НАБЛЮДАТЕЛЬ
рецензии
Роман-трагикомедия
Саша Щипин. Бог с нами. — М.: ЭКСМО, 2017.
Александр Щипин родился в 1977 году, когда умерли Владимир Набоков и Элвис Пресли. Закончил МГИМО, а затем сменил множество профессий: был архивариусом, преподавателем истории, продюсером на телевидении, главным редактором двух киножурналов, российским вице-консулом во Франкфурте-на-Майне. «Бог с нами» — дебютный роман Щипина, роман-притча, полный эсхатологических предчувствий, актуальных, быть может, на всяком рубеже веков.
Промежуточная фаза исторического времени нередко порождает сектантство, которое претендует быть новой и притом стабильной системой жизни — рождать у обывателя уверенность в завтрашнем дне. Достаточно вспомнить «Жизнь Клима Самгина» Горького, где описываются явления сектантства в исторически переломную эпоху. К той же теме обращается и современный автор на современном материале. Житейская реальность в романе — как во всякой притче — иносказательно свидетельствует о высшей реальности.
Однако в романе Щипина является инфернальная пародия на религиозную притчу. Если в канонических притчах сакральный мир обращен к людям и старается быть им понятным, то у Щипина, напротив, человек использует религиозный дискурс для самоутверждения. Религиозное иносказание строится не свыше, а снизу — и сама притча как семиотическая структура превращается в удобную байку.
Один из главных героев романа, бывалый авантюрист Михаил Ильич Миряков, который в прошлом пробовал себя и в бизнесе, и в политике, ныне выдает себя, страшно сказать, за Бога, манипулируя публикой, обитающей в городе Краснопольске. Мирякова сопровождает его подопечный и спичрайтер Митя.
Официальные органы правопорядка, которые действуют в городе, не преследуют и даже поощряют Мирякова и ему подобных, поскольку те, пусть и путем искусной лжи, способствуют стабилизации общественной обстановки в Краснопольске. Как известно, ложь — деяние не столько уголовно наказуемое, сколько нравственно зазорное, поэтому юридические инстанции, силы общественного контроля особых претензий к Мирякову не имеют. При всем том Миряков находит общий язык с властями, поскольку отчасти действует в их интересах. В романе угадывается аллюзия на «Государство» Платона, содержащее, как известно, апологию нравственно охранительной и общественно полезной лжи. Мы помним, что у Платона поэты в сговоре с главами государства препарируют мифы так, чтобы из них было убрано все нравственно вредное и все опасное для государства.
Однако, в отличие от платоновских поэтов, Миряков и ему подобные, во множестве орудующие в Краснопольске, не только ведут и курируют социум (во всяком случае, его ощутимую часть), но также учитывают запросы обывателя, который требует чуда, а еще точнее — некоторого фокуса или трюка. Стараясь увлечь публику, законопослушные сектанты в той или иной форме проповедуют массовое благополучие. Так, адепты Мирякова — со слов его подопечного Мити — проповедуют покой, а он, в свою очередь, согласно логике секты Мирякова, обеспечивается свободой человека от иррационального чувства тотальной вины. Образованные сектанты пародируют Достоевского с его представлением о том, что все за всех в ответе, и по-своему воскрешают максиму Шекспира, некогда сказавшего: в мире нет виноватых. Секте Мирякова параллельна секта «Молох овец», которая располагается в бывшем ресторане и культивирует религиозное понимание трапезы. «Человек — он всегда про еду», — провозглашает глава секты. Несмотря на то, что с едой у сектантов связаны некоторые извращенные ритуалы, идеи «Молоха овец» все-таки направлены на коллективное благополучие. Сюжетно и по смыслу они несколько избыточны по отношению к идеям Мирякова, — впрочем, показывая множество сект, автор воссоздает обстановку рубежа веков и свойственную этому времени моду на секты.
Итак, государство в лице отдельных его представителей пытается сотрудничать с сектантами. Следователь Ольга старается с помощью сектантов, не включая их напрямую в число подозреваемых, выйти на след маньяка, который орудует в городе. Полностью не выпадает из круга подозреваемых и Миряков, ибо время его появления в Краснопольске, пусть приблизительно, совпадает с началом совершенных маньяком убийств. Тот сопровождает свои преступления членовредительством. Ольга доброжелательна к сектантам и — безотносительно к своим профессиональным обязанностям следователя — не чужда интереса к их идеям.
Религиозно-философические разговоры сектантов с Ольгой в романе подчас несколько заслоняют детективную интригу (к тому же Ольга фигурирует в романе не столько как следователь с волчьей хваткой, сколько как ранимая, тонкая, интеллигентная женщина, склонная к избыточной рефлексии), хотя в принципе Щипин учится у Достоевского сочетать философический роман с элементами детектива. По логике произведения, Ольге параллелен Башмачников — человек из органов государственной безопасности. Он развернуто комментирует идеи сектантов, прежде всего Мирякова. Башмачников ведет себя в парадоксально-юродивом стиле, не скрывая своей профессии, а то и афишируя ее. Причем отсутствие ожидаемой конспирации позволяет Башмачникову открыто и свободно рассуждать на религиозно-философические темы. В частности, он утверждает, что человечество в своей религиозной практике искало не столько ответа на вопрос, есть ли Бог, сколько благополучия и стабильности (в социально-экономическом смысле). Например, коммунистическую утопию, коммунистический эксперимент, который не вполне привился в России, Башмачников толкует как попытку построения рая на земле. И с позитивным любопытством, более того, с сочувственным пониманием относится к деятельности Мирякова. Несколько «убаюкивающий» ее характер согласуется с теми чертами облика Мирякова, которые напоминают литературный портрет Порфирия Петровича в «Преступлении и наказании» Достоевского. Во внешности следователя у Достоевского, как и во внешности Мирякова, согласно авторским свидетельствам, присутствует «что-то бабье». Лукавая обтекаемость Порфирия Петровича, который всем улыбается, но делает свое профессиональное дело, не совсем чужда и Башмачникову с его иногда двусмысленными прибаутками…
В романе угадываются не только дискурсивные отсылки к Достоевскому, но и некий — пусть неявный, ведущийся персонажами — спор с классиком. В частности, Щипин обыгрывает такой тип религиозности, который направлен не на познание истины, вообще не на онтологию, а на экзистенцию (проще говоря, на конкретное житье-бытье людей, не готовых задумываться о теоретических вопросах). Религиозный отказ от познавательной истины, как известно, бывал присущ Достоевскому; он писал в письме Фонвизиной: «Если б кто доказал мне, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы остаться со Христом, нежели с истиной». Мысль религиозно самоотверженная, религиозно глубокая! Щипин — во всяком случае, персонажи Щипина — внутренне пародируют и даже пересматривают религиозную максиму Достоевского, указывая на то, что устремление Достоевского от абстрактной истины к религиозной практике означает уход в то царство всеобщего благополучия, против которого, казалось бы, выступает отвергший социалистические утопии Достоевский (например, в «Легенде о великом инквизиторе», которая приводится в «Братьях Карамазовых»). Герои Щипина словно пытаются поймать Достоевского на противоречии: мол, уход от религиозных идей, от религиозных поисков истины в религиозную практику увлекает Достоевского к житейской мудрости, которая невольно подменяет собою высшую мудрость. И все-таки не будем забывать, что Достоевский призывал к страданию со Христом, а не ко всеобщему спокойствию. Кроме того, житейское благополучие и высшее благо, при их отчасти обманчивом этимологическом сходстве — не одно и то же, что, впрочем, не отменяет остроумия и блеска инфернальных парадоксов в романе.
Полемика героев романа с Достоевским, иногда явная, иногда скрытая (без его прямого упоминания, но с аллюзиями на него), идет подчас значительно дальше. Многие герои романа, прежде всего сектант Миряков, тайные, а иногда и явные атеисты. В их смысловом поле, которое проясняется благодаря репликам мудрого циника Башмачникова, Достоевский едва ли не навредил человечеству, побудив своего героя Ивана Карамазова заявить: «Если Бога нет, то все позволено…». Агностик Трубников у Щипина утверждает нечто обратное: отчаянный человек у Достоевского надеется, что, как бы ни были глубоки его преступления, его пожалеет, оплачет и простит Тот, Кто всеблаг. И напротив, мол, атеисты, обходясь без религиозных опор, не перекладывают нравственной ответственности за свои поступки с себя на некую Высшую (и в принципе всепрощающую) инстанцию.
Так, в романе — путем рискованных парадоксов — затронуто одно из архетипических свойств русской души: или бесшабашная безнаказанность, или, напротив, покаянный плач без конца и без края. Уж грешить так грешить, уж каяться так каяться — решает порой чересчур широкая русская душа. Однако из всего вышесказанного совершенно необязательно делать атеистические выводы. Напротив, напрашиваются и умозаключения религиозные. Достаточно вспомнить религиозного мыслителя Къеркегора, который считал личную совесть и личную свободу источником личной ответственности человека перед Богом. Иначе говоря, взыскательная совесть, не равная закону — делу все-таки отчасти формальному, может основываться на христианском представлении о личном Боге.
Тем не менее роман Щипина способен оказать освежающее воздействие, направленное против всякого рода религиозного (и отчасти политического) кликушества. В конечном счете, Щипин возвращается от химер Достоевского к умственно трезвой пушкинской и чеховской модели человека, которая подразумевает жизнедеятельность человека на отведенном ему историческом участке бытия, а значит, избыточность чересчур смелого и самонадеянного взгляда по ту сторону жизни. Такой взгляд, в конечном счете, нерелигиозен, поскольку предполагает некоторое недоверие Абсолюту, — вот о чем свидетельствует Щипин.
Развязка романа настолько же неожиданна, насколько и неизбежна. Расследование деятельности маньяка мало-помалу заходит в тупик. Выясняется, что если не исполнителями, то фактическими заказчиками деятельности маньяка являются чуть ли не все, кто находится в городе Краснопольске. Сектанты, идущие у них на поводу обыватели и, наконец, официальные лица, которые попустительствуют сектантам, — все они, по существу, занимаются богостроительством (деятельностью, которой отнюдь не чуждался и ранний Горький). А эта деятельность предполагает разъятие человека на части для того, чтобы сконструировать нечто внешне эффективное. Поэтому и маньяк, даже если он в буквальном смысле не равен Мирякову, оказывается, фактически, заложником Мирякова и его единомышленников.
Финал романа трагичен. Главные герои, опасные всезнайки, которые манипулируют толпой, оказываются в космическом одиночестве. К тому же Миряков чувствует, что не справляется с ролью, и силится бежать из города (жест Чичикова).
Такой финал, логически мотивированный, художественно не вполне последователен: действие начинается в авантюрно-комическом ключе (в частности, Миряков не чужд чичиковской округлости в поведении и манерах), а заканчивается — в катастрофически-серьезном.
Роман в целом убедительно отображает чаянья толпы, которой приносятся человеческие жертвы. Но как знать, быть может, в мире существуют и такие личности, которые не описываются актуальными для Щипина коллективными параметрами?
Василий Геронимус
|