Об авторе | Вячеслав Дегтяренко — подполковник медицинской службы в отставке, в 2000–2005 годах проходил военную службу в Чеченской Республике на разных  должностях — от начальника медицинской службы батальона радиоэлектронной борьбы до начальника психоневрологического отделения и главного нештатного психиатра Объединенной военной группировки на Северном Кавказе.  Публикуемые рассказы входят  в книгу «Военврач».

Вячеслав Дегтяренко

Нелинейные законы

рассказы

Служили два товарища

Они жили в соседних домах на улице Лизюкова и учились в параллельных классах Воронежской средней школы, но почти не общались. Иногда лишь играли в футбол, но за разные дворы.

— Привет! Меня зовут Петя! — сказал тот, что был из нечетного дома.

— А меня Вася! — ответил ему тот, что жил в четном, — тебя уже покупатель отобрал?

— Да. Поеду в хабаровскую пехоту. Хошь, давай вместе махнем?

Так и познакомились. Десять дней в плацкартных вагонах пролетели незаметно. За это время они впервые попробовали сигареты и вкусили беленькой, после чего чуть не опоздали на поезд на станции Могочи. Их было два десятка из Воронежа, но всех разбросали по разным весям Приморского края. А Вася и Петя тащили службу в одном взводе. Ходили в наряды через день, сидели на гауптвахте по очереди, да красили плац перед приездом командующего.

В часть прислали разнарядку на солдат для дивизии в Чечню.

— А махнем? — спросил один из них.

— Почему бы нет. Хоть мир посмотрим да оружие вместо лопаты потрогаем… Что нам тут в сопках прозябать!

Рапорта написаны под диктовку замполита. Все довольны. Командир, так как была негласная установка отдавать худших из худших, и солдаты с улицы Лизюкова, которым до этого говорили, что они попали в «Жемчужину Приморья» и пугали мысом Дежнева.

В новом батальоне они быстро освоились. Много земляков из Воронежской земли. Вместе прошли слаживание под Тамбовом, вместе лежали на шпалах под эшелоном и отстреливались от первых настоящих врагов. А вечером купили бесланской водки и выпили за боевое крещение. Вместе получили сержантские лычки и через год вовсю колесили на броне по Чеченской земле.

— Может, на контракт останемся, Петь?

— Давай. Чё дома-то делать?! Заодно и деньжат подкопим на квартиру.

А через год в батальон пришла разнарядка: отправить двух сержантов в школу прапорщиков, и вскоре они уже обмывали свои первые звезды, ловя их зубами из опорожненных кружек. И так же вместе на соседних очках они провели почти бессонную ночь, так как алкоголь норовил вырваться из них…

— Жалобы к психиатру есть?

— Нет.

— Алкоголь, курение, наркотики?

— Наркотики нет. Остальное, как у всех.

— В семье больные алкоголизмом, шизофренией есть?

— Док, вы что, меня не помните? Вы уже у нас начмедом два года служили.

Я посмотрел на сидевшего передо мной виновато улыбающегося прапорщика с покусанным от угрей лицом и вспомнил его. Еще бы! Два друга с улицы Лизюкова. Их еще дразнили котятами, те, кто помнил этот советский мультфильм.

— Помню, конечно. ВВК-то зачем проходишь?

— Прокуратура направила.

— Украл что иль солдата избил?

— Хуже.

— Ну, рассказывай.

— Игрались мы с Васей в кубрике. Дуэль понарошку на десяти шагах. Я забыл, что у меня патрон в патроннике лежит. На выезде загнал его, и из головы вылетело.

— И что теперь?

— Следак сказал, что с меня двадцать тысяч и, может быть, условно дадут за непреднамеренное. Док, может, у меня какая болезнь есть по психиатрии?

— Нет. Ты здоров: «А» — годен к военной службе.

Неизвестный герой

Ооржак родился в Тыве. Воспитывался дедом-шаманом. Пас овец и яков. В семнадцать его призвали. На призывной он сказал, что умеет перевязывать скотину. Его отправили в учебку, где готовили санитаров-инструкторов. Через шесть месяцев он пришел к нам в часть.

— Что умеешь, товарищ младший сержант?

— Все! — коротко ответил он.

— Как будешь лечить стрептодермию? — спросил я его.

— Мазью Вишневского.

— А венозное кровотечение?

— Жгут наложу.

— Ангину?

— Йодом…

— Иди во вторую роту. В медпункте пока справляемся. Будешь утром солдат на вшей смотреть.

Кадры во вторую Чечню приходили не лучшие. Дебоширы, пьяницы и те, кто был неугоден на местах. Это был балласт для тыла, и от них избавлялись. Конечно, бывали исключения, кто писал рапорта. Но опять же, не от лучшей жизни.

Ооржак  платяных вшей не видел или не хотел их замечать. Аптечки индивидуальные  у него регулярно пропадали. Да и солдат он отпугивал своими то ли заговорами, то ли молитвами. Но стрелял он метко, и командир роты отправлял его на сопровождение боевых колонн в горы.

Два года назад пал Грозный. Регулярные подрывы на минах сопровождались обстрелами техники и личного состава. Это был его первый бой. Он не почувствовал боли, пока не стихла стрельба и не развеялся дым.

— Ты ранен, боец? — спросил его командир роты.

— Не знаю.

— Да у тебя штанина вся мокрая, в крови. Наложи жгут и шприц-тюбик уколи. Я дока по рации вызову.

Врач невольно отскочил, когда разрезал камуфляж и берцы. В икроножной мышце блестел взрыватель ВОГ-25. Это небольшая граната, весом в четверть килограмма, которая вылетает из подствольника. Вызвали сапера. Тот только развел руками со словами: «Взорваться может в любой момент…».

Прилетел санитарный борт Ми-8 — «Чебурашка». Солдата обложили бронежилетами, и через тридцать минут он уже был в ханкалинском медбате.

— Операционная бригада на 15.00 следующая. Хирург капитан Песикин, анестезиолог майор Хунгаев, медсестра сержант Цыбикова… — командовал Толь Толич…— саперы обещают вырыть яму для операции, дадут бронешлемы и обеспечат зажимами-удлинителями. В оружейке возьмите броники, вставьте дополнительно кевларовые пластины… Давайте, ребятки, не подкачайте… На вас смотрит вся страна… Я буду молиться за вас…

Через час все закончилось и гранату передали саперам, которые тут же и ликвидировали ее. В округе не поверили. Доложили в Москву. Там тоже. К 2002 году из человеческого тела в мире удалили немного неразорвавшихся гранат. Пальцев одной руки будет достаточно. Врачей  наградили орденами Мужества, сняли фильм и разместили интервью в «Комсомольской правде».

Сегодня я встретил своего однокашника и боевого коллегу. Прошло четырнадцать лет с той операции. Он получил полковника, защитил докторскую, стал профессором.

— Игорь, ты помнишь ту операцию в Чечне?

— Да, Слав.

— Не знаешь катамнез солдатика? Он у меня санинструктором служил.

— Знаю, конечно. За его судьбой наблюдали журналисты из газеты. Комиссовали его по болезни, выплатили компенсацию в сто тысяч… В селе его приняли как героя… Спился и умер через шесть лет от алкоголизма…

Конар

Из письма отцу

У нас, наконец, установилась жара, что меня весьма радует, так как морально устал от холодов и грязи. Весь май температура держится выше двадцати градусов; несколько дней было под тридцать.

В один из жарких дней стаффордширский терьер по кличке Конар не выдержал. Тепловой удар. Бежали привычный круг вокруг Ханкалы — десятку, вместо обеденной сиесты. В тени в тот день было +35°С.

Это была наша не первая с ним совместная тренировка. За четыре месяца занятий он смог увеличить пробежки до двадцати километров за один прием, но это было в апреле. Поначалу мы даже тренировались втроем. Я, Конар и Роман — хозяин пса. Но вскоре Рома перестал справляться с тренировками и предпочел обеденный сон изнуряющему солнцу и пыльной дороге.

Обед у нас длится два часа, а в вечернее время на спорт времени уже не бывает. Занимаешься, как правило, больными в отделении или думаешь, что на ужин приготовить. И под вечер над нашим гарнизоном стоит плотная пыльная завеса от вертушек и БТР, да еще командир дивизии может дымовое заграждение включить, так что бегать можно только в противогазе. Поэтому я и выходил на пробежки в обед, выпивая перед ними два стакана минеральной воды.

В такую жару и больным лень в госпиталь идти, и персонал старается отлеживаться в холоде комнат общежитий, спасаясь холодной водой и кондиционерами, если не отключат дизели. К тому же готовился к очередному марафону «Белые ночи», поэтому старался, чтобы условия для тренировки были максимально жесткими.

Когда закончилось предобеденное построение, ко мне подошла старшая медсестра гинекологии — Ромина теща.

— Вячеслав Иванович, не возьмете с собой Конара на пробежку?

— Я-то возьму… а вам не жалко животину-то мучить?

— Не жалко! Пусть помучается! Он нам всю ночь спать не давал — выл, как бешеный… может, хоть в эту ночь даст выспаться…

— Хорошо, через десять минут выводите его… встретимся у первого подъезда.

Когда выбегали с территории госпиталя на трассу большого десятикилометрового круга, проходившего по периметру Ханкалинского гарнизона, Конар все оборачивался и, как мне казалось, грустно смотрел вслед удаляющейся хозяйке. Бежать ему явно не хотелось сегодня. Такого с ним никогда не было. Обычно он в первые два-три километра убегал далеко вперед, чтобы обнюхать редкие кусты или пометить трассу. Мне пришлось прикрикнуть на него и держать на поводке, чтобы он бежал рядом со мной. И лишь после того, как мы выбежали на припорошенную пылью единственную дорогу, я отпустил его на свободу. Но не было в его движениях обычной резвости.

Пыль от проезжающих грузовиков забивает глаза и нос. Немного спасает спецназовская бандана, наполовину прикрывающая лицо. Но солнце в зените, и дышать тяжело. На половине дистанции у расстрельной ямы обернулся назад. Конар отстал от меня метров на двести-триста. Я прикрикнул на него, и он повиновался команде «рядом». Чтобы не переходить на шаг, сбавил скорость.

Но и это не помогло. На седьмом километре пес жалобно заскулил, протянул задние лапы и лег на бетонку взлетно-посадочной полосы (при высокой температуре воздуха вертолетам взлетать запрещено, из-за того что у некоторых из них отказывали двигатели). Заметил, что под ним образовалась подозрительная лужа, а из пасти свисала пенистая слюна. Тут до меня дошло, что с собакой творится что-то неладное. Взял его на руки, понес. Идти было тяжело и неудобно.

Нагретые горячие струи воздуха поднимались над Ханкалой, на небе ни тучки. Вот-вот, и он выскользнет из моих рук. По пути встретил солдата, охранявшего «взлетку», несмело выглядывающего из окопа.

— Эй, боец, помоги пса на плечи положить!

— А он не укусит?

— Нет, он еле дышит, ему сейчас не до тебя!

Вдвоем мы водрузили мокрого, безвольного пса мне на спину. Три километра нес его к военному госпиталю. Его дыхание стало шумным и частым, и он перестал реагировать на свою кличку.

В приемном отделении положил его на пол душевой кабины санитарного пропускника. Вызвали начальника реанимации, дежурного врача. Прибежал и запыхавшийся хозяин собаки.

— Что случилось? — паниковал Роман.

— Не добежал. Три километра оставалось. И темп был ниже среднего сегодня.

— Надо доступ в вену обеспечить и профилактику отека легких создать! — командовал начальник реанимации. — Холод на крупные кровеносные сосуды! Лед есть?

— Льда нет! В обед свет отключали! — отвечала дежурная сестра.

Она принесла бритвенный станок для солдат, поступающих с платяным педикулезом.

Побрили шкуру на задней лапе, нашли вену, поставили капельницу. Электроотсосом откачали слизь из пасти и глотки. Внешне пес стал выглядеть бодрым, реагировал на обращенную к нему речь, виляя хвостом. Я ушел на службу. Возле моего отделения толпились больные. Через час Конара перенесли в общежитие, так как в приемник стали поступать больные и раненые.

Ближе к ужину встретил старшую медицинскую сестру гинекологии.

— Вячеслав Иванович, помогите… Конар умирает… Он сейчас в тридцать шестой квартире находится. Там Роман, и мы еще ветеринара к нему вызвали.

— А почему он не в реанимации?

— Агитов отказал. Сказал, что у них мест нет… четверых раненых с подрыва привезли… некогда им спасать собаку.

Когда зашел в квартиру, почувствовал «запах приближающейся смерти». Может, это были мои ассоциации, может быть, так пахла смесь собачьих испражнений и медикаментов, но, увидев лежащего на полу пса, над ним — взмокшего хозяина и суетившихся рядом свободных от ночных смен сестер, я понял, что мои подозрения оправдываются. За три года в Чечне уже не раз встречался с ней. Что бы ты ни делал, какую бы операцию хирурги и травматологи ни проводили, победить ее невозможно.

Шесть часов боролись за его жизнь. Он даже попытался встать, попить воды из рук хозяина, но сердце отбивало последние толчки. И ни закрытый массаж, ни инфузионная терапия, ни адреналин внутрисердечно уже не смогли его спасти.

Я еще раз сбегал к начальнику реанимационного отделения полковнику Агитову, но он с иронией дал понять, что для нас дорога к нему закрыта.

— У меня раненых четверо на искусственной вентиляции легких… еще ждем вертушку с Борзоя, там сегодня вертолет сбили, а тут вы со своим псом…

— Дайте хоть дефибриллятор исправный, а то в приемнике не работает.

— Не положено! А если у меня что случится? Как я потом объясню… В инфекционном отделении есть исправный, недавно сам проверял его!

Увы, но и дефибриллятор уже не помог!

Похоронили его на госпитальной территории возле забора. Могилу копали втроем, по очереди сменяли друг друга и освещали могильную яму. Я, врач-ветеринар из соседней части и Роман — хозяин пса. Сломали два деревянных черенка от лопат. Сплошные камни. Периодически попадались крупные и мелкие гильзы. Страшно было, что вдруг наткнемся на неразорвавшийся снаряд. Спустя час работы, взмокшие, мы смогли углубиться лишь на полметра. Положили тело собаки, завернутое в армейскую простыню, на дно выкопанной ямы. За­бросали могилу камнями, поставили черенок от лопаты в качестве опознавательного знака. Рома сказал, что каждый год будет приходить на могилу. Помянули его бутылкой водки на троих, не закусывая, в его кабинете. Рома плакал, говорил, что будет приносить цветы на могилу и никогда больше не заведет собак… У него это была вторая гибель за последний год.

Мне тоже было не по себе. От того, что косвенно явился причиной такой нелепой смерти живого существа.

Слух о том, что начмед госпиталя загнал собаку, молниеносно разнесся по нашему гарнизону, вышел за его пределы и достиг штаба округа. И когда утром докладывал по телефону оперативному дежурному по медслужбе текущую обстановку в госпитале и запрашивал эвакуационные борта, он неудачно пошутил: «А про собаку-то забыл…».

Случай из карьера

Оружие стреляет не только раз в год. Когда оно при тебе, то соблазн им воспользоваться велик, даже если ты не прирожденный охотник. Это как заноза, которую хочется вытащить из пальца. Но вместе с тем обладание им успокаивает и возвышает, особенно когда служишь в местах не очень спокойных.

— Док, дай из твоего пистолета пострелять!

— А из своего?

— Да мне комбат запретил оружие выдавать. Сказал, что мне незачем. На хлебовозке ведь езжу.

— Подожди, скоро он в отпуск уйдет, тогда и постреляем.

Мы его побаивались из-за непредсказуемости и непоследовательности. После того как дивизия устроила импровизированный салют на Девятое Мая, с двумя ранеными и сгоревшим складом, автоматы у всех изъяли, а пистолеты оставили только тем, кто подвергался опасности. Ежедневно мне приходилось перемещаться из полевого лагеря в жилой городок, а это четыре часа в день по мало охраняемой территории. Да и дом, в котором жила семья — «Титаник», — тоже считался зоной повышенной опасности.

Комбат ушел в отпуск в ноябре. Спустя час как вертушка увезла его из Ханкалы, в палатку медицинского пункта заглянул запыхавшийся и румяный Сашуля.

— Ну что, док, едем в карьер? В хлебовозке лежит цинк патронов к ПМ.

— Хорошо, Сашуль. Я амбулаторный прием и перевязки закончу до обеда, а там и поедем. А где стрелять-то будем?

— В карьере, у трассы. Где обычно стрельбы проходят.

После обеда выехали за минное ограждение Ханкалы. Машина ползла с пешеходной скоростью. Петляющая дорога состояла из засохших грязевых рытвин и ухабов, оставшихся после осенних дождей. Ближе к месту назначения движение перекрыл солдат в бронешлеме и бронежилете с автоматом наперевес. Он нес дежурство у свеженького бело-красного шлагбаума, которого еще две недели назад не было.

— Приказ комдива, проезд транспорта в этот сектор обороны запрещен!

— Да мы туда и сразу обратно.

— Запрещено! Там и дорога перекопана! Вы не проедете… А в объезд — это по минному полю.

— Ладно, а нас пропустишь? Мы машину здесь оставим, сходим до карьера прогуляться.

— Да идите, только с дороги не сходите.

Взяли с собой по четыре пачки патронов и пошли к карьеру, где обычно проходили учебные стрельбы. По пути озирались по сторонам. Малозаметные красные флажки с белыми буквами «М», выросшие как грибы-мухоморы после дождя, проблескивали сквозь высушенную летним зноем траву. Карьер был громадной искусственной ямой, выкопанной добытчиками гравия и щебня. Лет пять-семь назад его разработку прекратили из-за грунтовых вод. И теперь он представлял собой этакий резервуар с косо отвесными двадцатиметровыми стенами, маленьким озерцом в центре и обгоревшими мишенями разрушенных врагами поржавевших остовов трех бэтээров.

Когда в него заходишь, испытываешь жуткое чувство страха от возможных неприятностей сверху. Но во время стрельб наверху выставляется оцепление. Сейчас же мы были предоставлены сами себе и были по-детски беззащитными. ПМ и пара РГД в карманах были лишь легким прикрытием, уменьшающим тревожный порог.

— Ну что, давай по банкам?

— Давай, начинай!

Насобирали консервных банок, выставили их на кирпичи. Мне вспоминалось детство, когда вот так же мальчишками стреляли из самодельных рогаток. Видимо, так и не повзрослели. Патроны, как всегда, имеют обыкновение быстро заканчиваться.

— Утолил жажду, Саш?

— Маленько… Продолжим завтра, док?

— Без проблем! Давай выбираться отсюда, как-то здесь неуютно вдвоем находиться. Да и стемнеет скоро.

Выбравшись из карьера, мы заметили две БМП, мчавшиеся в нашу сторону, окружая нас с флангов. На броне восседали люди с разукрашенными лицами и с банданами на головах.

— По всей видимости, спецназовцы. И, очевидно, по нашу душу…

— Бежим?

— Тебе хорошо, ты убежишь, а я как?

— Ну ладно, тогда будем ждать. За бегущими могут ведь и очередь послать…

Через пару минут машины остановились.

— Стой, стрелять буду!

— Да мы и не бежим. Свои мы, ребятки, свои…

— Руки за голову! На землю лицом вниз!

— Не чудите, ребята… вы, может, с кем нас спутали?

— Молчать, сука… если слово скажешь, и оно будет последним.

Команды, о смысле которых не задумываешься и выполняешь просто автоматически и без вопросов. Мозг их понимает и без осмысления. В наши спины наставлены стволы АК. Небольшое, диаметром с медный пятак, но от которого так веет холодом. Он распространяется на все тело. Понимаешь, что это уже не детские шутки, и хочется надеяться на психическую трезвость мыслей обладателей оружия. Второй раз задумался о бренности жизни за прошедшие полгода…

— Вы что тут делали?

— По банкам стреляли в карьере. Вот пистолет. Вон там гильзы наши валяются.

— Рядовой Иванов, ПМ изъять… Рядовой Сергеев, бегом в карьер… Проверь, есть ли гильзы. Эх, жаль, что вы не карандаши, мы бы вам здесь устроили праздник, пожалели бы, что на свет родились.

— Нашел гильзы, еще теплые, товарищ капитан.

Голос принадлежал чумазому от краски солдату в кедах на босу ногу. Легкая отдушина в происходящей черной комедии. От сердца отлегло.

— Возьми с собой парочку. Всех на броню и поехали к коменданту, он на Капэ сидит… Видел вас из бинокля на наблюдательном пункте.

— Надо так надо.

Мы залезли на БМП, который лихо доставил нас к командному пункту.

Разговор с комендантом был недолгим. Точнее, это был монолог. Кавказ­ской наружности, плотной конституции, с признаками алиментарной гипер­трофии, одетый в натовский камуфляж с аляповато поблескивающими полковничьими звездочками на погонах и двухголовым орлом в шитой высокой кепке:

— Что делали возле кустов?.. Подозреваем вас в связях с боевиками. В этом месте работает чеченский снайпер. Мы уже неделю его выслеживаем. Что вы ему там передавали в белом пакете? Вы уже были на прицеле нашей СВД. Садитесь в УАЗик, отвезу вас на гауптвахту, до выяснения ваших личностей. Оружие, гранаты, удостоверения личности останутся у меня. Капитан, надень на них наручники.

Наши отговорки и объяснения в счет не принимались. Нас закрыли в «собачник» или «волчатник» бронированного УАЗика, представляющий собой безоконную душную металлическую кабину в заднем отсеке автомобиля для перевоза арестованных или багажа, и повезли теми же ухабами, но в другом направлении и с меньшими удобствами.

Гауптвахта представляла собой большую клетку-вольер площадью метров тридцать. Вместо стен и потолка — толстые металлические прутья, умывальник из пластиковой бутылки, четыре лавки по периметру, стол по центру и отхожее место за рваной клеенкой. Нашими соседями были два солдата-беглеца и заросший небритый майор в грязной камуфлированной немецкой майке и пятнистых брюках швейцарской армии.

— За что, ребята, попались?

— Да так, по пустякам, по банкам стреляли. А ты?

— А я из отпуска опоздал на два месяца. Вот дело шьют. Вторую неделю жарюсь здесь. Водки хотите?

— А можно? Нас ведь допрашивать сейчас будут, протокол задержания составлять.

— Не переживайте, до утра никто о вас не вспомнит. А ночью здесь холодно, да и комары спать не дадут.

— Разливай!

— Чашек нет, из горла по кругу. Вот хлеб, соль, луковица.

Казалось невероятным, что находишься под арестом, сидишь в тюрьме, пьешь водку, греясь у небольшого костра, разожженного в пепельнице из ржавого обода заднего колеса грузовика. Смотришь в его пламя, и что-то древнее всплывает в подсознании, оставшееся от наших доисторических предков. Всего каких-то несколько часов назад ты лечил кого-то из больных солдатиков, перебинтовывая нагноившиеся потертости стоп и вставляя дренажи во вскрытые флегмоны, а сейчас тебя подозревают в шпионаже, отобрали личное оружие и удостоверение личности. Жизнь умеет преподносить сюрпризы. В армии никогда не знаешь, что тебя ждет. Планируешь одно — за тебя решают другое.

Но наши наихудшие ожидания не сбылись. Как только мы стали укладываться на лавку, разводящий привел к нам старшего прапорщика Степаныча, который здесь знал всех и все. Он был одет в новенькую «горку» — камуфляж горного спецназа — представился замкомбатом, забрал мое оружие, наши документы и освободил из заточения. Трехчасовой плен закончился. Вечером наша история облетела весь лагерь, и утром не было отбоя от вопросов. Ну а когда через две недели из отпуска вернулся комбат, он объявил нам по выговору и отчитал обоих в жесткой форме.

Нелинейные законы

Мы не виделись пятнадцать лет. Расстались капитанами на взлетке в Ханкале, а встретились, как полковник и подполковник в «Корчме» на Солдатской.

— Вам люкс, делюкс или платиновой? — спросил официант в красных шароварах.

— Нам просто водки. Грамм триста. И борщ с пампушками и чесноком.

Так много можно вспомнить, так много можно рассказать, когда с человеком на одной волне, — подумал про себя, слушая рассказы друга и вспоминая, что выдающегося произошло у меня.

— Ну что, по третьей, как в Чечне?! — спросил Женя.

— Да, традиционно! — ответил я.

Это когда молча, не чокаясь, до дна и не закусывая. А про себя подумал, как давно я не пил водку, как давно никто не говорил «крайний», как давно я не поднимал третий тост. Это за тех, кто оставил свою жизнь там, чтобы мы здесь могли ходить по этой бренной земле.

— А почему ты стал психиатром, Слав?

— Сам не знаю. Жизнь вывела. С одной стороны, неосознанно к этому стремился еще с медучилищной скамьи. Тогда казалось, что психиатрам фантастика неинтересна. Потом был период, когда был готов служить любым врачом, только не начмедом части.

— Не устаешь?

— Это же не марафон бежать! От любимого дела разве можно устать?

— Ты прав.

— И потом, столько ежедневно происходит необычного, что не вписывается в понятие шаблон, канон или закон, что не перестаешь удивляться. В медицине это называется казуистикой. Хотя, чем больше практикую, тем чаще встречаюсь с тем, что не подлежит никакому объяснению с позиции науки, логики или здравого смысла.  Я для себя называю это «нелинейные законы», на которые ответят те, кто идет следом.

— Помнишь, Слав, рядовой у меня служил, Гатаулин?

— Конечно. Тот, который через два года срочки контракт подписал и через  месяц погиб от осколка на излете. Кажется, в двух километрах от войсковой маневренной группы происходило разминирование, он присел на лавочку и снял каску. Металл, как сказали наши судебники, вошел в его височно-теменную область ровно на столько, на сколько это было опасно.

— Да, странный был случай. Он ведь и в Чечню случайно попал. Его не хотели отпускать. Интеллигентный, воспитанный парень, компьютером лучше всех владел. В роте у меня что не скажешь — все сделает. Да и контракт не хотел подписывать, но кто-то из друзей уговорил его. И в командировку с арбалетчиками  не должен был ехать, а заменил кого-то из товарищей. Да, и на той злополучной лавочке, где они присели прикурить, он сказал взводнику: «Подвиньтесь, пожалуйста, товарищ старший лейтенант». А тот даже не понял, что произошло. Услышал, как где-то далеко за холмом прогремел глухой взрыв, и потом по его лицу брызнула чужая горячая кровь…