От автора | В этом рассказе я возвращаюсь к ранним своим темам, как пробую это и в живописи. Надо все время выходить из проторенной колеи, потому что, чем дальше, будет получаться слабее, и в живописи это проявляется очень наглядно. И все время надо пробовать как-то по-другому, поворачивать по-другому.

В этом рассказе я иногда использую белорусские слова, иногда не ставлю запятые при деепричастиях, что, впрочем, делал Достоевский и другие. И слово «идиот» у меня «идиод». Это все, мне кажется, создает свой колорит.

Юрий Петкевич

И ты тоже…

рассказ

Вдруг невеста заплакала и выбежала из-за стола. Дюдькин вскочил и — за ней! Но тесть схватил Дюдькина, как ребенка, за воротник и поволок назад.

— От меня не убежишь, — усмехнулся, — пей! — приказал.

Теща обозвала своего мужа «идиодом». Тот схватил со стола графин — не из бутылок разливали, а из графинов — попробуй графин укради! — и потащил за собой Дюдькина. Они заскочили в другую комнату и закрылись. Дюдькин сразу же к окну. В доме напротив — рука сквозь решетку, а голова застряла в форточке.

— И ты тоже! — пальцем на Дюдькина.

— Не обращай внимания, — шепнул тесть. — Влюбился, идиод, в Настеньку. А вот она!

— Где? — вскричал Дюдькин, однако успел увидеть только голубую курточку.

Тесть хлебнул из графина, лег на кровать и сразу же захрапел. И Дюдькин устроился с краю. Посреди ночи он захотел пописять и проснулся. Увидел рядом не тестя, а голую жену и испугался. А когда увидел, что и сам голый, вспомнил о графине на столе и прикончил все, что там оставалось. Оделся и через окно вы­прыгнул на улицу.

Как раз проезжали пьяные милиционеры. Они увидели посреди дороги труп Дюдькина, погрузили его в машину и привезли в морг — и там все были пьяные. Когда опять захотел писять, наш Дюдькин поднялся.

— А, напились, — усмехнулся он мертвецам, однако волосы зашевелились на голове, едва осознал, что его снова кто-то раздел.

Дюдькин выбрался из морга и с крыльца стал писять, а сторож закричал: ааааааааа!!! Дюдькин испугался и спрыгнул с крыльца в сад. Роса взбодрила дрожащие ноги. С ветки яблони слетела птица, и стали опадать, как снег, мокрые лепестки цветочков, которые Дюдькин ощутил всем своим голым телом, потому что они сразу же прилипли.

Дюдькин разглядел вдали столб с фонарем и поперся напролом по саду. С яблонь осыпались с росой лепестки. Они уже иногда падали не на его тело, а лепесток на лепесток. Столб с фонарем оказался за забором. Дюдькин перелез через него и пошел по какой-то улице. Никак он не мог сообразить, как очутился в этом городе и что это за город. То в гору, то под гору, — и стены у домов с подпорками. Вдали текла река, и на ее берегах квакали жабы. Там росли жалкие березы, а на росной траве под луной Дюдькин заметил следы коров, коз и овец.

Из-за угла одного заваливающегося дома с подпорками показался тоже совсем голый человек, но в тапочках, и зашморгал навстречу Дюдькину. Они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Этот человек держал над собой зонтик. Зонтик был косой. У Дюдькина голова закружилась, и он осторожно сказал:

—  У вас зонтик косой…

—  Ты сам косой! — ухмыльнувшись голый человек посунулся дальше.

Они побрели каждый своей дорогой. Шарканье тапочек вдруг прекратилось. Дюдькин обернулся. Тут же голый человек тоже обернулся. Взгляды их встретились. Бедняги отшатнулись друг от друга и поспешили в разные стороны. Дюдькин только сейчас догадался, что встретил тестя, а тот так и не узнал Дюдькина, обсыпанного цветом.

Тесть на карачках по улице в гору, а Дюдькин закувыркался вниз, сверкая в полумраке телом своим с белым цветом. На востоке зарделись облака на горизонте. Вскоре Дюдькин попал в туман, обрадовался ему и огорчился, потому что сделалось очень холодно, земля ушла из-под ног, и началась трава, прямо ледяная. Он побежал по лугам, оставляя за собой изумрудные следы на белых от росы травах. И это было так радостно, что стал смеяться, как от щекотки.

А когда туман улетучился, голый Дюдькин спрятался в кустах. Солнце засияло в небе, опаляя голову, которая высовывалась из зарослей на тонкой, как стеблинка, шее. На лугу у реки бродили козы, коровы и овцы. Не замечая Дюдькина, в кусты забрался счастливый человек, он принес с собой солому, лег на нее и, улыбаясь, заснул.

Дюдькин подумал, как глупо голому возле спящего, и вылез из кустов. Дальше берег завален бревнами, идти некуда, и Дюдькин повернул назад. К проходной лесозавода подъехал автобус. Надо было что-то делать, и Дюдькин стал рвать под ногами желтые одуванчики. Из автобуса вышли вчерашние гости со свадьбы Дюдькина и, осматривая несчастного обнаженного, восторгались его красотой. Дюдькин наконец увидел среди вчерашних гостей Настеньку в голубой курточке!

В тени от построек лесозавода гуляла прохлада, и кожа Дюдькина — голая и под лепестками — покрылась гусиной кожей. Дюдькин вспомнил, как собирал в последний раз желтые одуванчики, и одна девочка сплела из них себе венок. И она тоже была в голубой курточке… Понятно, почему Дюдькин обрадовался голубой курточке Настеньки! Родственники были, видно, счастливы и не обращали внимания на то, что Дюдькин голый, хотя некоторые увидали его яблоневый цвет и ухмыльнулись восхищенно. Вынесли гроб из проходной лесозавода, погрузили, затем позвали Дюдькина и поехали.

В автобусе Дюдькин протянул Настеньке букет одуванчиков.

— Еще один идиод! — не выдержала теща. — Ах! — Глаза у нее закатились, и она упала бы в обмороке, если бы ее не подхватили.

Автобус подъехал к дому тестя, где ожидала Дюдькина жена. Она вынесла ему свадебный костюм, который уже успела забрать из морга. Дюдькин натянул костюм и поспешил за вчерашними гостями с гробом.

Они пересекли улицу и вошли внутрь дома с решетками на окнах. Старая красавица с серебряными сережками из-под колпака еще фиолетовее халата встретила их и заплакала, и они, прослезившись, поднялись на второй этаж, затем по коридору мимо актового зала, где бухнул торжественный марш!

Директор лесозавода заглянул в актовый зал. Один из оркестра — вместо того чтобы по барабану, — замахнулся своей кувалдой на директора.

— Придурокккк! Сбил меня, идиод!!!

Старая красавица вдруг стала раком посреди коридора, а те, что с гробом, не успели остановиться и натолкнулись на нее. Она достала из-за голенища сапога ключи.

— В карманы не кладу, потому что украдут, — пояснила. — Поэтому — в сапоги…

Она нашла в связке нужный ключ и открыла дверь.

— Заходите!

Однако никто не осмеливался, тогда подтолкнули Дюдькина, и он вошел первый. За ним поспешно, все сразу, ввалились остальные. Дюдькин сразу же узнал вытянувшегося на койке своего обидчика.

— Еще вчера вылез в форточку и пальцем на меня: и ты тоже! — вспомнил Дюдькин. — А вот сегодня…

Покойника положили в гроб, затем Дюдькин поднял голову. А на потолке кровью: ЗДЕСЬ БЫЛ КОЛЬКА ИЗ ДЮДЕК! Душа у Дюдькина будто в гробу перевернулась, и он вспомнил детство. Из детства он сразу вспомнил корову. Ее звали Чайка, а папа Дюдькина неустанно следил, чтобы Чайка стояла на месте, когда шлепала кучи. Она всегда это делала во дворе, и кучи надо было переносить в хлев. И чем больше куч, тем больше радости!..

Глубокой ночью приехали в Дюдьки. В деревне не горел ни один фонарь. Автобус обшарил фарами хаты и остановился у последней. За калиткой разросся терновник, и, пока пробрались к крыльцу, до крови исцарапались и вымокли от росы до нитки. Вошли в хату, включили электрический свет, а затем вернулись за гробом, оставшимся в автобусе. Соседские собаки рвались с цепей и, выворачивая нутро, охрипли, однако никто не вышел поинтересоваться, кто это приехал, — все в Дюдьках спали мертвецким сном. Приехавшие внесли гроб с Колькой в хату и, не раздеваясь, полегли спать при зажженном электричестве. Один Дюдькин не лег, а сел у гроба. Собаки за черным окном заволоклись в свои будки. И, когда наступила мертвая тишина, вдруг запели осторожные соловьи и заревели на лугу жабы. Не шелохнувшись, Дюдькин так просидел у гроба, просветленный, до самого утра, пока не поднялись вчерашние гости со свадьбы, которых уже можно назвать его родственниками. И он им сразу же:

— А он мне улыбнулся!!!

— Ну и идиод! — переглянулись между собой родственники.

— Это кто же идиод?! — встрепенулся Дюдькин.

На похоронах отстал от всех, и, едва процессия свернула с большой дороги на кладбище, поспешил дальше; надо бы свернуть на другую большую дорогу, а он, не переставая трепетать, не свернул и, когда с другой стороны подошел к воротам на кладбище, сначала подумал, что это не то, другое кладбище, за ним не Дюдьки, а другая деревня, и, пока голова не перестала кружиться, ощущал за спиной крылья. За воротами мерцали за черными иглами сосен бледные городские лица. С кладбища выбежала Настенька в голубой курточке. Она размазывала по лицу слезы, но, заметив Дюдькина, спряталась в кустах.

За Настенькой из ворот еще одна, только не голубая, а красная курточка. Дюдькин пригляделся: в красной — не девочка, а взрослая девушка, однако она не выросла большая. Она спросила у Дюдькина — не видел ли он Настеньку, но он ей не сказал, что девочка спряталась от него в кустах.

Эта маленькая девушка в красной курточке работала в сельской больнице и принесла на поминки эфира. Его налили и Дюдькину. От эфира возносился изумительный запах. Дюдькин выпил и сразу сделался пьяный. Он попросил, чтобы еще налили, встал и сказал:

— Выпьем за здоровье Кольки! — И тут же: — Чего выпялилась? — показал на девушку в красной курточке.

— Нельзя показывать пальцем! — уколола Дюдькина туфелькой жена, а он еще раз:

— А кто ты такая?

— Ты не знаешь Машку? — удивились за поминальным столом. — Да это же дочка Кольки — только не городская, а деревенская, но Колька бросил ее маму и уехал в город.

— А где городская его дочка? — поинтересовался директор лесозавода, однако никто ему не ответил, и Дюдькин, глядя, как все приумолкли, понял, почему Колька влюбился в Настеньку.

Дюдькин еще выпил эфира и, промахнувшись рукой с вилкой, не донес до рта еду и заляпал свадебный костюм.

— Идиод! — вырвалось у жены, и Дюдькин не вытерпел:

— А сама?

Он еще хотел добавить — и еще неизвестно, что было бы дальше, но тут тесть схватил графин со стола и махнул нашему герою. Они оба упали с крыльца в заросли терновника, но тесть графин не выпустил. Среди терновника выжила со счастливых давних времен сирень, и, больно ударившись о ее ствол, тесть, как маленький ребенок, стал бить ее кулачком. Маленькие несчастные цветочки посыпались, обсыпая не тестя, а Дюдькина. Дюдькин показал пальчиком на лепестки и засмеялся. Тесть увидел, что Дюдькин смеется, вытер слезы, поднял над собой графин, и горло у него забулькало. Затем сквозь терновник продрались на улицу, но только продрались, как тесть вдруг назад с графином. Градусы плескались в графине, сверкая изумительно через стекло. Тесть всунулся в открытое окно.

— Доченька!

— Нет ее.

— А где же она?

— А я знаю, где она, — шепнул тестю Дюдькин, и они поспешили с графином на кладбище.

За деревней Дюдькин попросил выпить. Тесть ему дал. Дюдькин отпил половину. Тогда тесть забрал графин, прикончил остальное и выбросил стекло в поле. Графин не разбился в траве, а кувыркаясь покатился с горы, пока не кокнулся о камень. Вдруг печальный вздох услышал Дюдькин. Он побежал на вздох и быстренько нашел Настеньку. Она спала за кустами в траве.

— Нашел! — обрадовавшись закричал Дюдькин.

— Иду, — тесть спешил напролом в кустах и смеялся.

— Сюда! Сюда! — кричал Дюдькин. — Вот... — прошептал он.

— Чего кричишь? — набросился на Дюдькина тесть. — Не видишь — она спит!

Девочка дрожала, набравшись от земли могильного холода. Тесть взял любимую доченьку на руки и понес ее. Она не проснулась. На беленьком личике отпечатались розовые стебли трав. Отец нес ее на руках, а Дюдькин шел рядом, как идиод, и просил понести Настеньку:

— Мне просто очень неудобно идти просто так!

Наконец тесть позволил ему немного понести доченьку, и Дюдькин обрадовался. Он бережно принял спящую девочку и подбросил ее на руках.

— Чего ты? — не понял тесть.

— Я не думал, что она такая легкая! — изумился Дюдькин.

— Это же дитя, — усмехнулся тесть, но долго нести дочку не разрешил и вскоре забрал ее.

Дюдькин снова пошел, как идиод. Вдруг ему в голову тюкнуло, а что если Настенька, когда вырастет, станет похожа на свою старшую сестру, на которой он вчера женился, и от этой мысли чуть с ума не сошел, но тут другое тюкнуло, и он воскликнул:

— Как же он там?!

— Кто он? – не понял тесть.

Ночью на кладбище приволокся один идиод, позарившись на свадебный костюм Кольки, и раскопал могилу. Отодрав крышку от гроба, этот идиод заглянул покойнику в лицо, а тот не выдержал и хихикнул. Идиод на крыльях, будто ангел, улетел с кладбища, а Колька выбрался из могилы, и — куда ему теперь деваться?

Прободрствовав у гроба прошлой ночью, Дюдькин сладко спал. Ему приснился священник, спрашивает: Чем от вас пахнет? — Одеколончиком, — нашелся Дюдькин, тут родственники, подхватившись от отчаянного стука в дверь, растолкали его, чтобы открыл. — Одеколончиком, — повторил Дюдькин. — Нельзя! — Для души, — оправдываясь перед священником, он открыл Кольке и улыбнулся ему (ему ли?) — и опять лег спать.

Когда его снова растолкали, солнце уже поднялось высоко. Директор лесозавода дал Дюдькину денег, чтобы сходил в магазин и купил чего-нибудь позавтракать. Дюдькин побрел в магазин. Желтенький песок на дороге накалился на солнце и прожигал сквозь подошвы ботинок. Магазин стоял на высоком берегу большой реки. Дюдькин зашел за магазин и осмотрелся вокруг. Берег холмами и оврагами далеко вниз опускался к воде. По реке проплыл пароход. На голубом небе начинали появляться пушистые белые облака. По берегу пробежали овечки. Они были черные. Берег опускался совершенно голый, только чахлое деревце склонилось над оврагом, который завалили мусором, чтобы дальше не разрастался. Но он разрастался, и дальше стена с подпоркой больничной котельной. От нее в небо черная железная труба. На другом берегу тоже склонилось одно-единственное деревце. Было видно далеко-далеко. Сладкий воздух погонял ветерок. Где-то над головой закричали птицы, но Дюдькин не увидел их. Он лег на молоденькую зелененькую травку. Высоко в небе кругами летал черный коршун. Дюдькин испугался, что коршун может упасть на него, и вскочил. Две курточки — одна голубая, а другая красная — сбегали по холмам вниз к реке. Дюдькин не выдержал и тоже побежал. Берег опускался так круто, что Дюдькин ботинком сбил шапку со своей головы и от восторга чуть не задохнулся. Когда Дюдькин догнал курточки, Машка заплакала — за ней Настенька, а он никак не мог понять — отчего они разревелись? Курточки спрятались в овраге, а Дюдькин отправился искать шапку.

Потом полдня взбирался к магазину, а там обед. Пока дождался продавщицу — еще час прошел, а в магазине на полках одни рыбные консервы. Увидел в окне голубую курточку и, выскочив из магазина, скорей за ней. Настенька за­смеялась, когда только что рыдала; ему бы тоже засмеяться, а он чуть не расплакался, но тут кто-то сзади закрыл ладонями ему глаза. Дюдькин царапал ресницами эти ладони и затаился. Машка не выдержала и расхохоталась, и он обернувшись тоже не выдержал и жалея обнял ее, как маленькую девочку, а она вырвалась и убежала.

Дюдькин назад к магазину, но краем глаза заметил ангела, рванувшего на крыльях за Машкой. Ангел за ней в дом, а Дюдькин невольно за ангелом; окна настежь — и Дюдькин увидел, как Машка достала из буфета бутылку и налила ангелу.

— Чего подглядываешь? — высунулась она из окна.

Дюдькин, смутившись, побрел по улице, а навстречу коровы, среди них Чайка. Она, задрав хвост, зашлепала посреди дороги кучу. Дюдькин услышал, как Машка снова расхохоталась — и теперь ангел смахнул крылом с Дюдькина шапку, и Дюдькин унюхал, как от него (от ангела) несет эфиром.

Наконец Дюдькин опомнился: автобус пибикал и ему махали руками; он поднял шапку и побежал.

— Где ты шляешься? — сказал ему, ухмыляясь, директор лесозавода. — А, эфир пил?