НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Смыслы себя в жизни и жизни в себе

Евгений Клюев. Песни невозврата. — М.: Время, 2018.

Говорить о поэзии во времена, когда поэт — каждый, кто пишет стихи, а это, если говорить о сегодняшней русской поэзии, примерно 3–4% людей, то есть несколько миллионов, непросто. Но если слово «поэзия» предполагает существование поэта, то слово «поэт» в таком понимании вовсе не обязательно предполагает, что написанное им — поэзия. Ее золото приходится намывать из песка версификаций. Как воскликнул один из литературных критиков: «Все стихи да стихи, а где же поэзия?». Это вопрос, который не может родиться при чтении ожидавшейся и оказавшейся неожиданной книги Евгения Клюева. Перед нами, несомненно, поэзия, и тем труднее говорить об этой книге, не впадая в риск заняться ее вивисекцией.

Предыдущие книги Евгения Клюева — «Зеленая земля» (2008) и «Музыка на Титанике» (2014), обе вышли в издательстве «Время» — не давали оснований ожидать встречи с простой — услаждающей слух и взгляд на мир или куда-то зовущей и ведущей — поэзией. И ожидания не обманули. К «Песням невозврата» трудно приложить слово «прочтение»: книга не оставляет возможности прочитать и отложить, а заставляет прочитывать — вчитываться, перечитывать, вслушиваясь в автора и себя; «читать» остается глаголом несовершенного вида. Чтение не укладывается в рамки восприятия — принятия или непринятия — авторского монолога, но бросает вызов читателю, вовлекая его в переживание, без которого едва ли возможен настоящий диалог автора и читателя.

Давший название книге цикл «Песни невозврата» и другие стихотворения заглавного раздела «Фрекен дежавю» формально — Евгений Клюев живет в Дании — можно было бы отнести к так называемой эмигрантской лирике и посчитать одним из лучших ее образцов. В этом не было бы неправды, но и всей правды не было бы. Отчасти потому, что возможности самоопределения на карте мира стали, слава Богу, наконец свободнее, интернет стер границы коммуникации, и противоречия понятий о русской и русскоязычной поэзии изрядно поистерлись. Но главное — потому, что в этих стихах — позиция не сетующего на недостаток свободы и защищающего, отстаивающего свою свободу, а внутренне свободного человека, не переживающего вынужденную утрату родины, а сделавшего свой осознанный выбор: «…и на что давно не претендую — / я, помнится, ушел и запер дверь. Я заработал право на не-знанье, / на не-решенье, на не-отношенье / и на не-пониманье сразу всех… А кто и чем мне платит тут, на склоне / дней, гор… и, как их, строгости и страсти, — / мое собачье дело, господа».

Отсюда и открытая, но и тонкая перекличка с Александром Галичем — из других, своих времени, ситуации, видения и переживания: «…Не как тогда… теперь мне за державу — / за дежавю — совсем уже, пожалуй, / не горько: я сложил с себя сей крест. / Пусть там опять хоругви и парады — / мне больше ничего уже не надо / от этих мест святых, от этих мест. / Что мы устроим… ах, что мы устроим, / когда я вдруг назад вернусь героем: / как выпьем чарку за Святую Русь, / как зашумят высокие дубравы, / как вновь мы будем молоды и правы / в тот звездный час, когда я не вернусь».

Стихи этого раздела — не столько окончательные высказывания, сколько не прекращающийся диалог с собой — столь же болевой и диктуемый любовью, сколько вы­страданный и выверенный по некоему внутреннему компасу сходимости несходимого. «Ну вот… а что касается чужбины, / то — перестаньте-я-вас-умоляю: / я слов подобных не употребляю / и не хожу в подобные глубины. / Весь пафос мой промчался стороной, / и никаких развалин за спиной. / А чем живу — да старою любовью / одной… чей возраст роли не играет, /но более о ней не пустословлю: / чуть греет — вот и хорошо, что греет. / А что она протерта на локтях — / так я ведь, как бы это… не в гостях.»

Однако старая любовь, на пригреве которой можно, кажется, спокойно жить-поживать, не дает о себе забыть: «Есть вещи незабвенные: они, / обычно ничего не означая, / лишь беспокоят… запах, привкус, цвет. / Но мне-то что…».

Виктор Каган