов, Юрий Орлицкий, Александр Кабанов, Павел Настин, Даниил Файзов и др. А лауреатами одноименной премии в молодежной (основной) номинации были как уральцы Алексей Сальников, Тарас Трофимов, Александр Маниченко, так и неуральцы Анастасия Афанасьева, Григорий Гелюта, Ксения Чарыева. Собственно, в результаты литературтрегерской деятельности Василия Чепелева можно записать и выход в московской серии «Поколение» книг «Продавец почек» Тараса Трофимова, «Это что» Дениса Сюкосева (обе — 2007), «Открой и посмотри» Виты Корневой (2010).

Еще одним важным инструментом привлечения молодежи в актуальное поле поэзии стал проект Василия Чепелева и Лели Собениной «Стихи О», подразумевающий серию тематических поэтических вечеров в кафе города. Проект оказался настолько успешен, что даже после загадочного исчезновения Чепелева из Екатеринбурга не прекратил существования, а распространился на Челябинск. Сейчас сокураторы Лели Собениной в «Стихах О» в Екатеринбурге — Екатерина Симонова и Елизавета Шершнева, в Челябинске — Наталия Санникова, Александр Маниченко, Евгений Смышляев.

Вторая ренессансная волна, зафиксированная во 2 и 3 томах антологии СУП, тем не менее обозначила целый ряд проблем, которые и по сей день остаются нерешенными, придавая общему представлению о ренессансе некоторые оттенки сомнительности.

Во-первых, литературтрегерские проекты с их жестко продуманными концепциями оставили в стороне ряд поэтов, проживающих на Урале и довольно известных за его пределами. К примеру, ни во второй, ни в третий том антологии Кальпиди не была включена прозаик и поэт Юлия Кокошко, лауреат премии Андрея Белого (1997). Не попали в уральские антологии ни ярчайший представитель свердловского андеграунда Александр Верников, ни лауреаты «ЛитератуРРентгена» Тарас Трофимов, Александр Маниченко, ни Мария Ботева, ни Сергей Данилов, победитель слэмов, стихи которого вошли в недавно вышедший в «Эксмо» сборник «Живые поэты», ни Андрей Торопов, первая книга которого была издана еще в 2005 году. Или еще пример: Василий Чепелев в своих проектах проигнорировал начинающего поэта Константина Комарова, по-видимому, тяжело пережившего это  невнимание, в связи с чем у него сформировалось стойкое неприятие актуальной поэзии. Во всех приведенных и неприведенных случаях важен сам факт формирования практик вытеснения поэтов за пределы уральского поэтического пространства, вытеснения даже не столько социокультурного, сколько эстетического, о чем речь еще впереди.

При этом Кальпиди в 2000-е годы, когда хотел, легко интегрировал в свой проект любые попытки выстраивания альтернативных поэтических полей: будь то поле консервативно настроенной группы «Сибирский тракт» (впрочем, интегрировал лишь частично — включил в антологии  Андрея Пермякова и Инну Домрачеву и не включил Арсения Ли, Аллу Поспелову, Георгия Цеплакова) или поля обновленной актуальной поэзии (тоже частично).

Во-вторых, сделанная в начале 2000-х ставка на молодежь актуализировала проблему быстрого выгорания поэта. Где теперь «дебютант» Наталия Стародубцева? Есть ли какое-то существенное развитие в ее творчестве? Где лидеры «поколения» Сюкосев и Корнева? Кто помнит Юлию Судьину из 2 тома или полуфейкового Никиту Иванова из 3-го тома? Пишет ли что-то Евгения Вотина? Молодежь стремительно врывается в поэзию и часто столь же стремительно уходит, оставляя после себя только прекрасные обещания прекрасного будущего прекрасной уральской литературы.

В-третьих, произошла фрагментация пространства уральской поэзии. В начале 2000-х умирает Борис Рыжий, уезжает из страны Елена Тиновская, переезжает в Москву, а потом в Великобританию Олег Дозморов. В 2010-е закончила существование Нижнетагильская школа поэзии, чему способствовали смерть уехавшего ранее в тульский Венев Евгения Туренко и переезд большей части его учеников в Екатеринбург. Далее, от Екатеринбурга и Челябинска несколько отдалилась, впрочем, не приближавшаяся Пермь — да, екатеринбургская молодежь ездит на пермский фестиваль «Компрос», уральские авторы печатаются в пермском журнале «Вещь», но поэты из Перми — Александр Александров, Антон Бахарев-Черненок, Иван Козлов и др. — редкие гости на мероприятиях соседей. Творческая дружба Екатеринбурга и Челябинска ощущается сильнее. С Екатеринбургом Пермь связывает лишь молодой поэт Владимир Бекмеметьев, который часто бывает в столице Урала и который известен, ко всему прочему, тем, что на одном из фестивалей полоснул себе бритвой по горлу.

Оказалось склонным к фрагментации и пространство актуальной поэзии: в ситуации «после Васи Чепелева» актуальная поэзия курируется, с одной стороны, Наталией Санниковой и Екатериной Симоновой (проект «Стихи О», фестиваль «InВерсия»), с другой — Русланом Комадеем, который вместе с прозаиком Кириллом Азерным и поэтом Елизаветой Шершневой организовал выпуск альманаха «Здесь», следующего отчасти авангардистским традициям самиздата, отчасти воздуховско-транслитовской линии. Показательно, что в шорт-лист премии Драгомощенко в 2017 году вошли Егана Джаббарова («транслитовскую» книгу которой подготовила Екатерина Симонова) и Александр Смирнов (продвигаемый Русланом Комадеем), представляющие совершенно разные аспекты актуальной поэзии.

Распалось и само поле молодежной поэзии: «актуальщиков» заметно пододвинули наследники отечественных классических и модернистских традиций: Александр Вавилов, Александр Костарев, Алексей Кудряков, Константин Комаров, Роман Япишин, Артем Носков. Где-то тут же — Анастасия Ваулина, Ярослава Широкова. Поколение, пришедшее в литературу в 2010-е, очень пестрое. Это и авторы антологий молодежной поэзии «Екатеринбург 20:30» (2013), «Шепчутся и кричат» (2016), и многочисленные  поэты, рассредоточенные по городским клубам и тусовкам — количество таких поэтов за последние годы значительно выросло, так что какие-то локальные звезды могут быть вовсе не известны почитателям других локальных звезд. Это поколение оказалось способно выигрывать слэмы всех уровней, зарабатывать на продаже книг, побеждать в престижных конкурсах, заполнять собой программы российских фестивалей.

Нет сомнения, 4-й том антологии Кальпиди сведет всех воедино, заставит вновь вспомнить об «уральском ренессансе». Что ж, попробуем не сомневаться: хотите ренессанс, пусть будет ренессанс.

Уральская уральская и неуральская уральская поэзия

Что делает уральскую поэзию именно уральской, что отличает от поэтических практик в других регионах? Вопрос не раз дискутировался на всевозможных площадках. Думаю, наиболее концептуальный и развернутый ответ предложил Данила Давыдов. «Миф и, так сказать, повседневность, они расположены не параллельно друг другу, они расположены в одном пространстве, просто они в разных точках этого одного и того же пространства расположены. Это очень такая классическая уральская штука, и ее много в уральских стихах, мне кажется». «Потом здесь есть какая-то очень сложная диалектика взаимоотношения брутальности и лирической исповедальности, причем не в таком, знаете, плаксиво-кабацком виде, как мы знаем по есенинской традиции, а в какой-то русской хемингуэевщине, что-то настоящее мужское, что, кстати, очень видно как раз в большинстве стихов женщин». «Есть очень сильное суггестивное начало. <…> Некоторое желание почти физиологически воздействовать на реципиента…». «Здесь есть очень интересная такая урбанистичная индустриальность, которая опять-таки становится второй природой, что ли. Да, в петербургской поэзии тоже природы нет, там есть камень и вода, но на Урале даже природа индустриальна. Я понимаю, почему в свое время на рубеже 1980–1990-х годов вполне себе московский по всем параметрам поэт Александр Еременко такой фурор произвел в Екатеринбурге и почему он был такой культовой здесь фигурой»⁸ .

Еременко, Парщиков, Жданов в андеграундном Свердловске, да и в Перми, а затем Тагиле, действительно, стали структурообразующими фигурами, давшими образцы обновленной, принципиально постсоветской поэтики. Именно метареализм, столь ошеломивший старшее поколение и воспринятый на ура более молодыми поэтами, сформировал мейнстрим региональной поэзии в том виде, в котором ее представляет УПШ/УПД. Образно-смысловые трансформации (Виталий Кальпиди, Вадим Балабан), семантические сдвиги, культивирование спонтанного и странного (Евгений Туренко, Андрей Санников, Сергей Ивкин, Артем Быков, Руслан Комадей), мифологизация быта и обытовление мифа (Евгения Изварина, Наталия Санникова, Янис Грантс, Екатерина Симонова, Елена Баянгулова), расщепление лирического субъекта (Евгений Туренко, Александр Петрушкин) — все эти элементы, имеющие прямое или косвенное отношение к метареализму, сформировали новую оптику уральской поэзии.

Между тем, всякая оптика имеет свойство если не искажать предметную действительность, то трансформировать ее: приближать или отдалять объекты, воздействовать на их внешние параметры, их восприятие и проч. Оптика метареализма, имеющая основополагающее значение для создателя УПШ/УПД, искажала многое. Где-то в сфере слепого пространства оказались почти все старшие поэт — поэты фронтового поколения, в том числе вполне достойные, к примеру, Михаил Найдич, шестидесятники — Герман Иванов, Герман Дробиз и нешестидесятники Александр Воловик и Рина Левинзон и т. д. — имен можно назвать много. Но, понятно, игнорирование старших — очевидный ответ Союзу писателей, некогда недостаточно поощрявшему, а иногда и прямо не одобрявшему поэтическую молодежь 1980-х. При этом в УПШ/УПД даже в случае художественной приоритетности метареализма какого-то принципиального эстетического неприятия позднесоветских традиций, а уж тем более классических сейчас уже не наблюдается: в проекте Кальпиди нашли свои ниши поэты в диапазоне от постклассического Сергея Слепухина (2 и 3 том антологии СУП) до «пострыжего» Дениса Колчина и «посттагильской» Анастасии Журавлевой (они войдут в 4 том).

Другое искажение оптики УПШ/УПД, очевидное в начале 2000-х, а сейчас постепенно преодолеваемое, — неприятие концептуализма (именно поэтому остается как бы не замеченной Ры Никонова), проявляющееся в том, что концептуализм на Урале (с некоторыми оговорками, Дмитрий Рябоконь, Андрей Ильенков) и постконцептуализм (Тарас Трофимов, Владислав Семенцул, Вита Корнева, Евгения Вотина и др.) не называются своими именами, что, кстати, возможно, связано с отсутствием литературно-критической рефлексии по поводу уральской поэзии в первом десятилетии 2000-х годов. Нет, рефлексия, конечно, была, но концепты и смыслы в лучшем случае на Урал привозили из Москвы, а чаще не привозили. Одного Василия Чепелева, который писал статьи и рецензии, имея в виду актуальные тренды в поэзии, явно не хватало.

И еще очевидное искажение оптики УПШ/УПД — удивительная для выходцев из андеграунда неприязнь к различным формам свободного стиха, в том числе гетероморфному стиху (именно поэтому в уральский пантеон Кальпиди не попала Ксения Некрасова). Впрочем, неудивительная, учитывая отношение к верлибру метареалистов. Скажем, Алексея Парщикова: «Странно звучит фестиваль “верлибра”, хотя и хорошо, что ОНИ отделяют себя от другой поэзии. Свои законы выводят. Уже лет пятнадцать верлибр спущен с поводка, и хотя я не знаю конкретных произведений, какой-то фон они создают. Брезгливость вызывает особенно наглядно наглый путь упрощения ВСЕГО — смыслов, приемов, который принят в этой среде. Зато они уничтожили фактически понятие графомана. Этого слова почти не услышишь сейчас, в ситуации тотальной поэтической одержимости»⁹ . Эта линия разлома, в принципе, уже преодоленная современной поэзией (где сейчас важна другая линия, формирующаяся через отношение к постдрагомощеновской поколенческой формации), на Урале еще только преодолевается (см. верлибры Андрея Санникова, Сергея Ивкина, Яниса Грантса, Александра Маниченко, Александра Костарева), хотя медленно и непоследовательно. Есть ощущение, что поэты актуального направления, целенаправленно работающие с верлибром, трактуемым достаточно широко (Елена Баянгулова, Римма Аглиуллина, Евгений Смышляев, Илья Ненко, отчасти — Наталия Санникова, Екатерина Симонова, Нина Александрова, Егана Джаббарова, Руслан Комадей, Артем Быков, Анна Лукашонок), воспринимаются как новые маргиналы, андеграунд внутри непосредственно УПШ/УПД.

Но вот что точно текстуально объединяет уральскую поэзию, так это количество посвящений поэтов друг другу и упоминаний друг друга в тексте. Дружеские игры здесь очень любят.

Фактически, уральская современная поэзия — пространство художественной эклектики. Не беру необъятный Екатеринбург, возьму для примера Челябинск и его окрестности. Общая картина: модернизм (истоки — Серебряный век) — Ирина Аргутина, метареализм — Виталий Кальпиди, Александр Петрушкин, Вадим Балабан, постконцептуализм — Янис Грантс, Александр Самойлов, Александр Маниченко. Плюс Наталия Санникова, сочетающая прямое лирическое высказывание с нарративностью «нового эпоса». Ну и очень разноплановая молодежь. Другими словами, в современной уральской поэзии есть практически все направления, движения, тренды, которые формируют общероссийский поэтический процесс, хотя они и приходят в регион с некоторым запозданием. Скажем, показательно, что здесь есть  феминистическое письмо и гендерная проблематика, которые нынче столь востребованы в рамках актуальной поэзии круга «Воздуха» — «Транслита».

И все-таки, если представление об уральскости уральской поэзии довольно размыто, что же выделяет регион на фоне других регионов или крупных агломераций? Нам с Наталией Санниковой пришла мысль: стоит говорить не о художественности, а все о той же социокультурологии. Если Москва — это место, где сосуществуют принципиально разноплановые литературные иституции, и их функция — формирование альтернативных по отношению друг к другу полей, Санкт-Петербург тоже разнопланов, но здесь весьма заметен политический активизм, который есть и в Москве, но которого практически нет в других городах, в Нижнем Новгороде ощутима связь поэзии и науки (далее список локаций можно продолжить), то Урал — в первую очередь мощная проектная деятельность, направленная как на продвижение региональной поэзии, так и на сшивку русскоязычного поэтического пространства (как раз антология РПР).

Впрочем, думаю, что разговор про уральскость именно в художественной плоскости вовсе не закончен. Нам предстоит читать четвертый том антологии СУП.

1 См.: http://marginaly.ru/html/Gul/Gul_index.html.

2 См.: http://marginaly.ru.

3  См.: Азбука имени. Роман Тягунов в воспоминаниях, интервью, мнениях и критике. Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2017.

4 Парщиков А. Треугольник Урала. URL: http://parshchikov.ru/nulevaya-stepen-morali/treugolnik-urala.

5 Дмитрий Быков: «Сегодня надо писать утопии».

   URL: http://культура.екатеринбург.рф/articles/676/i205024

6 Абашева М.П. Литература в поисках лица. Русская проза конца ХХ века: становление авторской идентичности. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 2001. С. 258.

7 Антология современной уральской поэзии. Круглый стол: Дмитрий Кузьмин, Данила Давыдов, Дмитрий Пригов, Андрей Вознесенский, Richard Mckane, Daniel Weissbort // Уральская новь. 2004. № 18. URL: http://magazines.russ.ru/urnov/2004/18/ant16.html.

8Уральская школа поэзии: взгляд из Москвы. Беседа с Д. Давыдовым(декабрь 2012). URL: http://www.litural.ru/iprospekt/davydov.

9 «Уже 15 лет верлибр спущен с поводка...» Алексей Парщиков — Вадиму Месяцу. 04.05.2008. URL: http://parshchikov.ru/letters/uzhe-let-15-verlibr-spushchen-povodka.