Об авторе | Алексей Иванович Слаповский — прозаик, драматург, сценарист. Родился в 1957 году. Окончил филологический факультет Саратовского университета, работал учителем, корреспондентом радио и телевидения, редактором в журнале «Волга». Романы неоднократно издавались в России и за рубежом. Пьесы идут во многих театрах России и других стран. Автор сценариев нескольких популярных телесериалов и кинофильмов. Живет в Москве.

Постоянный автор «Знамени». Последняя публикация — «Неизвестность» (№9 за 2016 год). Публикуемый рассказ входит в книгу «Туманные аллеи», готовящуюся к печати в издательстве АСТ: Редакция Елены Шубиной.

Алексей Слаповский

Постскриптум

сюжет для большого рассказа

                                                   С о р и н.  Вот хочу дать Косте сюжет для повести.

                                                   Она должна называться так,
                                                            «Человек, который хотел».

                                                                                                                       А. Чехов. «Чайка»

                                                   «Да-с, я знаю, — перекрикивал нас седой господин, — вы

                                                   говорите про то, что считается  существующим, а я говорю

                                                   про то, что есть.

                                                                                                           Л. Толстой. «Крейцерова соната»

У него был ироничный и бойкий взгляд человека, который знает о жизни всю горькую правду. Такой взгляд встречается у милиционеров, любящих пофилософствовать с попавшими в их лапы шибко грамотными. Дескать, удивитесь, насколько я не дурак, хоть и милиционер.

Впрочем, давно уж нет милиционеров. Съел медведь чижика, одним шальным указом премьер Медведев, ставший, если кто помнит, зиц-президентом, отбросил в прошлое огромный пласт литературы и кино, где люди из милиции были частыми персонажами, причем не всегда отрицательными. Теперь если кто натыкается на такого героя, сразу понимает — это было в минувшую эпоху, это старина. А стариной у нас интересуются все меньше.

Он рассеянно шел мимо, увидел меня, улыбнулся, как знакомому. Я машинально улыбнулся и кивнул в ответ. Он принял это как приглашение к общению. Подсел, спросил:

— Тоже на Челябинск застряли? Еще на час отложили, погода.

Я всматривался. У меня плохая память на лица.

— Нет, вы меня не знаете, — засмеялся он. — А я вас сразу узнал. Я у вас в друзьях, но под псевдонимом, не люблю светиться. На фейсбуке, — пояснил он. — Некоторые говорят — на фейсбук, а я считаю, попало слово в русский язык, все, склоняйся. Вот из-за кофе спорят — он, оно, а раньше говорили — кофий. Это правильнее. И песня такая была, про чашку кофию. Марина Хлебникова пела, помните ее? Должны помнить, мы примерно одного поколения.

— Помню.

— Я вас читаю, иногда комментирую. Редко. Не ввязываюсь в ваши споры. Вы, как я понял, недавно книжку под Бунина написали? «Туманные аллеи», не ошибаюсь?

— Не ошибаетесь. Я и ссылки давал на некоторые рассказы.

— Врать не буду, не читал. Я, когда вижу ссылки или «читать дальше», то есть текст длинный, не открываю. Да и все, наверно. Серфинг такой у всех — с волны на волну. Если чуть длиннее волна, уже скучно.

— Согласен.

— «Туманные аллеи», интересное название. Если у Бунина секс — дело темное, у вас — туманное? Так?

— Там не совсем про секс.

— Это понятно. Про любовь?

— В том числе.

— Значит, все-таки про секс. Хотим мы того или нет, секс — основа жизни и искусства. Всего вообще. Реклама — секс. Кино — секс. Живопись та же, Возрождение и другие эпохи, сплошное голое тело, тоже секс. Нет, мне это близко, даже более чем. Я с детства эротоман и сексоголик. — Он вздохнул, но вздох был легкий, будто он не каялся в этом симпатичном грехе, а хвастался им. — И человек на самом деле не хомо сапиенс, а хомо, как сказать… Хомо сексус! Латынь не учил, говорю по наитию. Хомо сексус, звучит? Потому что животные занимаются только для продолжения рода, а человек для удовольствия…

— Животные иногда тоже…

— Вы не дослушали, не только для удовольствия. Еще секс для престижа, секс для повышения социального статуса, секс для реабилитации, секс из милосердия, благотворительный такой, у супругов сплошь и рядом встречается, секс вынужденный, тоже у супругов, или если секретарша с начальником, секс по пьяному делу, секс по глупости…

Он перечислял еще довольно долго.

Слово «секс» звучало надоедливо, как стрекотание кузнечика.

Я, как часто со мной бывает, кивал, отключившись, думая о своем. Именно поэтому многие считают меня приятным собеседником.

Но тут выловил слухом что-то знакомое.

— Сюжет для рассказа, как у Чехова, кажется. Еще кино такое было. Не пом­ню, про что, только название помню. Было такое кино?

— Было. «Сюжет для небольшого рассказа».

— Вот. Нет, у меня для большого. В небольшой не уместишь. Но это ваша тема, именно про секс и про любовь.

— Не совсем моя…

— Стесняетесь? Все стесняются. И я стесняюсь. Но я сейчас немного выпил, так что ловите момент. Я редко про себя рассказываю. Практически никогда. Может, кстати, в бар? Я вон в том был, ничего так. Дорого, конечно, тут везде дорого. Но я угощаю.

— Нет, спасибо.

— Не хотите или не пьете? Мне кажется, непьющих писателей не бывает. Если только завязавшие.

— Я завязавший.

— Сочувствую. Тем более вы меня поймете. Я тоже завязавший практиче­ски, в смысле секса, но все равно больной. И ведь постоянно хочется выпить, да?

— Уже нет.

— Тогда вам легче. Мне хочется постоянно. Всегда. Днем и ночью. Но у меня много работы, очень много. Дети от трех браков, что вы хотите. И внуки уже. Половина детей взрослые, сами зарабатывают, некоторые неплохо, но я всем помогаю. Надо же чем-то свое существование оправдывать. И отвлекать себя от секса. Спро́сите, почему отвлекать, зачем? Причина тупая — проблемы со здоровьем. Поэтому и завязавший. Мучительная штука, между прочим. Вы вот сидите и спокойно читаете, да?

— Читал.

— Намек понял, но я коротко. И это же ваша профессия — слушать, запоминать. Я ведь не про теорию вам, я реальный сюжет расскажу. Сам хотел написать. Начало есть: они дружили три года, но не были знакомы. Эффектно, да?

— Дружба по переписке?

— Догадались. Да, по переписке. Дружили, дружили, а лично знакомы не были.

Он хмыкнул, качнув головой, будто сам удивился такому казусу. При этом глянул в сторону и понизил голос:

— Видите девушку напротив? В голубых джинсах?

— Да.

— И как?

— Что?

— Что чувствуете?

— Милая девушка.

— А я страдаю. Сразу. На тему — почему не моя? Это жутко, я серьезно. Я везде головой кручу на триста шестьдесят градусов. У одной ноги красивые, у другой лицо, у третьей шея, руки, да мало ли. А иногда вся красивая, с головы до ног. Тут я сразу впадаю в депрессию. Серьезно, я всю жизнь страдаю от женской красоты. Терзает она меня просто. Началось очень рано, лет в восемь. У вас когда?

— Что именно? Понимание женской красоты?

— Нет. Тоска по сексу.

— Я бы не сказал, что прямо тоска. Но тоже рано, да.

— А я четко зафиксировал. Мы тогда переехали, пришла к нам соседка. Я увидел — и умер. Она в таком халатике была, коленки голые. Понятно, красивая, но я и до этого красивых видел. А тут по-другому все. Коленки эти, шея, губы. И смеялась так… Волнительно. Короче, впервые почувствовал реальное возбуждение. То есть и раньше чувствовал, но безадресно, физиологическая реакция растущего организма, с утра обычно. А тут… Даже спрятался. С этого и началось. Жил и всех хотел. Одноклассниц красивых, на улице, если кого встречу, по телевизору увижу, в кино. У мамы журналы были, вязание там или вышивание, на обложках девушки в свитерах или блузках, или еще там в чем- то. Главное, лица красивые у всех. Я беру журнал, фонарик, под одеяло прячусь и целую их. Бумажных этих красавиц. А жил с сестрой в одной комнате. Она на два года старше. Чего вы хотите, двухкомнатная квартира, родители в одной комнате, мы с сестрой в другой. И так до восемнадцати лет, представляете? Потом родители сумели кооператив построить, три комнаты, вот было счастье. А сейчас у меня домик неплохой в Подмосковье, семь комнат, плюс квартира в Москве, а счастья нет. Хотя, если честно, и раньше не было. Совершенно спокойно говорю, что я несчастный человек. Почему спокойно? Потому что мы все такие. Кроме тех, кто себя обманывает. Вы вот — счастливый человек?

— Да.

— А, ну конечно. Типа — творчество?

— В том числе. Что до сих пор живой — уже счастье.

— Были шансы умереть?

— Как у всех.

— Завидую. Особенно, что творчество есть. А я абсолютно нетворческий человек. Банальный. Но у меня талант общения. И секса, конечно. Был. Так вот, представьте, с восьми лет осознанно и жестоко хотеть секса. Каждый день, каждый час. Мастурбация, естественно, входит в стоимость, но не помогает. Потому что это ведь не желание оргазма, это в комплексе. Желание ласки, так скажем. Прикосновений. Может, детская травма у меня в корне — родители не ласкали. Между прочим, после этой соседки я маму увидел совсем новыми глазами. Впервые понял, что она некрасивая. Жуткая мысль для ребенка. Наши же мамы самые красивые. А моя нет. И я мучился, что я это вижу. Значит, не люблю. А она еще такая высокая, огромная даже. Гренадерша такая. Отец на полголовы ниже был, я в него пошел. И ведь тоже довольно высокий, вы же видите, да? Выше среднего как минимум. Тогда представляете мою маму. И вот этот комплекс вины пошел — что не люблю ее. И отца. И сестру не очень. То есть люблю, но мало. Максимализм такой. Если любить — то сильно. А раз не сильно, значит, вообще не любишь. Знакомо?

— Нет, но понятно.

— Ну да, ваша профессия такая — понимать. Чувствовать то, что сам не чувствуешь. Как психологи. В наше время психологов не было. Или мы о них не знали. Каждый был сам с собой. И с пионерской организацией, с комсомолом, где такие вещи не обсуждались. А надо бы. Не взвейтесь кострами синие ночи, а проблемы детской и подростковой гиперсексуальности. Вот была бы польза! Я на чем остановился? Родители не ласкали, да. Были наполовину пролетарии. Папа мастер на заводе, мама ателье заведовала, швейница. Небольшое начальство как бы. Полуинтеллигенция. Конечно, образование нам с сестрой дали, вообще молодцы. Но работу любили, такое ощущение, больше, чем нас. Или чтобы домой позже возвращаться. Потом я понял, что у них горячей любви тоже не было. Но и никаких измен. Очень порядочные. Да нет, если сравнить с другими, идеальная семья. Но какой-то теплоты не хватало, что ли. Не откровенные мы были, понимаете?

— Да.

— У меня вот друг и сосед был, Саня, он с матерью: мамусик, мамчик. Обнимает, в щеку целует. Выпрашивал что-то. Она смеется, сердится, а самой приятно. И ему тоже. А я завидовал. Я свою не мог так обнять. Она же тоже женщина. Это ужасно, видеть в матери женщину. Да еще некрасивую. Чистый Фрейд, да? И вот эти все мучения накладывались — ласки не хватает, секса ужасно хочется. Но никто не догадывался, я активный мальчик был. И общественная жизнь, и учеба, все на высшем уровне. И во дворе был не последний — в войну, в футбол, в хоккей, все успевал, считался смелым. Не дворовый вожак, не командир, но, как бы сказать, политрук. Говорил всегда хорошо, грамотно, умел убеждать, это уважали. Неправда, что дети уважают только силу. Они уважают все настоящее. Видят в человеке настоящие способности какие-то и уважают. А кто на себя напускает, сразу — смех, презрение. Во всем я был нормальный, кроме отношения к девочкам, к девушкам. К женскому полу, короче. Тут ведь в чем дело? Секс, если его нет, он вырастает, вырастает и превращается в огромную гору. Чем дольше я его ждал и о нем думал, тем значительней казалось это, так сказать, явление. С горой я не зря сравнил — чем дольше на гору смотришь, тем она кажется выше. Особенно когда рядом. Я же альпинистом был, пять восхождений. Вообще склонность к экстремальным видам, картингом еще занимался, вожу лихо до сих пор, горные лыжи, с парашютом три раза прыгал, да много чего. И все это сублимация, если подумать.

Короче, я к сексу готовился, как какой-нибудь Наполеон к мировой войне. И именно поэтому задержался с этим делом. Чем дольше готовишься, тем страшнее. А был уже возраст — все хвалятся этим, рассказывают. Врут, конечно. Я не мог. Умел врать, но тут — не мог. Слишком серьезная тема. Поцеловался впервые в десятом классе, в шестнадцать лет, играли в бутылочку. Но это был поцелуй, я вам скажу. Очень симпатичная была девочка, дружила с одним не из нашего класса, он там тоже был, она, может, дразнила его, что ли, из-за чего-то, поцеловала меня прямо всерьез. Ну, по-французски, как это называют. Я до сих пор этот ее язык, живой такой, маленький, нежный, как она вся, эти ее губы, такие, знаете, средней упругости, в меру влажные, гибкие, тоже такие живые… Губы разные бывают, то слишком мягкие, будто расползаются, а то мокрые слишком, извините за физиологию, бывают твердые, суховатые, будто коркой покрытые… Да вы сами знаете, чего я. Я этот поцелуй всю жизнь помню. Целую ее, задыхаюсь, а сам думаю: ох, как бы я тебя любил! Четко помню вот именно эту мысль: как бы я тебя любил! Но не влюбился, ничего. Позавидовал, конечно, ее парню, но… Даже порадовался, что не влюбился. Она симпатичная была, но мне хотелось влюбиться в по-настоящему красивую. Идеальную в каком-то смысле. И чтобы первый секс с ней был. Понимаете, да? Если поверхностно судить — развратный мальчик, развратный юноша, только о сексе и думает, и это так, а если всмотреться — романтик. Не просто секс ему давай, а суперсекс. И как вы думаете, во сколько лет это произошло?

Я не люблю такие угадайки, поэтому ответил:

— В двадцать пять?

— Иронизируете? Имеете право. Вот у вас во сколько?

— Я личное не обсуждаю.

— Ясно. Тоже поздно?

— И на подначки не ведусь.

— Если бы рано, сказали бы. А у меня — в двадцать один! Причем любил я, по контрасту с мамой, маленьких и стройных, а первая была высокая. Обычное дело — студенты выпивали на квартире у одного, и мы с ней… Алкоголь — враг мой. Все дурацкие поступки я совершил в состоянии алкогольного опьянения. Очень увлекался, до тяжелых состояний. Сейчас меньше, здоровье, слава богу, не позволяет. Внутри предохранитель срабатывает — все, хватит. А тогда… Причем алкоголь меня не раскрепощал, как ни странно. Я даже в пьяном виде боялся… Ошибиться с выбором, что ли. И, естественно, ошибся. А я ей, оказывается, давно нравился. Сокурсница. Вот она и была намбер ван. Получилось так никак, что даже обидно. Как в старом анекдоте: жалкое подобие моей левой руки. Но девушка сразу в любви призналась, то есть в большой симпатии, потом позвонила, еще раз встретились. Ну, и я в ней что-то нашел привлекательное. Нет, она очень была внешне ничего, но вы помните мою мысль, да? — только красавица чтобы была. А получилось не с красавицей. Но, надо отдать ей должное, была страстная очень. А у меня застоявшийся голод, я и набросился. Каждый день встречались. Она меня очень хвалила, считала, что я страшно опытный. А я столько раз это мысленно проделывал, что и правда, вел себя как опытный. То есть мне так казалось. На самом деле дурак-дураком, щенок, кутенок. Главное, встречаюсь с ней, а сам по-подлому думаю: ладно, зато наберусь опыта. Тут бац — она беременная. А я человек ответственный, в кусты не спрятался. Поженились. На свадьбе интересный случай произошел. Подруга моей невесты, жены уже фактически, пригласила потанцевать. Гибкая такая, сразу прижалась. И на ухо мне: через десять минут за рестораном. Свадьба в ресторане была, такой отдельно стоящий ресторан. Сказала и ушла. А я уже выпил. Крепко причем. Мне даже один друг сказал: похоже, для тебя свадьба только повод напиться.

И я пошел за ресторан. Место глухое, темно, баки какие-то, кусты… Она ждет. И мы прямо у стены, там еще крылечко было, она на него ножку поставила… Ладно, без подробностей. И я, хоть был пьяный, а понял, что с ней совсем не так, как с намбер ван. Та получала удовольствие от меня, именно и конкретно от меня, я это чувствовал, а эта — от процесса, безлично. И меня это странно заводило почему-то. Нет, все правильно, отбрасывание личности способствует чистому сексу, отсюда проституция.

— Но она почему-то именно вас выбрала. Жениха.

— А тут парадокс — ей нравилось то, что нельзя. И я на нее, как сейчас выражаются, запал. Тоже не красавица, но… Ближе к параметрам, тоненькая, но не худая. И я начал с ней встречаться. То есть двойная жизнь пошла сразу после женитьбы. Но она, наверно, и с другими встречалась. Через месяц все кончилось у нас. Сказала: не хочу, чтобы твоя жена меня считала сволочью, мы рано или поздно попадемся. Это отмазка была, я ей просто надоел.

И опять пошли мучения. Хочется же не просто супружеского секса. Любви, да? И секса с любовью. А любви не было. Сын родился, потом мы работать оба начали. Жили у ее родителей, там еще брат был ее младший, но квартира большая, пять комнат, отец начальник. Мои муки продолжаются, без конца смотрю на других. Но остаюсь застенчивым. То есть во всем смелым, а в этом нет. Опять же оттого, что придаю этому преувеличенное значение. Вроде бы уже опыт, уже две женщины было. Да хоть десять, хоть двадцать, у людей моего склада каждый раз как первый. Преодоление. Новая вершина. Или яма, это уж с какой стороны морали смотреть. Потому что такие, как я, мы не бабники, бабники — люди веселые, легкие, безгрешные даже, что для нас горы, вершины, для них — кочки. Прыг-прыг, и в сторону. Наверно, у актеров так, у писателей тоже. У каждого по пять браков, не считая любовниц. Верно?

Я приподнял плечо и посмотрел на табло. Там было все то же, задержка рейса.

Он стал сугубо серьезным, даже печальным — показал этим, что балагурит не ради красноречия, а прикрывает настоящую боль. И продолжил:

— Намбер ван моя была чуткая, быстро поняла, что я ее не люблю. Но не спрашивала. Боялась. А я ее считал виноватой. Классический же случай: женила на себе. Мне это помогало. Если ты виновата, я имею право делать, что хочу. Поэтому вел свободный образ жизни. Нет, много работал, я всегда много работал, но успевал с друзьями пообщаться, спортом слегка увлекался, в мини-футбол мы играли, другие дела. Как обычно. То есть ходил налево то и дело, но в мыслях. Было за это время всего две девушки, разовые, проходные, обе по пьяному делу. И вот Новый год, елка без отрыва от производства, тогда устраивали такие вечера, если помните, сейчас корпоративы называются. С женами приходили, с мужьями. А моя намбер ван то ли болела, то ли еще что-то, я был один. И там оказалась, сразу забегу вперед, намбер ту, моя будущая вторая жена. Очень красивая. Вот именно то, что я искал, все при ней. Дочь зам директора, разведенная, бездетная. Танцы, все такое, я рискнул, подошел. Танцуем. И как-то легко все пошло, шутим, друг друга понимаем. Как в пинг-понг играть с хорошим партнером — стук-стук, стук-стук. Причем я был трезвый, период такой был, я тогда уже начал перерывы делать. И она тоже, потому что за рулем. Папина дочка с машиной, везло мне на дочек начальников. Не специально, так получилось. Оказалось, что живем рядом, она предложила подвезти. Кто бы отказался? Ехали, говорили, ощущение полной такой гармонии на вербальном уровне. Подъехали к моему дому, она смотрит на меня, я на нее, улыбаемся. И она говорит: да ладно тебе, ты же понимаешь, это неизбежно.

Знаете, что помню? Шубка у нее была белая, не знаю, какой мех, неважно. И вот эта шубка мягкая, пушистая, и она внутри нее, теплая, как в гнездышке, и я к ней туда — как домой попал. И духи были — с ума сойти. У нее все было первого класса, одевалась со вкусом, шарм такой был, я с ней, кстати, тоже свой вкус развил. А в машине мы тогда… Дело не в сексе, а в поэзии. В романтике. Я потом фильм увидел задним числом, сейчас вспомню, французский, про гонщика…

— «Мужчина и женщина»?

— Да. Любимое кино, а название забыл. Слишком оно общее. А лицо актера помню, сдержанное, умное. Как же его…

— Трентиньян.

— Точно. А актрису не помните?

— Нет.

— И я не помню. Но похожа на мою намбер ту. Такая тонкая во всех смыслах. Я с ней себя в три раза умней почувствовал. Ну, и… Чтобы не размазывать — через три месяца понял, что готов уйти из семьи. Да, люблю сына, жену по-человечески тоже жалко, но я в это время почти ее ненавидел. Не хотел ненавидеть, но чувствовал — ненавижу. Все раздражает — голос, лицо, тело. Она еще любила по дому почти голышом ходить. Тоже раздражало. А с этой — полный интеллектуальный и физический восторг. Нет, что-то я чувствовал такое, что-то подозревал, но… Короче, полгода решался, потом был тяжелый разговор, жена рыдала, потом ее родители подключились, проклятия всякие, угрозы. Я вытерпел. Переехал к намбер ту. Отношения без свадьбы оформили. Ее родители тоже были недовольны, я тогда не очень высоко поднялся по работе. Но потом все-таки тесть меня приподнял, и я оправдал доверие. Потом дочь у нас родилась, дачку мы начали строить, образцовая советская жизнь позднего периода, перед крахом.

А я понял, почему подозревал, что что-то не то. Потому что намбер ту все делала усилием воли. Намбер ван тоже включала мозги, но была проще, естественней. А эта во всех случаях сначала решит, потом сделает. Решила, что я ей подхожу в мужья, — сделала меня мужем. Решила дочь родить — родила. И все, ушла в дом, в дочь, в работу, кандидат наук она химических была, потом докторскую защитила, по науке пошла, в Москву переехала, это уже после меня, а там в большой научный бизнес вклинилась... Главное, я быстро сообразил, что любви у меня никакой не было. Просто она оказалась близко к моему сексуальному образцу. И насчет секса, между прочим, тоже обманка. Вы представляете, что можно управлять оргазмом с помощью силы воли?

— Вряд ли.

— А у нее получалось! И во всем так. Вы бы видели, как она за столом сидит — и ведь дома, не в ресторане! Вилочка справа, ножичек слева, салфеточки, для яичек рюмочки-подставки, для каждого блюда своя тарелочка, ест не быстро и не медленно, а чтобы вот точно почувствовать момент насыщения и перестать. Она и сексом занималась, как обедала. И мной управляла. Или: тихо, тихо, не торопись. Или наоборот: уже можно. А сама уже отдыхает, тебя не дожидается… Да нет, чего я тут клевещу, это же не главное, отличная женщина, все хорошо, кроме любви. Не было. И у нее не было. Но было чувство собственности, да еще какое. То есть — и сама не гам, и другим не дам. Ревнивая была жутко. И пьянство мое пресекала. Но я ее все-таки ценил, гордился — и умная, и красивая. Грело это мое честолюбие, мне все знакомые завидовали. В самом деле, вот тебе твой сексуальный идеал, вот тебе благополучие, чего еще? А я через три года ненавидел ее больше, чем намбер ван. До злости. Начал все-таки выпивать. Назло. Две женщины было в этот период. Назло. Я заметил, когда для удовольствия с ними сходишься, тогда труднее, а когда назло, очень помогает. И был в поиске постоянном, потому что странно уйти, когда не к кому. Повод нужен. А время мутное, перестройка, все прочее. Бизнесы всякие пошли, я подключился. На этой почве встречаю энергичную девушку, женщину, около тридцати, но как девочка. И она была в каком-то смысле моей настоящей первой.

— То есть?

— Бешеная была. Совпали темпераментами. Обожала это дело. Я до нее не разворачивался в полную, так сказать, амплитуду. Был узкий коридор привычных навыков, примитивный, если честно. А она мне такой простор открыла! Талант и мастерство, чего уж там. Ну, то, что называют «техника секса». И она относилась именно технически, но вкладывала всю душу. Вот сочетание такое. До бессознательного состояния, до обморока, но обморок этот грамотно готовила. И не стеснялась учить меня. Исследовать этот космос. Что-то вроде тантрических практик, но без фанатизма. Я по-настоящему заболел сексоголизмом именно после нее. От намбер ту ушел без колебаний, почувствовал как бы свободу бессовестности, прекрасного эгоизма. Рассуждал — мне тут такое открылось, а я буду прозябать в семейном лоне и мучиться? Я вообще понял, что не семейный человек. И не коллективист. У меня и бизнес сложился такой, я специалист индивидуального профиля. Вся фирма — я и бухгалтер, она же юрист, дама уже в возрасте, но незаменимая. Это детали. А женщина эта была замужем, что ничему не мешало. Я ее мужа в глаза не видел и даже не узнал, кто он. Она меня чутьем угадала. Встретились по делу в ресторане, обсуждали, ее сотрудники, мои сотрудники, потом мы двое остались. Зимой было, я ей пальто подаю в гардеробе, через зеркало смотрю на нее, а она: да ты, похоже, человек моего полета. Так и сказала: моего полета. И я сразу ее понял, говорю: да. Она тут же из автомата звонит мужу: задерживаюсь, срочно надо съездить там куда-то с ночевкой, буду завтра, не волнуйся. Потом подруге звонит: нужны ключи. Поехали к подруге, она взяла ключи от квартиры, на окраине чья-то квартира была, а может, снимала с подругой для отдыха. И там она меня обработала.

Целый год я был счастлив, ни с кем больше такого безумия не было. Да нет, не безумие, наоборот, просто два человека выжимали друг из друга все, что было можно. Вы скажете — в примитивном плане. Наверно, может быть. Она тоже была в каком-то смысле больная. И я больной. И мы друг друга лечили. От мужа и дочери она уходить не собиралась, даже речь об этом не шла. Но тут я замечаю, что опять смотрю на других. Наверно, мы с ней дошли до какого-то предела. Один раз предложила позвать девушку по вызову, проститутку. Они же всегда были, а в девяностые появились в массовом порядке, почти легально. Объявления в газетах в рубрике «досуг», листочки на дверях подъездов, все прочее. И она захотела посмотреть, как я это делаю с другой.

Я пошевелился, повел плечами туда-сюда, закинул голову назад, вытянул ноги, разминая затекшее от долгого сидения тело. Он догадался:

— Неприятно слушать?

— Не люблю подробностей такого рода.

— Да любите! Все любят. Но мы очень лицемерные. Двойственные.

— Согласен. Но мне в некоторых вещах нравится быть лицемерным и двойственным.

— Вы серьезно?

— Вполне.

— А в книгах как же?

— Что в книгах?

— Как вы об этом пишете?

— Никак. Я об этом не пишу, — сказал я, вспоминая, пишу ли на самом деле или не пишу. Не вспомнил. Если и пишу, то не так, успокоил себя.

— Да? Стесняетесь или не знаете предмета?

— Стесняюсь.

— И вся русская литература такая. Идеалов полно, а жизни боимся.

— Или уважаем ее. Жизнь.

— Тогда надо уважать во всех проявлениях. Ну хорошо, обозначу пунктиром. Проститутка не помогла, все у нас сошло на нет. Потреблять физические ощущения в чистом виде — этого мало. Все-таки какие-то чувства еще нужны. И общение какое-то. А мы были слишком разные. Она была только в одном гениальная, в остальном — посредственность. Мыслила плоско, не читала ничего серьезного. Работа, секс и дом, все. Еще сериал этот смотрела, «Санта-Барбара». Я говорю — мыло же, туфта. А она: знаю, что туфта, но там красивые люди с красивыми прическами и красиво одеты. И переживают красиво.

А тут меня намбер ту позвала в Москву. У нее уже там муж другой был, но понадобилась кое-какая помощь. И что-то ко мне еще чувствовала. Да мы и до сих пор дружим, и с дочерью у нас прекрасные отношения, я на свадьбе ее во главе стола сидел. И вот я приехал в Москву, жил на съемной квартире, потом купил свою в кредит, быстро выплатил. Нулевые, мне сорок, я в расцвете сил, свободный, началась вторая молодость. Но никаких отношений я не хотел. Ни серьезных, ни полусерьезных. Ну их к шуту. Больные ищут больных, а здоровые пусть живут своей жизнью. Искал женщин на сайтах знакомств. Тех, кто честно пишет — только секс и периодические встречи. Было несколько, быстро понял — все вранье, ищут мужа, или сожителя, или бойфренда. А секс — сопутствующее мероприятие. Поэтому начались проститутки. Рассказывать?

— Необязательно.

— Особо и нечего. Никакой экзотики в этой сфере нет. Заводишь двух-трех постоянных, остальные приходят или уходят, или ты приезжаешь, все по-деловому. Казалось бы, нанял одну постоянную, но сексоголизм такая штука, что ты подсаживаешься на смену партнерш. А те две-три, которые стабильные, с ними не чаще, чем раз в месяц. Проходит месяц, и вдруг чувствуешь, что соскучился по какой-нибудь Еве или Анжеле. Встречаемся приятельски, она тебе что-нибудь веселенькое про клиентов расскажет, ты ей тоже про свои дела. Без напряга. Это специфический такой стиль жизни, я поздно для себя его открыл. Но тут какая-то депрессия началась, то ли уже возраст, то ли… Непонятно. Стал анализировать, догадался: хочу любить. Дошло до мужика за сорок — любить хочу. Да, по-своему любил маму с папой, детей любил, но это не то. Хотелось горячо, с эмоцией, с какими-то… С чем-то духовным, грубо говоря.

И встречаю женщину. Вернее, она меня встречает, просит там помощи по одному вопросу. Я помог. Один раз вечером привезла документацию ко мне домой. И настроение у меня такое было… Ласковое, что ли… И она такая тоже — милая, доверчивая. Двадцать семь лет, москвичка, но наивная, будто из провинции. Оказалось, родители обычные работяги, лимита, приехали на ЗИЛ работать, там и познакомились, поженились, получили квартиру на улице Кастанаевской, в огромных этих домах-кораблях, там она и выросла, потом папа умер, мать второй раз замуж вышла, родила, а дочь уже как бы ни при чем.

Такое ощущение было, что двое сирот встретились. Ну, и погрелись друг от друга. Мне казалось, что школьницу совращаю. Совсем ничего не знала, не умела, хотя я не первый был, но, подозреваю, она с кем-то это сделала, чтобы просто не быть белой вороной среди подруг. Очень старалась, но… Я сразу же понял: не мое. Тем не менее еще встретились по какому-то поводу, еще… Опять она переночевала у меня. А потом, как положено, беременность. Наше же поколение беречься не умеет и не любит, правильно? И рождается у нас двойня. Девочки. Живем с ней, как семья, но не расписанные. Предохраняемся, вроде бы, но опять беременность. Сын. Расписались, куда деваться. Вот скажите на милость, как это может быть — каждый день я думаю, что совершил ошибку, но продолжаю жить с ней, назовем ее, само собой, намбер три, и живу, скажу сразу, уже шестнадцать лет. Шестнадцать! Дочки еще немного и школу закончат, пацану тринадцать, проблемный возраст, контакта, если честно, ни с кем нет. Как это может быть?

— Не знаю.

— Но версии какие-нибудь?

— Чем-то она вам подходит.

— Ничем. Она после тридцати пяти расползлась во все стороны, типичная тетка. И целлюлит, и все другие прелести. Интересы чисто бытовые — дети, готовка, работа у нее на дому, с бумажками возится. Неделями иногда из дома не выходит, продукты через интернет заказывает. А я… А я блудил при первой возможности, но потом неприятности со здоровьем начались, вынужден был прекратить. Но желания-то остались! И вот возникла эта переписка. Три года назад. Я неплохо говорю, как видите, язык подвешен, пишу тоже, но — лично. То есть когда кому-то конкретно и когда есть интерес к человеку. Публично, как вот вы, не умею. Как-то и скучно, и… Там больше хвастовства друг перед другом, чем желания обсудить какую-то проблему. Я не о вас, а в целом. Сначала я увидел фотографию.

— Идеал?

— Как раз и нет. То есть стройная, молодая, приятная, но не умереть. Просто взгляд такой... Я впервые когда увидел, что-то сразу возникло. Будто я ее уже знал. Будто что-то родное в ней, что-то такое…Что-то необъяснимое. И я ей в личку написал что-то. Она ответила. И началось. Я ей первой о себе всю правду рассказал. А ведь терпеть не могу, когда жалуются на семейную жизнь. Ябедничают. Сам виноват, что она у тебя такая, нечего грузить других. А ей рассказал. А она о себе, что у нее схожая ситуация, но муж хороший человек, не хочется его обижать, и так далее. А любви нет. И это, на самом деле, страшно, жить с человеком и чувствовать, как в тебе нарастает что-то… Мягко говоря, что-то нехорошее. Я сейчас лирическое отступление сделаю, потерпите. Рейс, видите, опять отложили.

— Вижу.

— Ну вот. У меня есть друг юности, Боря. Уехал в Израиль сразу после вуза с молодой женой. Не виделись и не слышались с ним лет двадцать, а то и больше. И тут вижу его в фейсбуке. Ну, привет, привет, как дела, все нормально, работает технологом, ничего конкретно сообщить не может, военное предприятие. А сам выкладывает постоянно свои фотографии с женой. То отдыхают где-то на море, то дочь к ним с внуком приехала, еще что-то. Суть в чем? Жена его — очень толстая. Просто болезненно. Может, болезнь и есть. Но он на всех фотографиях с ней в обнимочку, в щечку ее целует, цветочки дарит. Я смотрю и не верю. Хотя — понимаю, в чем там собака зарыта. Евреи знаете, чем от нас отличаются?

Тут он вдруг слегка смутился, сбился — впервые за время своего довольно гладкого рассказа.

— Извините, я как-то не подумал, а ведь вы, может, тоже? У вас фамилия такая… Двусмысленная.

— Нет.

— Тогда ладно. Нет, я ничего на этот счет не имею, просто — чтобы не попасть в глупое положение.

— Не попали.

— Хорошо. Так вот, мы, русские, себя вечно казним, бичуем, я не имею в виду творчество, стихи какие-то, поэзия такой жанр, там каждый себя бичует, хоть ты еврей, хоть немец, хоть эфиоп, я о жизни: мы, русские, вечно недовольны — работа не та, машина не та, жена не та. Евреи умнее! Они понимают — кто жалуется на жену, тот признается в неправильном выборе. То есть в том, что он дурак. Значит — он себя не уважает. А еврей может что угодно, но одного он не может — не уважать себя. Поэтому я предположил, что Боря сам себе не признается, что жену не любит. И я его об этом напрямую спросил. Он раз в пять лет на родину прилетает, тетя у него тут любимая, в филармонии работает, не хочет бросить любимый коллектив. И вот был пролетом у меня. Выпили, то, се, и я ему: Борь, ты меня не убивай, я хочу понять твою загадку. Ты со своей сколько живешь, лет уже тридцать? Он так гордо: тридцать семь! Это в прошлом году было, значит, сейчас тридцать восемь уже. Я говорю: Боря, чем ты держишься? Насколько я понимаю, она у тебя уже лет двадцать в такой вот избыточной форме, а ты-то мужик крепкий, сочный, волосы вон черные все, только на висках беленькие, неужели не хочется чего-то молодого, свежего, стройного? Он так спокойно: хочется. Я говорю: и? Он: что и? Я говорю: устраиваешься как-то? Он: нет. Не хочу ее, говорит, обидеть, потому что люблю. Я говорю: прости, не верю. Еще раз прошу, не убивай, но давай объективно — она же… Ну, понимаешь? Он опять спокойно: уродливая? Да, говорит, возможно. Но вот представь — у тебя ребенок с ДЦП или еще что-то страшное. Ты его бросишь? Вот и я свою не бросаю. Я говорю: во-первых, речь не о бросить, а о том, чтобы хотя бы тихо что-то такое с кем-то, а во-вторых, не сравнивай, дети и секс — разные темы. Исключая педофилов, конечно. Я тебе о простом и ясном — о сексе. Как у тебя с женой получается — если, конечно, получается? Он говорит: знал бы ты, какая моя Маша! На самом деле она не Маша, но неважно. Знал бы ты, какая она, я в ней просто таю! И я сижу, как идиот, думаю: врет или нет? Если не врет, можно позавидовать. Если врет, зачем я буду добивать человека? Он хочет себя обманывать, пусть обманывает. Вы сами как думаете?

— О чем?

— Врет он или нет?

— Откуда же я знаю!

— Я все-таки думаю, что врет. Не бывает такого. Я не о нем, а в принципе. Ведь вряд ли, да?

— Почему, бывает.

— Ну да, ну да. Вы тоже правду не скажете. Слишком это больно, ведь так? Ведь это реальность, она очень простая, даже примитивная: любая женщина перестает быть привлекательной. Кто через год, кто через три. Любая. Сто процентов. Любовь, морковь, это да, бывает, согласен, но никакая любовь не победит физиологию. Никакая. Это ведь как голод. Когда человек голодает, ему хочется не любви, а есть, доказано!

Вернусь к своей истории. Переписываемся, делимся подробностями. Взаимная психотерапия получается. И она мне излагает такую теорию: все в жизни случайно. Вот наши дети. Мы их обожаем. Жизнь за них готовы отдать. Но ведь их появление — случайность. И что они именно от этих партнеров — случайность. В чем тогда причина такой к ним любви? Природа! Инстинкты! Ничего в этом, на самом деле, специфически человеческого. И сами наши партнеры — случайность. Их выбор определен страной, где живем, городом, улицей, профессией, которая нас в такое-то общество заносит, а не в другое. И так далее. Мы кого-то встречаем, влюбляемся. Случайно. Потом разлюбляем, обижаемся — на что? На случайность? А на что надеемся? На случай тоже? Что он нам подставит кого-то на всю жизнь? Поэтому выход один — смирение перед лицом случая. Не покорность, покорность не рассуждает, она подчиняется, а смирение — то есть мир. А мир даже с врагом может быть. И потом, мы вот себя-то любим, кто больше, кто меньше, но ведь и мы сами — продукт случайности. Она много еще что на эту тему писала, а вывод такой: надо смириться, думать не только о себе, а о том человеке, который от тебя зависит. И у которого нет дурацкой привычки рассуждать и желать чего-то, чего нет, который просто к тебе хорошо относится. Или даже любит. Ведь выбор всегда какой? Или ты начинаешь искать себе счастье на стороне и делаешь несчастным близкого человека, а вместе с ним детей, или ты смиряешься, соглашаешься терпеть свое несчастье ради их счастья. И не только терпеть. Это ведь как бы подвиг. Ну, или труд. А за подвиг и труд человек себя любит. Значит, можно и несчастье превратить в счастье. Примерно так. Наверняка теория не новая, да?

— Нет ничего нового. Разумный эгоизм на этом строится. Делать добро, потому что тебе от этого в конечном итоге будет лучше.

— Ну да, ну да. Она меня тоже убедила. Действительно, думаю, почему из-за моей болезни, из-за моей неисцелимой похоти кто-то должен страдать? Пусть я немного пострадаю. И разве она виновата, что больше меня любит, чем я ее? А дети разве виноваты? И я стал стараться в их сторону. С детьми начал общаться. С ней тоже. Она прямо расцвела. Прямо сразу. Женщины — они чуткие, они такие перемены сразу улавливают. Я даже попытался и в сексе с ней какие-то перемены произвести. Спохватился через столько лет семейной жизни. Но ей это не очень нужно. Девяносто процентов женщин не секса хотят, а внимания со стороны мужчины — в любой форме. Я и так, и так пытаюсь, она вроде бы идет навстречу, а я вижу — стесняется. Не хочет. Но в целом ей все равно лучше. И мне, я замечаю, тоже получше как-то.

А с той, с моей челябинской, продолжаю общаться. Описываю свои успехи. Она одобряет. И вдруг пишет, что разошлась с мужем. Меня напичкала своей теорией про смирение, а самой надоело смиряться, своей же теории и не выдержала. Пишет: все это неправда. Я у себя одна-единственная, за что я себя так терзаю? Придумала себе долги и выплачиваю. Но муж чувствует неправду, ребенок чувствует, все чувствуют. Результат? Всем плохо! И я очень перед вами виновата, что забила вам голову этой ерундой.

Я прочитал, оглянулся на себя — а ведь точно! С детьми так и не наладилось ничего, наоборот, смотрят на меня, как на идиота — чего это папаша вдруг облизывать начал, где раньше был? И намбер три моя, если вглядеться, тоже... Я ведь перед тем, как попытался с ней что-то наладить, жестокую вещь ей сказал. Пришел однажды вечером не совсем трезвый, она что-то такое… Нет, не ругала, что-то начала о своих делах. Я говорю: извини, мне неинтересно. Она в обиду: а с кем мне поговорить, я одна совсем! Ты меня, говорит, игнорируешь уже начисто, в том числе, уж прости, в интимном смысле. И я взорвался. Говорю: общаться с тобой — не о чем. А насчет интимного смысла даже не пробуй притворяться, не нужен тебе этот интимный смысл. Был бы нужен, я бы понял. Посмотри, как ты одета, на прическу свою посмотри, на все вообще, если женщина интима хочет, она будет себя так запускать? Я тебя не хочу, ясно? Наглухо, начисто, навсегда — не хочу! Мне с тобой почти так же странно лечь, как с бомжихой какой-нибудь.

— Ого!

— Да. Оскорбил по полной. Плакала.

— Женщины таких слов не прощают.

— Прощают. Все прощают. У женщин есть спасительная особенность, и вы об этом должны знать, если писатель, они умеют забывать плохое. Будто его и не было. Умеют не помнить.

— Это только кажется. Помнят. Но знают, что любой человек может наговорить страшных вещей. Которые необязательно полная правда.

— Но я-то голую правду сказал! Химически чистую!

— Такой не бывает.

— Почему же?

— Потому что химически чистых людей не бывает, — ответил я давнишней заготовкой.

— Ну, это мы опять в теорию сейчас уйдем! В общем, у челябинской моей все рухнуло, у меня тоже, но она ушла, а я остался. Она моложе намного, у нее мама, она к ней и ушла, а мне куда? Если бы был кто-то. Никого. И друзей, кстати, практически нет, а совсем одному оказаться в моем возрасте… Есть люди, живут в одиночку, у меня друг детства такой, ни разу не женился и, вроде, ничего, не страдает. Я один раз спросил — само собой, в пьяном виде. Я, когда выпью, привычку имею старым друзьям звонить. И вот позвонил, как дела, как что, политика, спорт, и тут я ему: Ген, а у тебя женщины были вообще? Ведь никаких же признаков, совсем! Ты же не голубой у нас, я помню, что-то у тебя было с девушками. И он говорит: девушек особо не было, но была женщина, когда мне было двадцать, я ее очень любил, она меня тоже, хотела уйти от мужа ко мне, но не смогла. И повесилась в ванной, и с тех пор у меня никого нет. Я впервые от него эту историю услышал. С одной стороны, не верится, с другой — в жизни чего только не бывает. Тоже ведь сюжет, правда?

Ну вот, живем дальше, я по-своему, челябинская моя по-своему. Пишем друг другу ежедневно. Не роман в письмах, никто ничего ни про какую любовь или что-то. Но если я с ней один день не пообщаюсь — скучаю. А дома полное отчуждение и тоска. Вдобавок чуть не разбился, за рулем сознание потерял. Проверился, томографию сделал, что-то там нашли в сосудах, начал таблетки пить. Нанял шофера, чтобы ездить, мне же надо, встречи по делу, в конторы всякие. Потом начал на электричке передвигаться, на метро. И дела как-то хуже пошли, и интерес уже не тот. Но мне от этого как-то даже легче. Езжу на электричке, в метро, как бедный, а сам думаю — так мне и надо. Почему надо, не знаю, но вот именно это и думаю — так и надо. Правда, удовольствие открыл — наблюдать за людьми. То есть за девушками, конечно. Когда в машине, никого не видишь толком, а в электричке, в метро, на улице — уйма красавиц. Говорят, они все в машины пересели, да нет. Очень много в обычной обстановке. Необязательно полные красавицы, я этого давно не ищу, их и нет, если вдуматься. Нет идеальных красавиц, ни одной, только в интернете с фотошопом. Ничего нет идеального. Но есть зато в каждой что-то свое. Индивидуальное. Целый мир там. Может, в этом и причина человеческого секса? Животные, если одной породы, они же более или менее одинаковые. Ну, предпочтения есть, понятно, выбирают сильного самца, мощную самку, естественный отбор. А человеческий самец, если он самкой овладевает, он же целым миром овладевает. Разве нет? И еще. Животные не знают, что умрут, а человек знает. Что у него только одна жизнь. Одна! Это же страшно, так? Вы думали об этом?

— Конечно.

— И что?

— Что?

— Как для себя решаете эту проблему?

— Никак. Принял. Смирился, по вашему выражению, — сказал я не так, как хотел сказать, потому что до сих пор не знаю, как хочу об этом сказать. Я сказал так, как должен был сказать. Вот об этом, о том, что и как должен сказать, я все отлично знаю.

— Ясно. Опять, значит, вы счастливый получаетесь. А я не смирился. И я понял — для тех, кто по женщинам без конца ходит, это еще способ прожить как бы несколько вариантов жизни. Не до конца, но хотя бы попробовать. Откусить от вечности, от бесконечного числа вариантов. Как там, в Евангелии, я в подлиннике не читал, если честно, но цитату встречал много раз: каждый, кто на женщин смотрит и их хочет, он уже по умолчанию грешник и развратник. Так?

— Почти. Кто смотрит на женщину с вожделением, уже согрешил с ней в сердце своем.

— Вот- вот. Ахинея полная!

— Вообще-то это Христос сказал.

— И что? Мало ли кто что скажет. Христос одно, Будда другое, Магомет третье. Вот если бы я имел три жизни, одну бы прожил по Христу, другую по Магомету, третью по Будде, я бы мог сравнивать как-то. Эмпирически. А на слово верить… Мое возражение в чем? В том, что где тут грех? Секс — только путь к человеку, к варианту, к другой судьбе. Вожделение, как вы говорите…

— Не я!

— Да понял. Вожделение не самоцель. Просто человек тоскует, что жизнь одна, он смотрит на женщин, хочет их, а на самом деле хочет другой жизни, третьей, двадцатой. Я вот еду в метро, замечаю. Девушка что-то в телефоне смотрит, улыбается. И такая улыбка у нее… Уникальная. Единственная. Двух похожих улыбок во всем мире не бывает. А я думаю: господи, есть же счастливый, кому она улыбается! И опять у меня эта мысль, я уже вам ее озвучивал: как бы я тебя любил, если бы я тебя любил! А если рассматриваешь не только улыбку, а… Ну, вещи более осязаемые, те же ноги, плечи, талию, грудь, чисто плотское вроде бы, а все равно нет, это через секс человеческий ум или подсознание, не знаю, неважно, что-то там изнутри человеку сигналы посылает о вариантах его судьбы. И спасение от одиночества еще. А кто-то считает, что он через это себя дарит или реализует, человек ведь сгусток энергии, тут законы физики работают. Закон передачи энергии, в частности. Ну, и закон размножения, необязательно впрямую, то есть детей нарожать. Каждый человек хочет остаться в чем-то или в ком-то. Отразиться, размножиться. Кто чем. Я читал где-то, что у Стива Джобса столько детей, сколько в мире макбуков, айфонов и так далее. Понимаете, да? Вы вот книгами размножаетесь, актеры ролями, композиторы и певцы песнями. А политики — сами собой. Владимир Владимирович вот, чего еще ему надо? — все есть, и власть, и обеспечен по полной. Он размножаться хочет! Отражаться! Для него весь мир — зеркало. Мысль не моя, но верная, как вы считаете?

Я кивнул. Если бы и хотел возразить, не стал бы. Утомился, если честно. Он это увидел.

— Ладно, свернем опять теорию. Скажу одно: насчет того, что будто бы каждый, кто с вожделением смотрит, тот согрешил, полная чушь! Если бы все так просто было!

— Это не просто. Христос имел в виду идеальное. Во всех религиях так. Не свод правил жизни, а понятия об идеальном.

— Да? Ну, может быть. Теперь смотрите, какой был поворот. Один раз еду в метро, кто-то сзади заговорил, я даже испугался — голос моей жены. Повернулся — нет, конечно, ничего похожего, девушка по телефону говорит. Красивая, юная. И голос красивый. И я думаю: как же так, у девушки заметил, что голос красивый, а у собственной жены нет? И радостно стало, будто эврику открыл. Даже вышел на следующей и домой вернулся. Прямо бегом бегу, будто подарок несу. Она удивилась, а я беру ее за руку и говорю: слушай, давай попробуем любить друг друга, а то ведь с ума сойдем. Она аж заплакала. И был такой у нас этап, не очень давно, кстати, не то что полюбили, но… Как минимум — постарались. И я своей челябинской об этом написал. А она мне: потрясающе, я мужу почти то же самое сказала. Вернулась к нему. И мы с ней пару месяцев друг другу о нашем счастье писали, радовались. Само собой, ничего из этого не вышло. Насильно мил не будешь, насильно милым тоже никого не сделаешь. Она пишет: нет, вторая попытка вышла неудачной, все фальшь и неправда, я опять ушла. А я отвечаю, что опять остался, хотя подумываю, чем и как с собой покончить.

Тут, будто подгадав к этому драматичному моменту в его рассказе, объявили, что начинается посадка на Челябинск. Я сунул планшет в сумку, встал. Он тоже встал и заторопился договорить. Шел рядом и рассказывал:

— А сегодня утром я жене наконец сказал, что все, ухожу. Живите тут, а я в московской квартире буду. Без причины сказал, никакой ссоры, ничего, просто сидел, смотрел, как она кофе пьет, а потом огляделся и дико стало. Будто в чужом доме. Все неприятно, все чужое. Мебель дурацкая, чужая, стены в какой-то дикий цвет покрашены, зеленоватый такой, кому в голову пришло, а пришло, между прочим, мне самому, я сам весь дизайн продумывал, очень увлекся этим. И женщина сидит совершенно чужая, и я сам будто чужой… И сказал, что все. А у самого мысль: нет, я не в квартиру поеду к себе, я сейчас вызову такси в аэропорт и куплю по пути билет на Челябинск на ближайший рейс, если место будет. И нашлось, купил, и вот — лечу. Спросите, зачем? Не знаю. Да, я сроднился душой с этой женщиной, но ничего ведь не выйдет. Сидел вот, выпивал до того, как с вами заговорил, и представлял, что там на самом деле. Я ведь о ней только по переписке знаю.

Мы были в очереди на посадку, очередь двигалась быстро, он тоже заметно ускорился, говорил негромко, почти шепотом:

— Представил, например, что она алкоголичка-фантазерка и нет у нее ни мужа, ни ребенка. Или что ей лет шестьдесят. Или что ее вообще нет, она умерла, а аккаунт остался, а пишет ее мать или дочь. Или что инвалидка, к постели прикованная, у нее с десятком мужчин переписка, каждому пишет по его теме.

Мы подошли к стойке, за которой две милые девушки в форме принимали билеты и отрывали посадочные талоны, обе темноволосые, обе слегка восточного типа, весьма привлекательные, одна свою работу выполняла просто и деловито, вторая успевала улыбаться, улыбка у нее была красивая, зубы очень белые, плотные, по-детски маленькие, и рот был маленький, словно кукольный, а глаза большие, настолько большие, что рот был в размер им; в жизни это встречается редко, но я тут же вспомнил иллюстрации к огоньковскому изданию Ромена Роллана, к роману «Жан-Кристоф», там все женщины были такие, с огромными глазами и крошечными ротиками; и я не только это вспомнил, тут же метнулись в воображении мгновенные непотребные картинки вроде тех, что появляются в финале фильма «Заводной апельсин», картинки с участием маленького рта и всего тела ни в чем не повинной девушки, не подозревающей о буре моего беспутного мозга — так на меня подействовал рассказ несчастного сексоголика; и все это возникло за одну секунду, когда девушка брала билет, отрывала и возвращала талон, а мой попутчик продолжал рассказывать.

И в этот момент ему позвонили. Как нарочно, именно тогда, когда он готов был отдать билет. И он не отдал, достал телефон, глянул на экран и отошел в сторону.

Я был в начале рукава-коридора, ведущего в самолет, но остановился. Нехорошо бросать человека на полуслове. Ясно, что в самолете сейчас разойдемся, если только он не окажется рядом, что будет уже чересчур, но хотя бы попрощаться надо. Элементарная вежливость того требует.

Он говорил громко, я услышал:

— Мы сто раз это обсуждали! Я в аэропорту! А тебе-то что?

Голос был раздраженным, неприятным, сварливым. Я подумал: а не наврал ли он? Такой был самоироничный, усмешливый, себя осудить готовый, а вот теперь настоящий, вполне заурядный и бытовой, и главная забота у него, как и у многих — быть во всем правым.

Меж тем, разговаривая, он отходил от стойки. Девушка, которая деловитая, окликнула:

— Мужчина, вы на посадку идете?

Он, полуобернувшись, отмахнулся и продолжал уходить. На меня даже и не глянул. Странно.

Я сидел в самолете, смотрел на входящих. Он так и не появился.

Взлетели.

Я думал: неплохой сюжет для пьесы. Или фильма. Да и рассказ можно сочинить. Например, мужчина и женщина переписываются. Возникает симпатия, потом желание увидеть друг друга. Для него оно становится нестерпимым. Прилетает в ее город, в тот же, допустим, Челябинск. Не написав, не позвонив, не предупредив. Останавливается в гостинице. Вечером выпивает и никак не решится ей сообщить…

Нет, не так. Все выходит не нарочно, его просто посылают в командировку. Он впервые в Челябинске. И раз уж он тут, логично было бы встретиться. Начинает представлять, как это будет. Эти воображаемые картины — основное. Он видит желаемое идеальное, возможное плохое и еще более возможное так себе. Занят какими-то делами, проходит день, два, три. И он так и улетает обратно, не встретившись с ней. Довольно поэтично, и кучу смыслов можно впихнуть. Не забыть в Челябинске присмотреться к улицам и домам, впитать в себя образ города, зафиксировать несколько характерных деталей: сюжет можно придумать какой угодно, а вот детали требуют предельной точности.