Марина Кудимова

Талды-Кустанай

Марина Кудимова
Талды-Кустанай

* * *
Я хорошо отдохнула
В этих местах.
Даром спину не гнула —
Отсиживалась в кустах.

Веснух меня не удушит,
И ближний не обвинит.
Отча клятва иссушит,
А матерня искоренит.

Третий путь
Prison, зона, призонье, Талды-Кустанай, третий путь...
Раскали моё сердце искрящим скрежещущим треньем,
Закали моё сердце сторожким безгневным терпеньем,
Чтобы — вира по малой — мне суть ухватить и тянуть.
Волоки, формируй, дислоцируй на третьем пути,
Распашную тоску унимай вологодским конвоем.
Мы гуднём в унисон, мы лужёною глоткой повоем...
Застрели при попытке, обжалуй, прости, отпусти!
Мазохистские радости, банный шипучий охлёст, —
И, куда ни взгляну, всюду чудное вижу безволье.
Но когда естество бездыханной заполнено болью,
На запястье садятся щегол, зимородок и клёст.
Тот, кто может летать, не обязан, по совести, петь.
Вот один — он молчит и скребёт перекрещенным клювом,
Вот другой — хохотун с серебристым и волглым поддувом.
Вот иной: он не горд, и в силке он не станет хрипеть.
Чистым звуком пойдёт, и зайдётся, и будет идти
Допокуда, дотудова, не обинуясь плененьем,
Чтобы мы отвлеклись, чтобы мы развлеклись его пеньем
На этапе, прогоне, на базовом третьем пути.
И, десяткою римской обманной сойдясь-разойдясь,
Рельсы фокус оптический нам при разгоне покажут,
Будто луч от войны, никогда не оконченной, ляжет,
Будто клеят окно, от вибрации загородясь.
Ну, наддай, умоляю, стальную десятку удвой,
Объяви недобор на кону у последнего века!
Не хватило очка одного, одного человека,
Чтобы партию кончить... Зверей, вологодский конвой!

* * *
Наслоенья воздушного плоя,
Рифли хвои — как оттиск колёс,
И октябрь — молодой монголоид —
Столь шафранен и редковолос.
Иномарочный, инобытийный,
Инородческий, съехал с шоссе,
Отпечатав спортивный ботинок
В травянистой косой полосе.
Как же короток твой промежуток,
Как багряный твой сыр черновик,
Если рыхлый сплошной первопуток
На Покров его выбелил вмиг.
И занудой бумагопрядильной
Поползёт моровая зима...
Жги, монгол! Как в горячке родильной,
Пусть всё тает и сходит с ума!
Пусть останется голое место,
Ржавый мусор в углах... Как всегда
Накануне ремонта и бегства,
Пусть гнилая сочится вода.
Жги и рви! Ничего не оставим!
Все промоины, все бочаги
На своем настоим и поставим
Иероглиф “не видно ни зги”.
А потом, на пути к автопарку,
Нас самих победит этот мрак,
И накроет твою иномарку
Молескиновый тёмный армяк.
Тем ещё веселей роковое
Целованье кромешное, тем
Лишь подспудней, как тление хвои,
Тяга смертная... Бог с ним со всем!

* * *
Гопник, срезавший мой кошелёк
Под прострации злую сурдинку,
Не пришёл— и со мной не возлёг —
От ристалища и поединка.
Не особенно я молода,
Чтобы требовать ласк и свиданий,
Но ещё завожусь иногда,
Если высплюсь и выпарюсь в бане.
— Божий бич! — говорю, не сменя
Ни полслова в приветствии гуннам. —
Значит, снова избрал ты меня,
Предпочтя и богатым, и юным?
Как бы свился с привоем подвой!
Жаль, что нежность — убойная сила.
Не побрезгуй, рискни головой —
Поцелуй меня, новый Аттила!
Не печалься, что нет куража!
Сколько раз под покровом либидо
Начиналось родство с грабежа,
А любовь начиналась с обиды!
Голливудский отвалится китч,
И останется детский затылок...
Так куда ж ты бежишь, Божий бич?
Иль не щедро тебе заплатила?
И куда ты звонишь наугад,
Отлистав телефонный двухтомник,
И толкаешь — и пальцы дрожат —
Мой жетончик в монетоприёмник...

* * *
Великий Пан воскрес! Я слышала вполуха,
Как он три шкуры драл и очищал мездру.
Студента зарубив, процентщица-старуха
Охаживать взялась дебильную сестру.
Отечество мое! Оставим разговоры...
Где не найдёшь концов, там проходных дворов
Вели не забивать. Твои пророки— воры,
Начальники твои— сообщники воров.
И если не воскрес Великий Пан, то в детях
Откуда этот страх с клыком, как у волчат?
И твой народ — “челнок”, а человек твой — в нетях:
Он не рождён ещё и даже не зачат.
И паника зовёт в толпу, на пир оптовый,
К содомскому греху и свальному стыду.
И если раб и червь ползёт, на всё готовый,
То я уж от него и глаз не отведу.

* * *
Наездники, как запятые,
Набычили шеи над луками.
Поднесь их штандарты простые
Романтику мнятся фелуками.
Пускались в галоп— и рысили...
(Такая она — партизанщина)
Не произносите: Россия, —
Скажите: большая Рязанщина.
Нет, — Родина, мать-командирша!
(Такие они, обожатели)
Заласившийся вицмундирчик:
“Зачем вы меня обижаете!”
И дрека накушались с перцем,
А не холодца планетарного,
И китель с простреленным сердцем
Без номера сгнил инвентарного.
И номенклатурный опричник
Не смотрится Божьим угодником,
И классов начальных отличник
Засел в выпускных второгодником.
Не топлено в доме номада...
Наветренная, неукромная
Межотраслевая громада,
Сама по себе неподъёмная!
Кадрили твои, контрдансы, —
Все столпнические стояния...
История, словно гражданства,
Лишила тебя обаяния.

* * *
Постигал мастерство перевода
Комильфо у таких камельков,

Где реалия — к слову “свобода”
Сопричастность тамбовских волков.
Гимназист, обчитавшийся книжек,
Белены обожравшийся зэк.
Вечный Янус вождей или выжиг,
Вечный хлеб эмигрантских газет.
Этот бред, прижигавший, как ляпис,
И преемственный русский садизм,
Где некрасовский жуткий анапест
Вскроет чирей чадаевских схизм.
Исполать тебе, пращур любезный!
Ты ль подгадывал, втиснут в пластрон,
Что по разные стороны бездны
Встречь друг другу мы руки прострём?
Как, нарочно дерзя и буяня,
Провоцирует взбучку бутуз,
Я лишила тебя обаянья —
И мятусь!
И пускаю слюну, как глупя,
На позор вавилонской грызне...
Кровь моя, голубым-голубая,
Я заставлю тебя покраснеть!

В самосуде артельны миряне —
И, се, аз вымираю...

* * *
Парус на бом-брам-стеньге,
Чтоб кораблю плыть.
А я получу деньги
И буду на них жить.
Они мне достались даром —
Или в поте лица.
Я запасусь товаром,
Но хватит ли до конца?
Светлое от тёмного
Уже отделять не нам,
Как постное от скоромного
По нынешним временам.
Всё это давно вкупе,
Но, чур, вида не подавать!

У меня ничего не купят,
Если вынесу продавать. 

* * *
Сукровицей брусничной
     мокнет давнишний срез.
Скептику досаждает
     однообразье средств.
Ржавые серп и молот —
     выше гангрена ползёт.
Голод, балагула-голод
Трупов арбу везёт.
Зубы в жёлтых коронках,
Стены и пол в коврах.
Страх и трепет Библейский —
     генный придонный страх.
Крысы в сочных помойках,
Мыши в злачных полях, —
Нет, комиссар Голод
     тучен, а не костляв...
Спелые гроздья гнева, —
Съесть бы, да не достать.
Голод вычистит чрево,
Высвободит Благодать.
Будто наслойка ила —
Крупа, вермишель, мука.
Завалило, забило
Музычку родника.
Иду к своему раскопу,
      на городище свищу.
Господи, Твоя воля!
      Подчиняюсь — ропщу.
Не вылетает слеток —
Жму кулаки к груди:
Батюшка-Голод, деток,
Деточек пощади!
Будто подсос включили —
Обнажились края.
Крестное: “Или! Или!..”,
Местное: или— или
Путать устала я.
Мешки растряси, Россия,
     узлы свои развяжи.
Одышливая дистрофия,
Мясистый загривок лжи.
Не заключай Завета
     и не берись за гуж.
Бессолевая диета —
     слёзных каналов сушь.
Нас, не едавших досыта,
Голодом и спасёшь:
Контур проступит. Остов.
Замысел и чертёж.
Селятся червь и шашель
В закром, сарай, подклеть.
Господи, гнев Твой страшен,
Забвенья не одолеть!
Дай мне сил это видеть,
Не прятаться, а водить...
Господи,
     я никуда
          не хочу
              от Тебя уходить!