Об авторе | Александр Семенович Кушнер — лауреат премии «Поэт» (2005) и других литературных премий. Постоянный автор журнала «Знамя». Предыдущая публикация — № 4, 2017.
Александр Кушнер
Камеронова галерея
* * *
А ну-ка скажи, как возникла земная Несметная жизнь на случайной планете? Откуда печаль в ней и радость такая, Цветы почему так расцвечены эти?
Подумай, возникли зачем и откуда Сначала моллюски, потом динозавры? А разум, а музыка — это ль не чудо? Гомеровы струны и Дантовы лавры.
Скажи и не пробуй уйти от ответа: При всех преступленьях, слезах и кошмарах Любовь на земле нам дана, а не где-то В созвездье Стрельца, на Весах и Стожарах.
Притом что преследуют, как наважденье, Нас мысли о смерти и крах неминучий, Неужто слепое самозарожденье, Счастливый, несчастный космический случай?
* * *
Неровность, шершавость стены городской, Изъяны и в кладке её, и в побелке Художник как будто ощупал рукой, Не пренебрегая и трещинкой мелкой, Бугристость ему и подтёки нужны, И тёмные пятна, и вмятины тоже, И поверху сорной травы вдоль стены Колючий нарост, на щетину похожий.
И всё это залито светом дневным, Сверкает, трепещет, дрожит и лоснится. Художник идеей своей одержим, А может быть, эта стена ему снится,
Он мог бы и плюнуть, и кисть отложить, Дворцом соблазниться, пойти на попятный,
Но, кажется, жизнью велит дорожить, При всех её трещинах, шрамах и пятнах.
* * *
Перед тем как потерять сознанье Или в тот момент, когда терял, Ощутил я радость расставанья С жизнью той, что так любил и знал.
Боже мой, свобода! На свободу! Ни о чём не думать, всё забыть. Словно прикоснулся к небосводу, К его лучшей части, может быть.
Или это только самый первый Вздох в его прихожей, вестибюль? Розы в вазе, статуя Минервы, Дальше будут май, июнь, июль.
Или это я потом прибавил, Приходя в сознанье, сочинил? Но как будто счастье там оставил, Полноту возможностей и сил…
* * *
Как птичий, чёткий на снегу, Узорный след назвать, — трезубец? Я наглядеться не могу, Стою, любуюсь им, безумец.
Чему тут радоваться так Над ним, ещё и улыбаться? Но голубь шёл, за шагом шаг, И что-то есть в следах от танца.
От гладиаторских боёв, И крестных мук, и вышиванья. Средь зимней стужи и снегов — Для радости и выживанья.
* * *
Да, про море, про море, ещё раз про синее море Напиши, не забудь, Чтобы вспомнил стихи и тебя похвалил в разговоре Кто-нибудь.
И про горы, про горы, кавказские снежные горы, Их загривки и холки, гранитный, зубчатый оскал. Словно плотные шторы Ты раздвинул в стихах и гранёный хребет показал.
И про облачко, облачко, то, что уже ночевало На груди у скалы и сегодня ночует опять. А хотел бы сначала Жить, ещё раз? Нет, нет, не хотел бы сначала начать.
Слишком, видимо, мне дорога даже эта фиалка, Что напомнит о море, сиренева так и нежна. Мне и жизни не жалко, Потому что не хочется, чтоб надоела она.
Камеронова галерея
На галерею Камеронову Ведёт раздвоенная лестница. Мне, с юных лет в неё влюблённому, Она и помнится, и грезится, И вдруг пойму, что я неправильно Живу, не видясь с нею, каменной, Годами, — снегу предоставлена, Дождю и летней неге пламенной.
Она стоит, в свои объятия Принять готова посетителя, И удивительна симпатия Её к нему, и снисходительно Её парадное величие, Веков присутствие не тягостно, С Платоном в бронзовом обличии Поговоришь, с Гомером — запросто.
* * *
Попадая в какой-нибудь новый район, Петербург так разросся, его не узнать, Видишь город, который назвать Вавилон Можно было бы, древнему царству под стать, Впрочем, мог бы Москвой быть, и Липецком он, И Самарой, и башен в нём не сосчитать.
Эти тысячи окон, куда ни взгляни, Отовсюду глядят на тебя, ты в плену, Ты в объятьях окраинной, дальней родни, В высоту распростёршейся здесь и в длину, Обособь-ка, попробуй от всех заслони Свою жизнь, огради в этом улье — одну.
Парфюмерия, клиника, мини-кафе, Киноклуб, разумеется, и стадион, И такой же узорный продмаг, как в Уфе, И такой же, как в Кинешме, дамский салон, Тут и стоматология, их даже две, Ресторан «Привилегия» — ты удивлён.
Эти башни похожи на куб, на корму, На ракету, на шар — как-то странно в нём жить. Здесь родись — и была бы Нева ни к чему,
Раз в году её видел бы ты, может быть. Посочувствуешь Господу Богу, — ему Каково всех утешить, понять, ублажить?
Неохватный, и впрямь неподъёмный объём, Доходящий до финского леса размах, Но не будем, не будем жалеть ни о чём, Петербургское солнце блеснёт в облаках, «Петроградское небо мутилось дождём», И на Невском мутится, и здесь, в Озерках.
Цветы
Цветы, которых в живописи столько, Что никакому саду не сравниться С ней, — всё-таки рассматривать их долго Не хочется, мне интересней лица, Неважно, женские или мужские, На будничных и праздничных портретах, На щёки их, на брови, на виски я Смотрю, — нет этой горести в букетах.
Страдания, величия, лукавства, Задумчивости, преданности долгу. Цветы — такое радостное царство, Твердящее о счастье без умолку, Спасибо живописцу за тюльпаны, За розы, — цепким взглядом их окинем, И всё-таки есть беды, и обманы, И мужество, и твёрдость вопреки им.
Сельская речка
Сельская речка, чуть шире ручья, Ивами вся затенённая так, Словно они её прячут, — ничья Собственность ими присвоена, — мрак Жёлтым подсвечен лучом, как свечой В комнате тёмной, подальше от глаз. Бархатом всё-таки или парчой, Если присмотримся, радует нас.
Речке спасибо, сырому песку, Рыбкам, снимающим в речке жильё. Где-нибудь вдруг на морском берегу Ты с умилением вспомнишь её. Царство теней, а на царство теней Кто бы решился смотреть свысока? Всё-таки мальчики плавали в ней, Сделать два-три умудряясь гребка.
* * *
На что вы, дни?..
Е. Баратынский
Так быстро жизнь прожить, чтоб к сорока годам Отчаяться, томясь оставшимися днями, Нам завещали те, чьим письмам и стихам Мы верим, как себе, и вместе с их тенями Глядим на этот мир, но он за двести лет Помолодел и срок взросленья и томленья Продлил, хотя невзгод не меньше в нём и бед, Чем было, — поверну моё стихотворенье.
Пусть облачко в него влетит, пускай бокал Наполнится вином, и распрямятся плечи. Но я ведь и войну ужасную застал, Читал про лагеря и газовые печи. Вези, автомобиль, меня, счастливый сон Показывай: то склон, то рощу, то пригорок, Завесу от тоски набрасывай, заслон. Жить восемьдесят лет. Быть может, лучше сорок?
|