|
НЕПРОШЕДШЕЕ
Об авторе | Лев Семенович Симкин — доктор юридических наук, профессор, автор многих научных публикаций, а также исторических исследований «Американская мечта русского сектанта» (М.: Зебра Е, 2012), «Полтора часа возмездия» (М.: Зебра Е, 2013), «Коротким будет приговор» (М.: Зебра Е, 2015), «Его повесили на Площади победы» (М,: Corpus, 2018).Постоянный автор «Знамени». Последняя публикация — «Времена меняются» (№ 9, 2017).
Лев Симкин
«Упекли пророка в республику Коми»1
На рубеже веков — девятнадцатого и двадцатого — задул из Америки ветер и занес в Россию семена неведомых религиозных движений. Российский климат оказался подходящим для произрастания таких семян — чужеземные религии сошлись с русским страстным стремлением уйти от формальной религии к «чистой» духовности. Вначале под влиянием баптизма и адвентизма возникло русское евангельское христианство, за ним пришло пятидесятничество с «духовным крещением» и «говорением на иных языках» (глоссолалиями).
Со времен Реформации протестантизм не останавливался в своем развитии. Различное понимание Писания породило десятки и сотни доктрин, миссий и движений. У протестантов нет канонических и неканонических церквей, нет и никогда не было единого центра. Что касается пятидесятников, то они придают особое значение крещению Святым Духом, понимая его как великое духовное переживание. Они считают это переживание тождественным пережитому апостолами на пятидесятый день после воскресения Христа, отсюда и название — «пятидесятники».
Одним из тех, кого закружил вихрь, разметав по обе стороны океана, был беглый оренбургский казак Никита Черкасов, ставший известным под именем Ивана Воронаева как подвижник веры евангельской. В 1912 году он, к тому моменту новообращенный баптист, окольными путями, через Китай, перебрался в Америку, а спустя девять лет вернулся в Советскую Россию — уже пятидесятником. За девять лет его миссионерства, начавшегося в голодной Одессе 1921 года, пятидесятнические общины появились почти во всех областях Украины, в центральных районах России, на Кавказе, Урале и в Сибири. В 1930 году Воронаева арестовали, но история с его арестом не закончилась, все попытки Советского государства искоренить пятидесятничество ничего не дали. На протяжении всего советского периода пятидесятники, как могли, противостояли безбожной власти, да еще на ее излете бросили последний вызов, посягнув на святое — железный занавес. Я имею в виду мощное движение пятидесятников за эмиграцию.
На рубеже 1990-х, по моим подсчетам, Советский Союз покинули около миллиона верующих — в большинстве своем людей трудолюбивых, непьющих и некурящих, стремившихся согласно «учению о благочестии» к праведной жизни. Только к нашим дням число пятидесятников в России приблизилось к этой цифре — всего в мире их около 279 млн человек (2011). За годы религиозной свободы (относительной, конечно, но это другой вопрос) выросло «непоротое поколение» верующих, в стране больше десяти тысяч протестантских приходов. Эти, из другого поколенья, мало что знают о человеке, по чьему краткому вероучению Христиан евангельской веры по сей день к нему приобщаются.
У российских пятидесятников были свои учителя, свои пророки и свои мученики. У них, перефразируя сказанное когда-то Расулом Гамзатовым, тоже были свои Ромео и Джульетты, но не было своего Шекспира, который бы о них написал.
Пятидесятнических исторических хроник, как и этой книги, отрывки из которой предлагаются читателю, никогда бы не сложилось без Елены Кондрашиной. Все свободное время она проводит, копаясь в архивах по всей стране в поисках следов Ивана Воронаева. Елена родом из Черногорска в Хакасии, того самого, откуда в Москву в 1978 году приехали семьи Ващенко и Чмыхаловых и сумели прорваться в американское посольство, добиваясь выезда из «сатанинского государства». Из города, где дружинники блокировали выходы в доме собраний, а однажды подогнали к нему пожарную машину и из брандспойтов стали заливать в окна воду. Пятилетнее сидение в американском посольстве «сибирской семерки» стало крупным международным скандалом того времени2 . Так у меня в руках оказались четырнадцать томов судебных документов, сохранившихся в архивах следов трех уголовных дел. На обложках томов и на многих страницах стоит гриф «совершенно секретно», перечеркнутый новым штампом — «рассекречено».
«Все будет хорошо…»
Рассказ Павла Воронаева (из его рукописи на английском языке «Моя жизнь в Советской России», обнаруженной украинским историком Владимиром Франчуком в 1991 году в одном из архивов Великобритании): «…Обыск длился более двух часов. Они изорвали подкладку нашей одежды и вспороли матрацы на кроватях. Вся мебель была перевернута вверх дном. Несколько больших коробок были наполнены Библиями… Мать, испуганная и оцепеневшая, собрала вещи в небольшой узелок для отца с собой: смена белья, теплое одеяло, немного еды. …Ещё раз отец обнял мать: «Бодрись, Катюша. Бог позаботится о вас... Иди и побереги детей. Всё будет хорошо...».
А теперь послушаем Екатерину Афанасьевну Воронаеву (отрывок из аудиозаписи интервью, данного ею в возрасте 73 лет).
— А в 1930 году что случилось?
— Арестовали и баптистов, и евангельских, и православных священников.
— А по какой причине?
— Гонение на церковь.
— А почему? Разве церковь что-нибудь делала плохо?
— Безбожная страна, безбожная власть… И о Боге нельзя проповедовать.
— Арестовали проповедников?
— Да. Арестовывали и остальных всех людей. Крестьян, колхозников.
— И что с ними делали?
— В тюрьмы сажали, полные тюрьмы людей. Все коридоры заполнены были крестьянами.
Речь о тех, кого во время коллективизации объявили кулаками и подкулачниками. В 1930 году была объявлена война «антисоветским и кулацким элементам». И не только. К первой категории особо опасных преступников, кого, согласно приказу ОГПУ, надлежало репрессировать в первую очередь, относился «контрреволюционный актив: члены к.-р. организации, …к.-р. идеологи, активные кулаки… а также антисоветский актив церковников и сектантов». Вот под какую волну репрессий попал Воронаев с единоверцами.
Почему так долго длилось следствие? Обычно с «врагами народа» разбирались быстрее, поиском доказательств не заморачивались. Но бывало и так, как в песне Александра Галича:
Дело явно липовое — все, как на ладони,
Но пятую неделю долбят допрос,
Следователь-хмурик с утра на валидоле,
Как пророк, подследственный бородой оброс...
Возможно, поначалу органы хотели создать большое дело и провести громкий судебный процесс над «религиозниками». Рядовые, рутинные дела в ускоренном порядке разбирали «тройки» ОГПУ с участием представителей от партийных органов и прокуратуры, но без обвиняемых, не говоря уже о свидетелях или защите.
Почему все же после длительного следствия дело Воронаева в конце концов передали на рассмотрение «тройке»? Может, слишком упорными оказались подследственные? Ведь показательный процесс был возможен лишь при наличии признаний обвиняемых, громких раскаяний в содеянном и прочей театральности. Но Воронаев был не из тех, от кого их можно было легко добиться.
О вероятности того, что показательный процесс был в планах следствия, говорит еще вот какое обстоятельство. В 1930 году было сфальсифицировано письмо Воронаева с отречением от веры, которое, по-видимому, предполагалось обнародовать на открытом процессе. Но его не случилось, и письмо не понадобилось.
Впервые «отречение Воронаева» извлекли на свет и опубликовали в одесской газете «Знамя коммунизма» 8 апреля 1961 года, во время хрущевского наката на религию. Публикаторы фальшивки уверяли читателя, будто ее нашли в архивах некие журналисты. Между тем, чтобы понять, что текст отречения никак не мог принадлежать Воронаеву, достаточно просто взглянуть на него — бьет в глаза стиль совчиновников.
«Я ежедневно читаю московские газеты «Известия» и «Правда» и другие газеты и журналы, прочитал все доклады и постановления, сделанные на XVI партсъезде, из которых я узнал и убедился, каким быстрым темпом в нашем СССР строится, растет и развивается социализм…»
Уж очень не похоже на Воронаева, чтобы он был усердным читателем советских газет. Скорее всего, он следовал совету профессора Преображенского из булгаковского «Собачьего сердца» и, не читая газет, чувствовал себя превосходно — был чрезвычайно активен, ездил повсюду, проповедовал, создавал новые общины — до того, как попал в тюрьму, разумеется. И уж точно не мог Воронаев так говорить о себе — «мы, религиозники».
Слушали-постановили
Материалов этого уголовного дела обнаружить не удалось. Сохранилась лишь короткая «Выписка из Протокола заседаний судебной тройки при коллегии ГПУ УССР от 4 сентября 1930 года:
«Слушали. Дело № 5629 Одесского Окротдела ГПУ по обв. гр. Черкасова-Воронаева Ивана Ефимовича и др. в количестве восьми человек по ст.7-54-4, 54.10 и 56-21 УК УССР. Постановили: Черкасова-Воронаева Ивана Ефимовича заключить в концлагерь сроком на восемь лет».
Понимаю, читателю непривычно видеть в советских документах словосочетание «концентрационный лагерь», у нас в сознании оно связано с нацистской Германией, Освенцимом и т.д. Ничего не поделаешь, придется привыкать — на последующих страницах, где будет о ГУЛАГе, об этих лагерях пойдет речь.
Воронаева и других «создателей изуверской религиозной секты» привлекли к ответственности как «платных агентов американского империализма в контрреволюционной деятельности, создании антисоветской организации, связях с контрреволюционными американскими и прочими центрами империализма, ведущими борьбу с советской властью».
«Судили», если можно так выразиться, Воронаева с «подельниками» в Харькове, в тогдашней столице Украины. Без их присутствия — сами они в это время пребывали в Одесском доме заключенных.
С тех пор Воронаев был в Одессе лишь однажды, ненадолго, шесть лет спустя. И еще через семьдесят лет, в начале нового тысячелетия, он вернулся туда памятником. Бюст Ивана Воронаева с Библией в руках высечен в центре двухметровой скалы, на которой выбиты слова: «Взгляните на скалу, из которой вы иссечены, в глубину рва, из которого вы извлечены». И чуть пониже: «Героям веры, братьям и сестрам во Христе».
В гостях у генерала Мороза
В материалах дела номер 1968 хранится справка о судимости, выданная 1-м спецотделом МВД СССР 1 февраля 1958 года. В ней сказано, что осужденный к восьми годам ИТЛ Черкасов-Воронаев по состоянию на 31 января 1936 года содержался в Ухтпечлаге НКВД СССР. Прибыл туда 4 октября 1930 года из Одесского дома заключенных через Котласский перпункт. 18 июня 1936 года освобожден. Между этими датами — шесть лет его жизни.
В 1932 году, спустя два с половиной года после ареста, в Одессу пришло письмо от Ивана Ефимовича, он просил Екатерину Афанасьевну приехать к нему в лагерь на свидание и привезти теплые вещи. Та была нездорова и не смогла поехать к мужу, да и как младших детей оставишь надолго. Решили, что к отцу поедет сын Петр, ему в то время было семнадцать лет.
Рассказ Павла Воронаева: «…Однажды утром нам пришло от отца долгожданное письмо. Он просил в нем теплую одежду и пищу. …Было решено, что мой младший брат Петя совершит длительную поездку. Мать положила сухари, чай, мясные консервы, сало, лекарство и одежду. Многое из продуктов дали нам некоторые наши друзья. На четвертый день приехал в город Котлас. Он был последней станцией. Чтобы ехать далее на север, он должен был сесть на пароход. …Они шли трое суток, покинув пароход в Усть-Уме.
…У брата заныло сердце, увидев, как изменился отец. Когда-то полный и здоровый мужчина теперь стал бледным и худым. Они сели на бревно и говорили. …На следующее утро отец был освобожден от работы. Он показал брату лагерь. Бараки были построены из бревен; каждый барак вмещал несколько сотен узников. Здесь они спали на трехъярусных нарах. Бараки находились в антисанитарном состоянии, не отопляемые, протекающие во время дождя. Во время посещения отец был писарем в лагерной кладовой. Заключенные, проживавшие в бараке с отцом, принадлежали к команде лагерного обеспечения и служебному персоналу. Среди них были механики, кухонные рабочие, писари, бухгалтеры, кладовщики. Эти заключенные имели некоторые дополнительные привилегии, меньше часов работы, несколько лучшую пищу три раза в неделю».
Ухто-Печорский лагерь в 1929 году отпочковался от Соловецкого лагеря особого назначения — тех самых всем известных Соловков, «государства в государстве», где была власть «не советская, а соловецкая». Вся северная часть Архипелага рождена была Соловками, — пишет Солженицын в своем великом романе (в главе «Архипелаг дает метастазы»). «Летом 1929-го из Соловков на реку Чибью, — продолжает он, — была послана экспедиция бесконвойных заключённых… — разведать нефть, открытую там еще в 80-х годах XIX века. Экспедиция была успешна — и на Ухте образовался лагерь — УхтЛаг. Но он тоже не стыл на месте, а быстро метастазировался к северо-востоку, захватил Печору — и преобразовался в УхтПечЛаг. …Так из тундренных и таёжных пучин подымались сотни средних и маленьких новых островов».
В 1931 году Управление Ухтпечлага разместили в Чибью, недалеко от Ухты в будущей Коми АССР, а тогда — Автономной области коми (зырян). Это был довольно большой остров лагерного архипелага, с населением, выросшим (за время пребывания там Воронаева) с 10 до 30 тысяч заключенных. В Ухта-Печорском лагере оказались известные крупные геологи, медики, писатели, актеры, при управлении открыли лагерный театр, подневольный коллектив которого обязали ежемесячно давать премьеру.
«Лагерь представлял собой действительно небольшой строительный административный городок с электростанцией, центральной столовой, пекарней, слесарным цехом, автогаражами, взлетной полосой, радиостанцией, — пишет Павел Воронаев со слов брата Петра. — Комендантом лагеря был бывший большой начальник секретной службы, которого в качестве наказания выслали потому, что он в пьяном виде застрелил агента».
Слова о «секретной службе» — разумеется, калька с английского («Secret Service»), на котором написаны воспоминания Павла. На самом же деле начальником Ухтпечлага в ту пору был старший майор государственной безопасности (звание, равнозначное комдиву Красной армии) Яков Моисеевич Мороз (1898–1940), с 1918 года член партии, с 1919-го — бакинский чекист.
В феврале 1929 года Мороз и вправду проштрафился. Коллегия ОГПУ осудила его к семи годам лишения свободы за превышение власти. Как «участника незаконного расстрела рабочего» — именно так звучало обвинение. Кабы пристрелил буржуя, никто его бы не тронул. В сентябре 1931 года Мороз был освобожден досрочно, восстановлен в рядах партии и в ОГПУ, тогда-то его и назначили начальником лагеря, кем он и пребывал вплоть до ареста в 1938 году как врага народа и расстрела два года спустя. Реабилитирован в 1958 году, раньше, чем Воронаев.
Продолжу рассказ Павла: «Перед отъездом мой брат отдал отцу свои кожаные ботинки, пальто и рубашку, взяв в замен его изношенную одежду. Пальто отца выглядело чуть лучше тряпья. Пара ботинок, которые он отдал моему брату, были настолько изношены, что он вынужден был связать подошвы веревкой, чтобы они не отвалились. …Несколько месяцев спустя трое моих братьев уехали из России. В связи с тем, что они родились в Америке, когда наша семья жила там, они автоматически становились ее гражданами. Остальным членам нашей семьи повезло меньше, поэтому мы должны были остаться в Советском Союзе».
Александр, Петр и Иван «автоматически» становились американскими гражданами, но «автоматически» выехать из Советской России было невозможно. Сыграли роль их письма американским единоверцам и помощь последних.
«В 1932 году в Америку уехали мои сыновья Александр, Петр и Иван и в 1934 году сын Павел и мои младшие дети Надежда и Тимофей» (из показаний Воронаева на следствии в 1936 году). Каким образом уехали последние трое? Ходили слухи, что Павел нелегально купил загранпаспорт и, забрав с собой Тимофея и Надежду, уехал в Америку. Разумеется, такое было невозможно. Фокусы с чужим паспортом возможны были лишь в царской России.
На самом деле было так. Когда пятидесятники в США узнали об аресте Воронаева, ими было собрано 1500 долларов (немалая по тем временам сумма) для оплаты выездных документов для Екатерины Афанасьевны с детьми. За выезд из СССР надо было заплатить валютой или золотом. Как только заявление на выезд было подано и деньги заплачены, на рассвете 10 марта 1933 года она была арестована. В числе восьми соратников Воронаева, еще остававшихся на свободе. На этот раз следствие было скорым. 16 июня 1933 года уже было подписано обвинительное заключение. «Следствием установлено, — говорилось в нем, — что после ликвидации в 1930 году Всесоюзного совета ХЕВ… из актива секты создается новый руководящий центр во главе со Славиком, Воронаевой …и другими».
Всем обвиняемым в вину поставили то, что их «группа продолжает вести антисоветскую деятельность, направленную на ослабление мощи Соввласти. Члены контрреволюционной группы под видом религиозных собраний проводят а/с беседы… На этих собраниях обвиняемые, читая выдержки из Евангелия о голоде, о гонении на религию, о войне, сопоставляя все эти моменты с настоящим временем, указывают, что время пришествия антихриста уже настало и что антихрист этот Соввласть».
Воронаева обвинялась в том, что «поддерживала связь с заграничным центром секты пятидесятников, получая оттуда руководство… информировала о притеснениях Соввластью пятидесятников в СССР». Отдельным пунктом обвинения было то, что «Воронаева также наладила письменную связь со своими сыновьями, выехавшими в Америку осенью 1932 года. Переписка эта также носила характер политической информации».
Интересно, что подписанное следователем обвинительное заключение, помимо привычных для такого рода бумаг реквизитов (по какой статье уголовного кодекса обвиняют подследственных и проч.), включало рекомендации «судьям» относительно мер наказания, которые следует им назначить. Кому из обвиняемых — пять, кому — восемь лет концлагерей. Правда, меры наказания в ту пору именовались «мерами социальной защиты», но обвиняемым от этого не было легче. Вот что в нем было написано:
«Следдело № 9552 … по статье 54-10 УК УССР направить в Судтройку при коллегии ГПУ УССР с ходатайством о применении к обвиняемым следующих мер соцзащиты: Славика И.Ю. заключить в концлагерь сроком на восемь лет, Воронаеву Е.А. заключить в концлагерь сроком на пять лет…» Обычно обвиняемым ровно столько и отмеряли, сколько «рекомендовало» следствие, все свои, кого стесняться-то. И обжаловать решения «троек» было некуда.
Дети остались в Одессе одни — десятилетняя Надя и пятилетний Тимофей, Павел жил в Москве, приехал в Одессу сразу.
— В одесской тюрьме я просидела год, — вспоминала тридцать лет спустя Воронаева. — И дети остались маленькие.
— А кто за детьми ухаживал?
— Павел был дома. А они голодные и босые так ходили в тюрьму почти каждый день, придут ко мне и в окна заглядывают. И плачут. …А потом пришли ко мне, а я уже в больнице лежала, и говорят, мы едем в Америку.
В 1934 году, при вмешательстве Красного Креста все трое — Павел, Надежда и Тимофей — «были выкуплены у правительства России за большую сумму денег через советскую организацию «Интурист». Последнее — цитата из опубликованного открытого письма американского религиозного деятеля Джеральда Винрада советскому послу в США А.А. Трояновскому в декабре 1936 года. А Екатерину Афанасьевну отправили в Казахстан. В ссылку. Вероятно, с учетом международного вмешательства, «меру соцзащиты» ей немного смягчили.
Воронаеву так и не довелось больше увидеть своих детей. Со старшими, правда, он еще какое-то время состоял в переписке, в лагере она была разрешена. Младшим же было совсем мало лет, когда их разлучили с отцом, а потом и с матерью. «…От Нади и Тимоши уже около шести месяцев ничего не получали, — сказано в одном из его сохранившихся писем из лагеря 1935 года. — Вероятно, они нас позабыли».
Старшие дети писали часто. «…Эти письма нас очень обрадовали, узнав, что вы живы, здоровы и продолжаете учиться в учебных заведениях, пишет им Воронаев в марте 1935 года. — Это очень нас радует, что вы стремитесь к науке, дабы овладеть ею и техникой, чтоб быть более полезными людьми и не быть недоучками».
В августе 1934 года Воронаевой разрешили приехать к мужу в лагерь. Иван Ефимович к тому моменту работал бухгалтером в управлении Ухтпечлага. Вероятно, разрешение объяснялось этим, да и нравы тогда еще были сравнительно мягкими.
«Дорогие мои дети, Саша и Петя! — писала Воронаева детям 25 ноября 1934 года. — Ваши открытки от 27.9 получены. (Судя по датам, письма из Америки в северный лагерь доходили примерно за месяц. — Л.С.) Рады слышать, что вы поступили в колледж и стараетесь учиться, это хорошо. Постарайтесь его окончить. Теперь я живу в Чибью. Нам разрешено жить вместе с папой. Письма твои, Саша, у папы я читала, интересуюсь Вашими фотографиями, вижу, что Вы растете и становитесь более возмужалыми, а мы стареем и седеем. Имейте попечение о малышах Тимоше и Наде, поддерживайте их хорошими советами и внушайте им, чтобы старались прилежно учиться. Посылки ваши через торгсин папа получал аккуратно. Коми область».
Торгсин и другие
«Мать, прибывши ко мне, стала чувствовать себя физически хорошо и даже пополнела на 4 кг, но с наступлением весны она 26.4 повторно заболела малярией, которую завезла из Караганды, — пишет Воронаев детям спустя полгода после приезда жены. — …Она, бедная, также всегда вспоминает вас и тоже не без волнения в душе и не без слез. …Благодарим вас за посылки, которые через торгсин получаем очень аккуратно».
«Дорогие и незабываемые наши дети! — это уже из письма Екатерины Афанасьевны в июле 1935 года. — Очень благодарны за посылки и за то, что Вы нас на старости лет не забываете. В последних письмах Вам папа писал о моей болезни малярии, которой я так тяжко болела более двух месяцев, но теперь стала поправляться и чувствую себя хорошо».
Его самого за эти годы на Севере настигла неминуемая цинга. «…Чувствую я себя пока хорошо, но в этом году пришлось поболеть немного, болели зубы и десна, и два зуба (самые крайние), где были у меня зубы мудрости, удалить и сделать небольшую операцию десны. Это пришлось после зубов мудрости, удалить первые два зуба, а остальные пока все целы, а в моем возрасте очень много беззубых бывает». «В моем возрасте», — пишет Иван Ефимович, а ведь ему тогда еще не было пятидесяти.
Уже не первый раз в этой главе упоминается Торгсин, слово, современному читателю малознакомое. Да и сам я, человек немолодой, впервые услышал в шуточной песне Высоцкого про Лукоморье, где ученый кот «цепь златую снес в торгсин, и на выручку — один — в магазин».
Полное наименование Торгсина — Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами. Оно занималось обслуживанием «гостей из-за рубежа» и, главное, советских граждан, имеющих «валютные ценности» (не только валюту, но и золото, серебро, драгоценности, предметы старины), которые они могли обменять на «пищевые продукты или другие потребительские товары».
Хотя бы немного драгоценностей, обручальное кольцо, серебряные ложки или рубли — и вы спасены от голода, вы можете купить себе муку, лекарство, детские вещи… Так государство вытянуло из людей последнее, что осталось после мирного, дореволюционного времени. Торгсин просуществовал всего пять лет, с января 1931 до января 1936 года, но надолго остался в народной памяти.
В Москве на углу Арбата и Смоленской — гастроном «Седьмой континент». Это и есть бывший магазин «Торгсин», сюда явились Бегемот с Коровьевым из романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» и увидели невиданное в советской Москве великолепие.
«Сотни штук ситцу богатейших расцветок виднелись в полочных клетках. За ними громоздились миткали и шифоны и сукна фрачные. В перспективу уходили целые штабеля коробок с обувью, и несколько гражданок сидели на низеньких стульчиках, имея правую ногу в старой, потрепанной туфле, а левую — в новой сверкающей лодочке, которой они и топали озабоченно в коврик. Где-то в глубине за углом пели и играли патефоны».
В Ухтпечлаге никаких патефонов, само собой, не было. «…Не хотели бы писать, но все же сообщу вам неприятную весточку: в ночь на 5.9 нас обокрали и много мы пострадали: у жены украли серый шерстяной свитер, черное платье, черную юбку и несколько белья, у меня ту рубаху, которую Вы прислали, украинку, и остальное белье, — писал Воронаев американским единоверцам в сентябре 1935 года. — Утащили два чемодана: в одном вещи, а в другом продовольствие, половина последней посылки и в том числе украли сухие дрожжи. Будьте добры, в следующих посылках прислать: сухие дрожжи, яиц, жиров для жены. После малярии жене требуется поправка. Если есть в Торгсине яичные желтки, то их пришлите, а также, если есть в Торгсине, то купите для жены свитер шерстяной, черную юбку, а для меня теплый шарф в счет переводов наших. Сегодня получил Вашу телеграмму о посланных двух посылках (о фруктовой и небольшой торгсинской). Яйца мы получили в полной исправности».
Правда, лагерь в Чибью был довольно далеко от Смоленской площади, каким же образом доходили туда дефицитные (а тогда все было дефицитом) продукты? Этот вопрос подробно исследовался в 1936 году на следствии.
— Почему Вы получали денежные переводы из-за границы не на свое имя, а на имя других лиц и почему получение этих денег конспирировалось?
— С 1934 года опять из Америки от совета Американских общин евангельских — пятидесятников и от сыновей стали поступать денежные суммы исключительно для меня, причем они поступали в адрес гражданки Полины Федорович, проживающей в гор. Одессе, бывшей учительницы моих детей. Поступление денег из Америки продолжалось и до последнего времени, т.е. сентября месяца 1936 года, когда я получил 86 долларов. …Мои сыновья учились с ней по-английски и поэтому, имея ее своей знакомой, они, уехав в Америку, вместе с секретарем Совета американских евангелистов-пятидесятников посылали ей деньги в Одессу, а она через Торгсин с 1934 года посылала в лагерь мне и жене посылки. На самом деле имя этой женщины — Мария Паскалевна Мидан-Федорович. Она была француженкой, до революции вышла замуж за царского полковника Федоровича, и после смерти мужа осталась в Одессе и присоединилась к воронаевской общине пятидесятников.
Понимаю, нынешнему читателю, мало знакомому с обстоятельствами той эпохи, трудно все это себе вообразить. Попробую помочь ему, приведя довольно-таки длинную цитату из рассказа Татьяны Толстой «На малом огне» — о ее бабушке Татьяне Борисовне Лозинской, в те годы музейном экскурсоводе в Ленинграде. «Заработанные деньги бабушка отсылала обездоленным, сосланным, осиротевшим, овдовевшим, лишенным прав. Она посылала либо небольшие суммы денег, либо продуктовые посылки — туда, где и на деньги ничего купить было нельзя. Копченую колбасу, этот вечный советский жезл надежды. Сгущенку. Крупу-муку.
Когда Ленин умирал,
Сталину наказывал:
Хлеба людям не давай,
Мяса — не показывай.
Так припевал народ, а бабушка любила народ и служила ему чем могла — нестяжательством, милосердием, жертвенностью. …Она считала, что человек ничем не должен владеть, у него не должно быть никакого имущества. Когда после революции их семейная дача в Райволе оказалась на финской территории и появилась возможность ее продать, бабушка отказалась от своей доли в пользу брата Александра. Александр был сибаритом, тратил валюту в Торгсине, любил поесть. Потрясенная бабушка говорила: «Саша ест сливочное масло!» Нельзя было есть сливочное масло, пока народ стонал…; чекисты тоже так считали, поэтому, когда Александр спустил всю валюту, его просто расстреляли: взять с него было уже нечего».
«Пройдут полтора года, и наш срок окончится, я имею более года зачета рабочих дней», — писал Воронаев в феврале 1935 года. Что это еще за зачет, ведь его срок заканчивался только в 1938 году? Это нововведение возникло незадолго до описываемых событий. «В начале тридцатых годов был решен этот главный вопрос, — пишет Варлам Шаламов. — Чем бить — палкой или пайкой, шкалой питания в зависимости от выработки. И сразу (выяснилось), что шкала питания плюс зачеты рабочих дней и досрочные освобождения — стимул достаточный, чтобы не только хорошо работать, но и изобретать прямоточные котлы, как Рамзин». Профессор Леонид Константинович Рамзин (1887–1948), как и Воронаев, провел в заключении шесть лет за мнимое вредительство и был освобожден оттуда месяцем раньше. В местах заключения Рамзину предоставили возможность продолжать научную работу над конструкцией разрабатывавшегося им прямоточного котла и даже создали под него конструкторское бюро, ставшее прообразом тех самых «шарашек» (закрытых научных центров), в которых позднее работали А.Н. Туполев, С.П. Королев и другие безвинно севшие ученые.
16 июня 1936 года Воронаева освободили. Ему подарили три с половиной месяца свободы, поездку к морю в Одессу, встречи с единоверцами в Калуге. Странное ощущение у автора, когда ты уже знаешь, что будет дальше, а он верит, надеется на лучшее, на встречу с детьми.
«Папа уехал на автомобиле»
— Когда и зачем вы прибыли в г. Калуга?
— В гор. Калугу я прибыл в первых числах июля месяца с/г после освобождения из Ухто-Печорского лагеря НКВД с целью оформления и получения документов на выезд в США. …Подали в НКВД заявления с просьбой выдать нам заграничные паспорта для поездки к своим детям в Северную Америку, где у нас находятся пять сыновей в возрасте: 9, 17, 21, 23 и 25 лет и дочь 14 лет.
Да, чистая правда, за полгода до наступления нового, печальной памяти 1937 года Иван Ефимович и Екатерина Афанасьевна, эти наивные люди, вздумали просить разрешить им выезд в Америку, к детям. Под угрозой быть отправленными в места пусть и не столь отдаленные, как Америка, но и не близкие.
16 августа Воронаевы подали заявления и анкеты на получение загранпаспортов. В сентябре написали детям, что визы уже ждут их в Москве. Речь шла о так называемых выездных визах, без которых выехать из СССР было невозможно. Следующее письмо из России дети в Америке получили от одной только матери: «16 октября папа уехал на автомобиле туда, где был в тридцатом году». Куда именно уехал папа, дополнительных объяснений не требовалось.
Последующие полгода он провел под следствием, завершившимся следующим образом: «Воронаев-Черкасов… являясь руководителем нелегальной антивоенной организации секантов /трясунов/ по возвращении из ссылки возобновил свою к.-р. деятельность, насаждая нелегальные секты /трясунов/, через которые проводил к.-р. пропаганду. За перечисленную к.-р. деятельность 3 апреля 1937 г. Особым Совещанием при НКВД СССР приговорен к 5 г. тюремного заключения».
Версии
Судьба Воронаева после 3 апреля 1937 года до недавнего времени оставалась неизвестной. О времени и обстоятельствах его гибели существовали самые разные версии. Вот рассказ пятидесятнического епископа Виктора Белых, тоже сидельца, услышанный им от некоего участника Гражданской войны, служившего в чапаевской дивизии и будто бы оказавшегося в одном уральском лагере с Воронаевым: «…А кто выйдет за зону — смерть без предупреждения. И послал конвой Воронаева принести воды, за зону, имея указание от начальства его убить. И пошел Воронаев за водою, и конвой спустил собак, и собаки растерзали нашего брата, конвой его пристрелил». Американский пятидесятнический историк Уинсон Синан, ссылаясь на сведения от русских пасторов, пишет, что Воронаев был расстрелян в тюремном дворе, а уже потом «сторожевые собаки разорвали его тело на части».
Обе версии звучат, конечно, отчасти мифологически. Налицо стремление мифотворцев приблизить обстоятельства гибели Воронаева к житиям мучеников за веру.
Официальной информации на этот счет не было. О судьбе Воронаева вообще ничего не было известно. Как ни пытались дети навести справки, никаких следов не обнаруживалось, сгинул и все. Да из Америки и сделать это было затруднительно. Между тем тамошние пятидесятники внимательно следили за развитием событий в СССР в надежде узнать что-то о Воронаеве.
В 1944 году в Москве состоялся объединенный съезд представителей евангельских христиан и баптистов. Сталин, как известно, был великим объединителем. Кого он только ни объединял — от писателей до композиторов. В войну дошла очередь до сектантов. Несмотря на богослужебные разногласия и различия в устройстве церквей, их удалось соединить в общий союз. В руководство новой организации вошли оставшиеся в живых руководители Союза баптистов и Союза евангельских христиан, закрытых в 1930 году. Для этого пришлось некоторых из них освобождать из лагерей. На съезде был создан Всесоюзный совет евангельских христиан и баптистов (ВСЕХБ), позже к ним решили влить пятидесятников, заставляя тех отказаться от ряда обрядов, говорения на языках и пророчеств.
В 1946 году в адрес ВСЕХБ пришло письмо из Нью-Йорка. Демьян Матысюк, возглавлявший Первую русскую пятидесятническую церковь, основателем которой был Воронаев, писал: «Нам известно, что произошло слияние двух родственных евангельских течений, которое желательно приветствовать и пожелать всякого благословения от Господа. Но мне желательно знать, входит ли в сей объединенный союз евангельских христиан и баптистов и наше братство, когда-то возглавлявшееся Иваном Ефимовичем Воронаевым. Буду рад получить подробный ответ». Никакого ответа он, понятно, не дождался.
В то время началась вторая волна преследований за веру. Пятидесятник, один из узников совести семидесятых, Евгений Брисенден (ныне живет в США) рассказывал мне, как в 1948 году в Барнауле арестовали половину общины, в том числе его мать. Арестованные поначалу наивно спрашивали, в чем же их вина: «Ведь мы только молимся Богу, читаем Библию, поем псалмы, стараемся работать честно и добросовестно не только для людей, а как для самого Господа. Чем мы вредим Советскому Союзу?» Их заставляли подписывать показания о том, как они готовились принимать у себя на огородах американские самолеты и укрывать американских же шпионов. Следователи объясняли, что пятидесятники исполняют давний вражеский замысел, ведь их вождя Ивана Ефимовича Воронаева когда-то специально прислали из Америки в Одессу для того, чтобы «под видом религии» проводить подрывную идеологическую деятельность.
В 2011 году историк Михаил Одинцов обнаружил в государственном архиве документ, числящийся по описи как «Письмо от 2 сентября 1947 г. члена Русского Библейского общества в США П. Воронаева в Совет по делам религиозных культов с просьбой сообщить о месте нахождения и состоянии здоровья его отца И.Е. Воронаева». Ответить на него, разумеется, не удосужились.
Руководителем этого состоящего при Совнаркоме ведомства, курировавшего все не православные конфессии, был полковник госбезопасности Иван Полянский. Ему, конечно, было известно, что Ивана Воронаева уже десять лет как нет на этом свете.
Совет по делам религиозных культов был создан в 1944 году специально для контроля за сектантами. Фактически это был филиал НКВД. Порой совет настолько сливался в едином порыве с чекистами, что сверху приходилось его одергивать. Согласно сохранившейся записи беседы К.Е. Ворошилова с тогдашним руководством совета (1947 год), «красный маршал» мягко пожурил собеседников: «Вы сможете сползти с правильной линии, если в вашей работе будут превалировать ведомственные, в частности, чекистские интересы».
Петр Воронаев сохранил полученное в том же 1947 году письмо Марии Паскалевны Мидан-Федорович. «Последнее письмо от вашего отца пришло из далекого северного лагеря в 1942 году», — говорилось в нем. Но этого быть не могло — через линию фронта в оккупированную немцами Одессу почта не поступала. Возможно, Воронаев прислал ей письмо летом 1937 года, после отправки из Бутырской тюрьмы в лагерь, а она в силу возраста перепутала даты. Во всяком случае, от нее Петр Воронаев услышал название города, куда отправили отца — Мариинск. Он с братьями предположили, что этот Мариинск располагался к северу от Ленинграда, в тех местах, где строили Беломорканал. Они ошибались, спутав название с Мариинской водной системой — водным путем, соединяющим бассейн Волги с Балтийским морем.
В местах не столь удаленных
Документы о гибели Воронаева обнаружила Елена Кондрашина. Было это летом 2015 года, когда она, перебирая документы в ГАРФе, наткнулась на тоненькую папку с материалами уголовного дела № 18 Мариинской тюрьмы ГУГБ НКВД СССР. Вот куда в мае или июне 1937 года по этапу доставили Воронаева, «руководителя нелегальной антивоенной к.-р. организации, сектанта /трясуна/». Так он характеризовался в справке, подписанной временно исполняющим обязанности начальника Мариинской тюрьмы ГУГБ по фамилии Сектарев.
Мариинская тюрьма — в городе Мариинске. Он никакого отношения к Мариинской водной системе не имеет, и расположен на Южном Урале. Город был назван в честь императрицы Марии Александровны (1824–1880) — жены Александра II. При советской власти Мариинск так Мариинском и остался, большевики это дело как-то зевнули.
Места отбывания наказания в России подразделялись на «удаленные» и «не столь удаленные», граница между ними шла по Уралу. Арестанты шли пешком или их везли на повозках от этапа до этапа. Этапами или полуэтапами назывались транзитно-пересыльные тюрьмы, располагались они на расстоянии 20–25 верст друг от друга.
Мариинский транзитно-пересыльный тюремный замок — полуэтап — строили с участием пленных немцев во время Первой мировой войны. Первых арестантов завезли сюда в сентябре 1917 года, уже при Временном правительстве. В 1920 году, после установления Советской власти, тюремный замок был отдан трудящимся в пользование на вечные времена. В бывшей тюрьме открылся Дворец освобожденного труда.
Вечные времена, впрочем, продолжались недолго, вскоре тюрьма открылась вновь. Ее, можно так сказать, звездный час наступил в тридцатые годы, когда Мариинск стал административным центром лагерей ОГПУ, узники которых — около двух миллионов заключенных — рубили леса в Западной Сибири. В 1937 году здесь оказался (к счастью, ненадолго) польский и японский шпион, бывший комдив и будущий маршал Константин Рокоссовский. В том же злосчастном году заключенная Наталия Сац, создатель первого в мире музыкального театра для детей, на клубной сцене Мариинского центрального лагерного отделения ставила «Бесприданницу».
Начальниками крупных тюрем, как эта, нередко становились опытные чекисты-оперативники. К их числу относился один из первых чекистов Алтая — Андрей Галактионович Сектарев. Несмотря на «сектантскую» фамилию, он возглавлял тюрьму в течение десяти лет, с 1937 до 1947 года. В момент прибытия нового заключенного ему было сорок семь лет, пятью годами меньше, чем Воронаеву.
Ему там было тяжелее, чем прежде. Не лагерь, а тюрьма. Посылок не было, Торгсин закрыли, за год все изменилось, да и местонахождение его было никому не известно.
«Громкий разговор в камере»
…У Воронаева в Мариинской тюрьме сразу начались неприятности. Согласно тюремным документам, 28 июня он оскорбил надзирателя (мера взыскания: поместить в карцер на 3 суток), 25 июля — оскорбил зав. складом Лебедева (помещен в карцер на 5 суток). Что это за оскорбления такие?
В деле есть рапорт самого С.А. Лебедева (в нем он называет себя «зав. камеры хранения»): «Доношу до вашего сведения, что 26 июля для уточнения вещей, так что имеется в квитанции две фамилии, мне пришлось зайти в камеру 82-ю, отворив форточку, подозвав заключенного Черкасова-Воронаева. Последний на мое обращение вежливое нанес мне оскорбление, назвав меня грабителем, сволочью, стукачом. А также выпустив матерки, также з/к Черкасов-Воронаев угрожая не только мне но и всей трудящейся массе, что скоро расправимся с вами, найдутся те, кто освободит нас без вас, гадов. Старался плюнуть мне в глаза и ткнуть мне в лицо. Я вижу, что злостно данный преступник, выражая слова, злодеяния, я затворив форточку и ушел. А посему прошу обратить внимание на поступки отжившего злостного преступного элемента, дать ему наказание как неисправимому и невыдержанному врагу народа».
Что в этом отчете, датированном тем же днем, правда, а что нет, трудно сказать. Вполне возможно, что какие-то вещи или книги Воронаева не попали в тюремную опись, что и стало причиной конфликта, а, возможно, все выдумано.
28 июля, рапорт надзирателя Незамаева: «Доношу, что при выдаче продуктов з/к Черкасов-Воронаев нанес мне оскорбление, обозвал паразитом».
Может, и вправду не смог сдержаться Иван Ефимович. Иной раз он и в своих статьях не стеснялся в выражениях, особенно когда поносили его самого и издевались над вероучением, которое он проповедовал и за которое готов был и жизнь положить. И тогда он ввязывался в полемику, на грубые оскорбления отвечал грубостью. Правда, и время какое было — учтивость была не в цене.
Но, очевидно, придирки к нему были. Из справки о мерах наказания на осужденного Черкасова-Воронаева И.Е. (без даты), подписанной Сектаревым и помощником оперуполномоченного Чекуниным.
8 августа. «Громкий разговор в камере. Лишить прогулки на 5 дней».
В тот же день. «Нарушил правила прогулки. Лишить переписки на 1 месяц».
8 августа, рапорт выводного надзирателя Кузьменкова. «Доношу, что во время прогулки з/к кам. 82 Черкасов-Воронаев, который систематически нарушает правила прогулки. Во-первых, он на прогулке поет какие-то баптистские молитвы, ходит не вместе с з/к, чего-то мечтает, приглядывается к стенам, как будто намеревается прыгнуть».
27 августа. «Нарушил правила прогулки. Лишить права покупки на 1 месяц».
Ну, нарушения режима, не более того. Могли за это посадить в карцер, но чтобы слепить из этих бумажек уголовное дело, в такое трудно поверить. Правда, со временем появляется еще одна справка (без даты) по делу № 18.
«Отбывая срок наказания в Мариинской тюрьме, систематически среди заключенных ведет агитацию, направленную против существующего строя, партии и Соввласти, предсказывает скорую гибель Соввласти, нарушает правила тюремного режима и наносит оскорбления надзорсоставу. Вр. и.о. нач. Мариинской тюрьмы ГУГБ — лейтенант госбезопасности Сектарев».
«Предсказывает скорую гибель Советской власти» — лейтенанту госбезопасности (читай — капитану) такое трудно стерпеть. Но откуда Сектарев взял это его «предсказание» — из нескольких бумажек, подшитых в картонную обложку (с надписью «Совершенно секретно. Хранить вечно» ), понять нельзя. И то, что они, эти листочки, станут основанием для лишения человека жизни, уму непостижимо. Да, именно из них и состоит последнее уголовное дело Воронаева, направленное из тюрьмы на рассмотрение в Тройку Управления НКВД Запсибкрая.
Сказка о тройке
С одной из «троек», как назывались внесудебные органы в те времена, Воронаев уже сталкивался — в 1930 году, в Одессе. Но то была другая тройка. С новыми правами, в числе которых — право лишать жизни. И время было другое, начинался Большой террор. В период Большого террора даже ОСО играло вспомогательную роль, да и прав таких у него не было, большинство дел разбирали «тройки».
2 июля 1937 года Политбюро приняло решение послать секретарям обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик телеграмму. В ней были такие слова: «Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки вернувшихся в свои области, — являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений, как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности. ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки…»
Первая такая тройка образовалась именно в тех местах, где сидел Воронаев. 28 июня 1937 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение: «создать тройку в составе тов. Миронова (председатель), начальника управления НКВД по Западной Сибири, тов. Баркова, прокурора Западно-Сибирского края, и тов. Эйхе, секретаря Западно-Сибирского краевого комитета партии». Начала она «работать» 9 июля 1937 года. Первые приговоры были вынесены в отношении 157 человек, и никаких не «кулаков и уголовников» — а членов выдуманной чекистами так называемой монархическо-эсеровской организации (РОВС), состоявшей из бывших офицеров. В первый месяц тройка выносила расстрельные приговоры в среднем полусотне людей за одно заседание.
Месяцем позже новая мода распространилась на все регионы. Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел СССР Н.И. Ежова от 30 июля 1937 года № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» устанавливал повсеместную процедуру создания нового внесудебного органа, состоявшего из начальника областного управления НКВД, секретаря обкома и прокурора. Решения выносились тройкой заочно — по материалам дел, представляемым органами НКВД, а в некоторых случаях и при отсутствии каких-либо материалов — по представляемым спискам арестованных. Процедура рассмотрения дел была свободной, протоколов не велось. Решение «тройки» обжалованию не подлежало.
По данным историка Александра Дюкова, в 1937–1938 годах, менее чем за полтора года, во внесудебном порядке было осуждено около 1 миллиона 350 тысяч человек, из которых 681 тысяча была расстреляна. Это составляет более двух третей от всех расстрелянных за все 30 лет сталинского правления.
Для каждой области устанавливались лимиты, количество подлежащих расстрелу. Кулаков на всех не хватало. Возможно, это было одной из причин того, почему попал в списки непокорный заключенный.
28 сентября 1937 года Западно-Сибирский край был разделен на Новосибирскую область и Алтайский край. Вскоре Политбюро ЦК утвердило отдельные лимиты для Алтайского края (расстрел 4.000 чел. и заключение в лагеря 4.500 чел.). Органы не смогли выполнить задание партии. Тогда арестовали не справившихся начальников. Знаете, как чекисты, будучи уже сами под арестом, оправдывались перед следователями? «Такого количества подучетных органам НКВД лиц, которые бы проходили по агентурным делам, разработкам или делам-формулярам, не было». Это я процитировал слова арестованного начальника краевого управления НКВД С.А. Попова3 .
Молох террора не обошел и самих членов троек, в том числе той, куда попало «дело» Воронаева. Первым освободили от должности ее председателя, начальника УНКВД Западно-Сибирского края Миронова. Послали в Монголию полпредом, потом вернули в Москву и расстреляли. Прокурор края Барков задержался подольше. 14 марта 1938 года был арестован, а спустя месяц покончил с собой, выбросившись из окна кабинета следователя. Вместо него в состав тройки вошел новый прокурор — И.Д. Новиков. Этот — покончил с собой (застрелился) осенью 1938 года. Первого секретаря крайкома (потом обкома) Р.И. Эйхе в октябре вроде бы повысили, назначив его, кандидата в члены Политбюро, всего лишь наркомом земледелия, а весной следующего, 1938 года арестовали, в феврале 1940 года приговорили к смертной казни и в тот же день расстреляли.
О Роберте Эйхе скажу чуть больше. В шестидесятые–семидесятые годы — годы моей комсомольской юности — этот пламенный большевик-ленинец, к тому моменту уже реабилитированный, вызывал у меня сильное сочувствие, как и все жертвы сталинского террора. «Комиссары в пыльных шлемах» склонялись молча надо мной, и я читал им наизусть стихотворение Роберта Рождественского о том, в честь кого он получил столь экзотическое для наших широт имя.
А у меня на родине
в начале тридцатых
в круговерти дней
партийные родители
называли Робертами
спеленутых,
розовых,
орущих парней…
Припомнитесь, тридцатые!
Вернись, тугое эхо!
Над миром неустроенным громыхни опять.
Я скажу о Роберте,
о Роберте Эйхе!
В честь его
стоило детей называть!
Вернемся, однако, к Воронаеву.
Расстрелять!
«Выписка из протокола № 35/29 заседания Тройки Управления НКВД Запсибкрая от 2 ноября 1937 года.
Слушали: Дело № 18 Мариинской тюрьмы ГУГБ НКВД СССР.
Воронаев-Черкасов… Обвиняется в том, что отбывая срок наказания в Мариинской тюрьме, систематически среди заключенных вел агитацию, направленную против политики ВКП/б/ и Совправительства. Намеревается совершить побег из тюрьмы. Систематически нарушает правила тюремного распорядка, оскорбляет надзорсостав.
Постановили: Воронаева-Черкасова Ивана Ефимовича, он же Никита Петрович — расстрелять».
…2 ноября 1937 года. В этот день над Кремлем зажглись рубиновые звезды. За два года до того на кремлевских башнях взамен царских орлов установили первые звезды из красной меди и уральских самоцветов, но они быстро потускнели, поэтому решили сделать новые, светящиеся, из стекла. Шла подготовка к двадцатой годовщине Октябрьской революции. Одним из лозунгов к празднику был выдвинут такой: «Искореним врагов народа, шпионов и вредителей, наймитов иностранных разведок! Смерть изменникам Родины!». Как изменников, в том ноябре осудили к расстрелу трех выдающихся православных священнослужителей — крупнейшего русского религиозного философа священника Павла Флоренского, митрополита Кирилла (Смирнова) и иерея Владимира Амбарцумова, впоследствии признанных священномучениками.
«Сообщаем, что по информации, полученной из Информационного центра Главного управления внутренних дел Кемеровской области, Воронаев (Черкасов) Иван Ефимович (Никита Петрович) по постановлению «тройки» УНКВД Новосибирской области от 2 ноября 1937 г. «за контрреволюционную агитацию» осужден к высшей мере наказания — расстрелу, что исполнено 5 ноября 1937 г. Информацией о месте захоронения Воронаева (Черкасова) Ивана Ефимовича (Никиты Петровича) не располагаем» (из письма ФСБ России).
…Палачам специальной инструкцией запрещалось сообщать осужденным по «первой категории», как в 1937 году именовали расстрел, о приговоре — до самого выстрела. Елена Кондрашина до сих пор надеется, что сам Воронаев так и не узнал о своем расстреле: просто для его праведной души открылось небо и он увидел встречавших его святых. Он был готов к этому. Помните, слова из рапорта — «приглядывается к стенам, как будто намеревается прыгнуть»? Как она думает, «совсем немного не угадал охранник: Иван Воронаев не прыгнуть намеревался, а взметнуть к небесам».
Где похоронен Воронаев, как я уже говорил, неизвестно. В совсекретной инструкции специально оговаривалось, что приговоры к расстрелу должны приводиться в исполнение «с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения». И уж, конечно, самой великой тайной были имена палачей. Но нет ничего тайного…
Недавно прогремела по социальным сетям история Дениса Карагодина из Томска. Этот молодой человек взялся расследовать обстоятельства смерти своего репрессированного в 1938 году прадеда. 56-летний крестьянин Степан Иванович Карагодин был осужден Особым Совещанием как организатор шпионско-диверсионной группы и резидент японской военной разведки и приговорен к расстрелу. Четыре года его правнук искал имена всех виновных в гибели Степана Карагодина — от тех, кто сфабриковал дело, до палачей. В конце концов он получил из архива ФСБ последний документ: акт о расстреле с именами непосредственных исполнителей приговора.
В его руки попали и другие документы, и Денис Карагодин их на своем сайте обнародовал4 . Среди них — Расстрельный акт от 5 ноября 1937 года в отношении сорока пяти человек. Эти люди были осуждены тройкой Управления НКВД Запсибкрая 20 октября 1937 года.
Приведу имена подписавших этот расстрельный акт (они же — участники расстрела). Их трое — начальник Мариинского о/о УНКВД старший лейтенант госбезопасности Петров Сергей Петрович, начальник Мариинского городского отдела милиции лейтенант госбезопасности Бабин Василий Семенович и начальник связи Анжеро-Судженского ГО УНКВД Попов Григорий Максимович. Вполне возможно, эти люди в тот же день — 5 ноября 1937 года — расстреляли Воронаева, когда подошла его очередь. Конвейер действовал бесперебойно.
Палачам в момент расстрела было от 33 до 40 лет. У всех начальное образование. В дальнейшем судьба у них сложилась по-разному. Двое — Петров и Попов — пошли на повышение, особенно удачную карьеру сделал Петров. Всего одиннадцать лет спустя, в 1948 году, он уже замминистра МВД Карело-Финской ССР (была в СССР одно время такая союзная республика), у него на груди самые высокие советские ордена, включая орден Ленина, причем все получены уже после Великой Отечественной войны. Как у Высоцкого — «ему за нас и деньги, и два ордена, а он от радости все бил по морде нам». Третьему — Бабину — не повезло. Лейтенант госбезопасности оказался в руках бывших сослуживцев, был ими бит, испытал пытки во время следствия. Осужден в 1938-м в Новосибирске по той же самой 58-й, дожил до реабилитации в 1957 году.
На этом, наверное, можно и завершить главу о последнем деле Воронаева. Хотя нет, приведу еще стихотворение Ивана Елагина «Амнистия», оно тут к месту.
Еще жив человек,
Расстрелявший отца моего
Летом в Киеве, в тридцать восьмом.
Вероятно, на пенсию вышел.
Живет на покое
И дело привычное бросил.
Ну, а если он умер,
Наверное, жив человек,
Что пред самым расстрелом
Толстой
Проволокою
Закручивал
Руки
Отцу моему
За спиной.
Верно, тоже на пенсию вышел.
А если он умер,
То, наверное, жив человек,
Что пытал на допросах отца.
Этот, верно,
на очень хорошую пенсию вышел.
Может быть, конвоир еще жив,
Что отца выводил на расстрел.
Если бы я захотел,
Я на родину мог бы вернуться.
Я слышал,
Что все эти люди
Простили меня.
По этому делу Воронаев был реабилитирован. 12 октября 1961 года Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР рассмотрела прокурорский протест на постановление «тройки». В судебном определении с удивлением отмечается, что по «вмененному обвинению Воронаеву-Черкасову никакого расследования не проводилось». Зачем-то сказано и о том, что «имеющиеся в деле рапорты надзорсостава тюрьмы о нарушениях режима заключенного Воронаевым не проверялись, и лица эти допрошены не были» — как будто это имело какое-то значение. Постановление «тройки», как необоснованное, Верховный суд отменил, а производство по делу прекратил за отсутствием состава преступления.
«Я заплакала — да и пошла»
…Грянули впоследствии всякие хренации,
Следователь-хмурик на пенсии в Москве,
А справочку с печатью о реабилитации
Выслали в Калинин пророковой вдове...
Воронаева, «пророкова вдова», не только ничего не получила, но и до конца своих дней так и не узнала о судьбе мужа. Так случалось. Антонина Пирожкова, вдова Исаака Бабеля, расстрелянного в 1940 году, из года в год получала официальные ответы, что он «жив и содержится в лагерях». В 1954 году ей выдали справку о реабилитации и устно сообщили о его смерти 17 марта 1941 года от паралича сердца. Как потом выяснилось, не только диагноз, но и эта дата тоже была неверной.
А что было с Воронаевой после ареста мужа? По логике того времени, вскоре должны были прийти и за ней. «Я что сделала, чтобы меня не арестовали? — вспоминала годы спустя Екатерина Афанасьевна. — Собрала вещи, дала одной сестре. А хозяйке сказала, я еду в Москву. На два-три дня остановилась в Москве у одного из братьев, дала ему какие-то деньги на передачи мужу и поехала в Ташкент к брату, и там меня потеряли».
Могло ли такое быть? Мне уже приходилось ссылаться на этих страницах на рассказы очевидцев о людях, убежавших от Большого террора самым нехитрым способом. Из Ташкента Воронаева перебралась в Алма-Ату, где работала на швейной фабрике, потом автобусным кондуктором. В 1949 году ее нашли и арестовали.
…А Мадонна шла по Иудее.
В платьице, застиранном до сини,
Шла Она с котомкой за плечами,
С каждым шагом становясь красивей,
С каждым вздохом делаясь печальней.
Шла, платок на голову набросив, —
Всех земных страданий средоточьем…
Известный в последние советские годы пятидесятнический проповедник Николай Горетой слышал от «известной благовестницы Марии Мачульской, познавшей Христа в начале двадцатых через самого Воронаева», что после возвращения из лагерей верующие стали побаиваться Воронаеву — а вдруг да дала подписку работать на НКВД. Она же «не только не выпытывала что-либо..., а почти не появлялась никому на глаза в короткие месяцы, когда давалась ей свобода».
Главной заботой Екатерины Афанасьевны стало отыскать детей. Историк Владимир Франчук нашел в Америке магнитофонную запись с рассказом Воронаевой о том, как в 1959 году в Одессе на богослужении оказались американские проповедники, и она обратилась к ним, чтобы узнать что-то о детях, а потом ее за этот разговор с иностранцами вызывали в КГБ и угрожали новой ссылкой. «Я заплакала — да и пошла».
Дети, в свою очередь, молили Советское правительство сообщить хоть что-нибудь о судьбе родителей. Только в 1959 году Павел Воронаев узнал, что мать жива, получив через надежного человека от нее «письмо, написанное чернилами и слезами». Тут он стал предпринимать попытки вытащить ее из СССР, писать и встречаться с конгрессменами и сенаторами, обратился за помощью к тогдашнему президенту Дуайту Эйзенхауэру и вице-президенту Ричарду Никсону. Бесполезно. Тут газеты объявили, что Никита Хрущев собрался посетить Америку, тогда Павел приехал в Вашингтон и прошел незамеченным на прием в советское посольство, каким-то чудом сумел пробиться к советскому лидеру и попросить за мать.
«Я не знаю, как случилось, что меня не окликнули и не остановили у входной двери, но как только я вошел в приемную советского посольства, я сразу же узнал короткую приземистую фигуру Хрущева, окруженную многими русскими официальными лицами. Безо всякого колебания я подошел к Хрущеву и обратился к нему по-русски, прося за свою мать. Он слушал меня минуту или две и, уяснив, о чем я говорил, просто отвернулся от меня».
Спохватившаяся охрана поволокла Павла к выходу. На улице на него набросились с расспросами репортеры, что он делал в посольстве, и вся история оказалась в американской прессе. В результате железный занавес на мгновение приоткрылся с тем, чтобы вновь опуститься на долгие годы. В 1960 году Воронаевой разрешили эмигрировать в США. «…В июле 1960 года моя 73-летняя мать, одетая как русская крестьянка, сошла с трапа трансатлантического реактивного лайнера. Я едва мог поверить этому. Она вся дрожала, когда я нежно обнял ее впервые за 25 лет. Улыбаясь сквозь сбегавшие по морщинистому лицу слезы, она сказала: “Благодари Бога, сын. Он сохранил мою жизнь и перед смертью я еще раз увижу своих детей”.
…Одно из воспоминаний моего детства, пришедшегося как раз на то время — толстая красочная книжка под названием “Визит Н.С. Хрущева в Америку”. Она попадалась мне на глаза едва ли не в каждом доме, куда родители брали меня с собой, видно, из-за многочисленных фотографий диковинной заокеанской жизни, которые обычно рассматривали гости в ожидании застолья.
Екатерина Афанасьевна провела последние пять лет своей жизни в мире и любви, окруженная детьми и многочисленными внуками. Правда, временами среди ночи их будили ее крики, и они находили ее лежащей в поту, дрожащей от испуга.
Святые XX века… В отличие от православия, в пятидесятничестве нет прославления новомучеников. Не знаю, была ли вся жизнь Воронаева исключительно праведной. Но она была полна самопожертвования. И он, добровольно исповедуя веру перед гонителями, претерпев неправый суд и мученическую гибель, в чем-то, возможно, и близок к раннехристианским мученикам. Вряд ли конфессиональная принадлежность имеет значение. Вот почему здесь строки Ольги Седаковой.
К святым своим, убитым, как собаки,
Зарытым так, чтоб больше не найти,
Безропотно, как звезды в зодиаке,
Пойдем и мы по общему пути.
1 Глава из готовящейся к выходу книги автора «Бегущий в небо» — о жизни Ивана Ефимовича Воронаева (1885—1937), основателя пятидесятнического движения в России, основанной на рассекреченных архивных материалах судебных процессов. По одному из них Воронаев «проходил» как один из руководителей «контрреволюционной нелегальной секты трезвенников». Частная история Воронаева поставлена в книге в исторический контекст, благодаря чему читатель окажется сопричастным главным событиям его жизни, социально-историческим катастрофам, которые сопровождали его на всем пути.
2 См. Лев Симкин. Посольская история. Знамя, 2010, № 7.
3 Тепляков А.Г. Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибири в 1929–1941 гг. М., 2008.
4 https://blog.stepanivanovichkaragodin.org/?p=18809
|
