Об авторе | Игорь Леонидович Волгин, писатель, историк, академик РАЕН, президент Фонда Достоевского, профессор МГУ и Литературного института, лауреат премии Правительства РФ (2016) и Бунинской премии (2017) за сборник стихов «Персональные данные». Предыдущие публикации в «Знамени»: «Из новой книги стихотворений…» № 12 (2014), «На изломе жизни» в № 5 (2017). Живет в Москве.

Игорь Волгин

Рождённый в любезной отчизне

Памяти Е. Е.

Мы, конечно, в этом неповинны:

просто в мае, в некое число —

ровно на твои сороковины —

всю столицу снегом занесло.

Как не узаконенные ГОСТом

ангелы, бегущие от стуж,

закружились хлопья над погостом,

чтоб принять ещё одну из душ.

Может, в рай блаженные и внидут,

протрубят архангелы отбой,

только снеги белые всё идут

как и было сказано тобой.

И навек твои смежая веки,

над страной, не ведающей нег,

идут припозднившиеся снеги,

словно первый, самый чистый снег.

* * *

Я хоронил товарищей моих —

под звон цикад, под траурные марши.

Сначала, как ведётся, тех из них,

кто был тогда меня намного старше.

Затем настал ровесников черёд.

И, придушив бессмысленные слёзы,

у райских врат, у адовых ворот

я покупал кладбищенские розы.

Но не дай Бог, когда в конце пути,

как будто не исполнившему долга

уже и те, кому до тридцати,

с усмешкой жить приказывают долго.

Зимняя вишня

Граждане, не заводите детей —

век их недолог.

Что в утешение матери сей

скажет психолог?

Мальчики! Девочки! Знать, не с руки

быть молодыми,

если кончаются ваши деньки

в пламени, в дыме.

Благословен, кто прижаться горазд

к смертному лону.

Ибо за каждого родина даст

по миллиону.

Быть ей, наверно, всегда на плаву

(спорт, оборонка),

втайне свою посыпая главу

пеплом ребёнка.

Астапово

Может, и впрямь этот мир иллюзорен

и преисполнен наитий и грёз.

…Но станционный начальник Озолин

благоразумен, толков и тверёз.

Не ожидая событий недолжных,

не одобряя, случись они где б,

он на распутьях железнодорожных

единовластный вершитель судеб.

Но изменяется жизни исходник,

свист паровозный несётся вдогон,

и на путях непостижных господних

ждёт отправленья последний вагон.

Видно, у смерти язык намозолен —

местные вести уходят в улёт.

Чем же ты столь провинился, Озолин,

если в такой угодил переплёт?

Что же, заглянем в буфет станционный,

дёрнем по маленькой — за упокой.

Жаль, что насельник обители оной

нам не махнёт на прощанье рукой.

Ибо он только свидетель и зритель,

неразличимый в пучине утрат.

Старый дурак, станционный смотритель,

птицею-тройкой раздавленный брат.

* * *

Коль режим полового покоя

прописал тебе лечащий врач,

убедившись, что это такое,

не ропщи, не надейся, не плачь.

Утомлённое тело покоя,

затаись, как на пенсии  тать,

и режим полового покоя

по часам начинай соблюдать.

Прилетит к тебе Оле Лукойе

и почувствуешь ты, недвижим,

что режим полового покоя

самый добрый на свете режим.

Если встретишь ты женщину, коя

проявляет к тебе интерес,

не нарушь полового покоя,

ибо счастье возможно и без.

Путь безумствуют Рубенс и Гойя,

но до греческих, скажем, календ

пребывай в состояньи покоя,

как потомственный индифферент.

Одуряющий запах левкоя

и закат, что горит за рекой…

Но режим полового покоя

абсолютен, как вечный покой.

Будет небо сиять голубое,

где паришь ты почти невесом,

времена полового разбоя

вспоминая, как сладостный сон.

* * *

Пол-лета, пол-лета, пол-лета прошло.

Красотка Полетта сломала весло.

Красотка Мадина, почуяв почин,

всплыла, как ундина, из водных пучин.

Красотка Сюзанна (коза, но не …ь),

завидев пейзана, пошла с ним гулять.

И в час, когда в Сене не дремлет карась,

вся в розах и в сене ему отдалась.

Фланируя в лодке, но помня мораль,

узрели красотки сию пастораль.

Испив ипокрену, что бил из земли,

о том сюзерену они донесли.

И теша свой норов, сиятельный граф

заставил партнёров пройти полиграф.

Но, собственной гузки не видя в упор,

от перенагрузки сломался прибор.

Напялив колготки на рыбьем меху,

тогда все красотки предались греху.

И нежно Жизели шепнула Зизи:

«Мадемуазели пора на УЗИ!»

Ах, сколь ты не фоткай — но даже шутя,

красотке с красоткой не сделать дитя.

… Лишь крошка Жюстина (в душе русофоб)

месье де Кюстина читала взахлёб.

Под скрипы кибиток чужих палестин

бранил московиток маркиз де Кюстин.

Был строг и короток его эпикриз:

в России красоток не встретил маркиз.

Но в силу понятных (и тайных) причин

хвалил он приятных российский мужчин.

…Не пряча кручины, что в той стороне

красавцы-мужчины остались одне,

что парни на Сене чуть дело — в кусты

и новые сени годами пусты,

что нужные сводки не шлёт Лаперуз,

с надеждой красотки вскричали: «O rus!»

* * *

В памяти твёрдой и ясном уме,

не говоривший ни бе и не ме,

я заявляю публично:

прошлое мне безразлично.

Что там мутилось за гранью веков,

кто пробирался к царице в альков —

я разбираться не стану:

мне это по барабану.

С кем А.С. Пушкин шампанское пил,

кто там геройствовал у Фермопил,

быстры ли струги у Стеньки —

мне это, в общем, до феньки.

Цезарь ли кем-то когда-то убит,

Ленин ли пестует Брестский гамбит,

Данте ль откуда-то выжит —

это меня не колышет.

Вправду ль крестили кого-то в Днепре,

что написали Мольер и Рабле —

вместе, а может, отдельно —

мне это всё параллельно.

Плачет ли сердце в гитарной струне,

тень ли мелькает в туманном окне

тютчево-блоково-фетово —

это мне всё фиолетово.

Сиюминутность ценя однову,

я без оглядки отныне живу.

Кушаю рябчиков с грядки,

ибо живу без оглядки.

Сонму тупых исторических лиц

предпочитаю смешливых девиц,

чей без сомнений и споров

ум занимает Киркоров.

* * *

Я стихи пишу традиционно,

строю их в колонны и в каре.

Тупо ставлю, как во время оно,

точки, запятые и тире.

Стихотворец малого калибра,

никого не бьющий по губам,

я ценю возможности верлибра,

уважаю и анжамбеман.

Но милей мне строгие размеры,

и в любовных стансах вдругорядь

матерную лексику сверх меры

я стараюсь не употреблять.

В избранной компании, за вистом

или меж Лафитом и Клико

вы меня б назвали шишковистом

и послали б очень далеко.

И туда, отнюдь не корча целки,

двинусь я, не тратясь на бензин,

в упованьи, что мои безделки,

может быть, оценит Карамзин.

* * *

Бабушка с дедушкой, мать и отец,

пращуры, праотцы — и, как венец,

в этом порядке творенья

автор стихотворенья.

Вправду ль ты веришь, любимец харит,

что фимиам тебе дружно курит

чуждый высоких наречий

хор благодарных предтечей?

Что, восхищая Москву и Париж,

ты над листом одиноко паришь,

словно Создатель над бездной?

Не обольщайся, любезный.

Ибо в аду, где в почёте стихи,

плачет, свои искупая грехи,

или смеётся до колик

дядюшка твой алкоголик.

* * *

Рождённый в любезной отчизне,

где свету сопутствует тьма,

я прожил две пушкинских жизни,

но так и не нажил ума.

Душевной не маялся смутой,

встревая во всякую нудь.

И честную чашу с цикутой

отнюдь я не принял, отнюдь.

И Русь от меня не балдела,

не слал поздравлений Кабмин.

И Бог моё личное дело,

задумавшись, бросил в камин.

Гнушаясь таковскою мордой,

шли мимо: не вяжущий лык

и внук славянина прегордый,

и, знамо, тунгус и калмык.

И словно бы в миг озаренья

я понял, что дело труба —

что крепко травою забвенья

ко мне зарастает тропа.

Что немощен звук моих песен

за здравие ль, за упокой,

и, значит, народу любезен

навряд ли я буду такой.

Ни жёны не в курсе, ни дети.

Но, может, до Судного дня

на том ли, на этом ли свете

хоть ты да вспомянешь меня?..

* * *

Твои инициалы схожи со словом ОК.

Сорок лет миновало уже, дружок.

Но, завидев литеры О и К,

как дурак, я вздрагиваю слегка.

Будь я сладкоголосым, что твой Алкей,

я, наверно, шепнул бы тебе: окей!

И, быть может, юная, как Суок,

ты опять явилась бы — прыг да скок.

Но давно перепутан весь алфавит,

и от гула вечности нас знобит.

И нельзя, твои руки сжав поутру,

снова лгать, что я без тебя умру.

* * *

Три женщины, которых я любил,

и у которых сам был на примете,

и с коими расстался, как дебил, —

из них, положим, двух уж нет на свете.

Одна была созданием небес,

чистейшим сном, сияньем глаз невинных.

Её портреты асы ВВС,

взмывая к звёздам, вешали в кабинах.

Она, грустя, садилась за клавир.

Она простых придерживалась правил.

И, может быть, оставила сей мир

лишь потому, что он её оставил.

Зато другая наломала дров —

безбашница, что гарцевала в Битце,

изменщица, оторва из оторв,

чьи ножки были лучшими в столице.

Она портвейн глушила из горла,

зане искала душу в человеке.

И, не найдя, до срока умерла —

не знаю точно, кажется, в Бишкеке.

О третьей же я лучше умолчу.

Лишь уповаю с истовою силой,

что на помин души её свечу

мне не затеплить, Бог меня помилуй.

* * *

                                    …лишь благодарность

                                                                  И. Бродский

Я перевалил рубеж, приличествующий уходу поэтов,

ибо известно — век их весьма  недолог.

Очевидно, из-за множества более важных предметов

их забыл занести в Красную книгу Главный эколог.

Поэтому у них не вполне задалась карьера,

хотя они стали известны в своём околотке —

сражённые собственной пулей, павшие у барьера

или просто сгинувшие от водки.

Итак, мне дали взаймы чужое время, чтоб я его не профукал,

гуляя, как сомнамбула в лазоревых рощах и чащах,

а если, положим, в пятый загонят угол,

чтоб не надеялся на милость властей предержащих.

Моя первая книжка стоила двенадцать копеек,

а последняя тянет, пожалуй, рублей на тыщу,

и мой фейс, припудрив его, помещают в телек,

дабы я призывал сограждан вкушать духовную пищу.

И не скажет ни один святой отец или ребе,

что, может, лучше питаться акридами и носить власяницу

и следить полёт вольного журавля в небе,

а не кормить с руки опостылевшую синицу.

Занавес  — и поздно выходить на поклоны,

ибо зрители смылись до окончания действа.

И если вдруг вдалеке твои нарисуются клоны,

шансов других не будет, как сказано — не надейся.

Я по жизни читал Плутарха и даже Эмпирика Секста,

изменял подругам, годы тратил впустую.

Но из этого, допустим, не столь совершенного текста

нельзя изъять ни единую запятую.