|
ДВАЖДЫ
Об авторе | Анна Владимировна Жучкова родилась в Москве. Окончила филологический факультет РУДН. Кандидат филологических наук, доцент РУДН, автор восьмидесяти научных работ. Как литературный критик печатается в журналах «Вопросы литературы», «Октябрь», «Новый мир», «Лиterraтура». Предыдущая публикация в «Знамени» — 2018, № 1.
Анна Жучкова
Спасти Сальникова: Петровы вокруг него
Ад — это некое пространство, полное неким светом,
Где не движется ничего, и при этом все движется,
И при этом…
А. Сальников. «Дневник снеговика»
Спрашивают Данилушку — не потерял ли чего?
Он улыбнется этак невесело да и скажет:
— Потерять не потерял, а найти не могу.
П. Бажов. «Каменный цветок»
То, что в основание любого строения заложен камень, верно и для культурных столиц: Москва «белокаменная», Петербург — именем Петра (греч. — «камень»), Екатеринбург — Урал, который «Камень и есть»1 . Продолжая символику камня, екатеринбургский поэт А. Сальников пишет историю о том, как отмирает душа и каменными истуканами застывают люди на засыпанной снегом равнине.
«Петровы в гриппе и вокруг него» не только надгробный камень человечеству, но и камень преткновения для литературной критики, в которой на данный момент доминирует точка зрения на роман как на произведение развлекательное и юмористическое. На финальных дебатах премии НОС («Петровым» одного голоса не хватило до победы) ее озвучила Анна Наринская: «Это легкая к “нравлению” читателю книжка, которая предлагает разнообразные удовольствия»2 . В то время сам автор и немногочисленные иные критики склоняются к противоположному мнению: в романе главенствует эсхатологический пафос. Не юмор, а саморазрушительная ирония, которая, как гниль, селится не на живом, а на мертвом.
Книжная критика сегодня «держится на вкусе, а это сомнительная инстанция». Нужна «перезагрузка» от «ах как хорошо написано» к «идея, стоящая за текстом, важна, потому что...»3.
Кампания восхваления «Петровых…» за «ах, как хорошо написано» была запущена Еленой Макеенко, Галиной Юзефович, Владиславом Толстовым, утверждающим, что у нас не иначе как новый Гоголь народился: «неожиданная жемчужина», «достойная Гоголя и Набокова»4 , «Петровы в гриппе и вокруг него» — очень, очень мощная заявка на место на нашем прозаическом Олимпе»5; «такая развеселая хтонь и инфернальная жуть, что Мамлеев с Горчевым дружно пускаются в пляс, а Гоголь с Булгаковым аплодируют»6 . Язык Галины Юзефович настолько живой, что, кажется, иногда самостоятельно выражает смыслы, которые критик не вкладывал: зрелище Гоголя с Булгаковым, аплодирующих пляскам Мамлеева с Горчевым, само по себе уже такая инфернальная хтонь, что лучшей пародии на роман не придумаешь.
Результатом этой пиар-кампании стала сотня-другая радостных комментариев в Фейсбуке: «я купила книжку», «я в восторге», «а я купила три, и все в восторге», «а я (в восторге) купила ее друзьям (тоже в восторге) на Новый год, ведь это книжка про Новый год!» Ну да, про Новый год, и обложка у нее зеленая.
Галина Юзефович: «Мне кажется, кто-то должен сказать это вслух: сегодня единственной причиной читать художественную литературу является банальное человеческое удовольствие, а все разговоры о том, что чтение способствует духовному росту и поддерживает общность культурного контекста, следует, тяжело вздохнув, признать несостоятельными»7 .
Я уважаю эту позицию: удовольствие как первый шаг обретения доверия к чтению. Наверное, нация опять проходит детский возраст. И надо читать развлекательную литературу, чтобы поверить в книгу. Уважаю, но не поддерживаю. Точно так же как не поддерживаю мнение о «Петровых в гриппе и вокруг него» как о юмористической книге с увлекательным сюжетом.
Даже если в романе Сальникова «свежий» и «настоящий русский» язык (с чем я еще поспорю) и любопытный сюжет, который, правда, «обнаруживается неожиданно»8 , то идея, стоящая за текстом, неаппетитна и вредна.
Об этом, кстати, тоже пишут критики, но другие и менее слышно: «Алексей Сальников настаивает на том, что люди — это, в принципе, явление отрицательное»9 . «Так ли банален и типичен Петров? Что ему делать? Или делать нечего, кроме того, чтобы пить и болеть? Автор увлекается “чернушкой”, и забавные поначалу герои выглядят уже совсем не смешно»10.
Петровы ведут примитивную обывательскую жизнь, и ничего в их жизни не случается и не может случиться, потому что ничто не затрагивает душу, которой нет. «Петров никаких особых амбиций не имел даже в прошлом, от чего не мог испытать разочарования в жизни никаким образом. То есть были у него, конечно, мелкие неурядицы, но они не могли целиком поставить крест на его жизни... Могли случиться какие-нибудь тяжелые потери, с сыном могло что-то случиться: пропал же вот мальчик из сыновьей параллели, ушел куда-то с коньками — и не вернулся. Жена могла найти себе кого-нибудь, что было бы логично, потому что Петровы находились в разводе. Что еще могло случиться?»
Тяжелые потери, как и мелкие неурядицы, неспособны разочаровать героя, потому что он пуст, а может, и не жив вовсе.
В юности Петров застрелил лучшего друга, но не чувствует себя виноватым. Сергей сам просил об этом. Встречая родителей погибшего, Петров радуется, что они стали лучше выглядеть, словно смерть сына их освободила. Это напоминает радость родных Грегора Замзы после смерти сына-жука. У Кафки так: «Вагон, в котором они сидели, был полон теплого солнца. Удобно откинувшись на своих сиденьях, они обсуждали виды на будущее, каковые при ближайшем рассмотрении оказались совсем не плохими». Так же у родителей Сергея.
Жена Петрова, библиотекарь, в свободное от работы время маньячит, убивая мужчин. Она уже не помнит, «сколько их у нее было». В детстве от отчима она узнала, а потом проверила на практике, что достаточно одного-двух ударов кухонным ножом: «Главное, не тычь десять раз в живот, десять раз в сердце, так сразу начнут или бабу искать, или маньяка какого». Петрова выбирает мужчин, которые себя ведут плохо, как старичок-сторож, читающий де Сада, и убивает по велению спирали, живущей у нее в животе: «Одержимость Петровой походила на холодную спираль, двигавшуюся у нее внутри, где-то в области солнечного сплетения». Петрова удачлива в охоте, так как эта спираль ее и крышует: «Спираль в животе всегда приводила в правильное время и в правильное место». Поэтому Петрова тоже не виновата: «В том, что она делала, она почти не видела ничего плохого, по крайней мере, в те моменты, когда холодная спираль крутилась в ее животе». Однако «такой же ерунды для сына она не хотела».
Сын Петровых еще никого не убил. Но тоже не вполне живой. «Петров-младший и в какие-то веселые детские игрушки, вроде “Симпсонов: сбей и беги” и в “Сайлент Хилл” (от которого у Петровой пробегал мороз по спине) играл с одинаково равнодушным выражением мордочки. У Петрова-младшего были даже друзья, точнее, один друг, они и ходили друг к другу в гости, чтобы сидеть рядом, молчать и во что-нибудь играть».
По ходу романа Петров-младший умирает от гриппа: «сын лежал на спине, странно вытянувшись Петров взял сына за ногу и даже сквозь носок почувствовал, как холодна его нога, он прикоснулся к его лбу и щеке, но и они были абсолютно холодны. От ужаса Петрова забило мелкой дрожью. Он залез рукой сыну под рубашку, но и грудь и живот Петрова-младшего были холодными, а под ребрами не прощупывалось сердцебиения. “ЕЛКИ-ПАЛКИ”, — подумал Петров, поднеся к лицу Петрова-младшего ладонь, попытался почувствовать его дыхание, дыхания тоже не чувствовалось, тогда Петров еще раз подумал: “ЕЛКИ-ПАЛКИ”. Он не знал, что делать в таких случаях». (И что думать, судя по «елкам-палкам», тоже.) Как Мерсо, герой романа «Посторонний» Камю, не знает, что делать у тела почившей матери. Как и Мерсо, Петровы не живые, а экспериментальные образы. Они сконструированы автором по лекалам нашего времени как отложения быта, спрессованного в каменный монолит. Как Мерсо, Петровы убивают не со зла, а подчиняясь логике событий. Как Мерсо, они способны к человеческим проявлениям лишь изредка и неожиданно для самих себя:
Камю: «По тихим, коротким всхлипываниям, раздававшимся за перегородкой, я понял, что старик плачет. Не знаю почему, но я вспомнил о маме».
Сальников: «Лишь изредка в их семье что-то вспыхивало, вроде спички в кромешной темноте. Однажды они смотрели что-то по телевизору и Петров вдруг стал вспоминать, что как-то ходил на новогодний праздник, и там его взяла за руку Снегурочка, и рука у Снегурочки была правда холодная, как у настоящей. Сын сидел рядом с Петровым и вдруг почему-то уютно привалился к нему. У Петровой вдруг подкатил к горлу слезный ком, она потихоньку ушла в ванную, закрылась, включила воду и, пытаясь рыдать как можно тише, закрывала себе рот ладонью Петрова так и не поняла, что именно ее так разволновало».
Кстати, смерть, случившаяся с Петровым-младшим, не мешает ему наутро пойти на елку. «Жизнь» продолжается.
Действие «Петровых…» — спрессованная плотность бытовых деталей и ментальных образов горожанина, замкнутая в кольцо сценой хоровода на детской елке, символе бессмысленного кружения Петровых по жизни, в сердцевине которого — пустота. Семантика пустоты и в названии: «Петровы в гриппе и вокруг него» (вокруг гриппа — абсурд), и в стилизации под язык соцсетей. Виртуальный мир соцсетей, квинтэссенция пустоты современной жизни, держится на четырех принципах, на них же строится и поэтика романа:
1) приколы и глум. В романе глум вездесущ: «Так жалко всех этих людей, что там (в литературной студии. — А.Ж.) раз в неделю собираются, что хочется заколотить их в конференц-зале и сжечь библиотеку, чтобы они не мучились». Об ученом-философе: «Когда его напоишь, от его разговоров приходы мощнее, чем от травы».
2) дробление реальности на осколки — картинки, звуки, фото и пр.: «рядом с урной было столько окурков, будто урна ждала кого-то на свидание и много курила», «Петров сел на место возле печки, так что жар сначала нагрел его лодыжки и стал подниматься выше, по ощущениям это было как обмочиться, вися вверх ногами».
3) вторичное использование культурных феноменов: научпоп, репродукции и пр. В романе — литературный гипертекст: Кафка, Камю, Флобер, Сартр, Джойс, Довлатов, «Альтист Данилов» Вл. Орлова, «Котлован» А. Платонова, «Голодные игры» С. Коллинз и пр.
4) конструирование виртуальных «личин»: страницы пользователей, комментарии, троллинг. В романе вместо характеров тоже личины: маньячная деятельность Петровой описана как данность, но не получает подтверждения; образ Игоря-Аида мерцает вместе с его трехголовой собакой, Марина-Персефона то ли делает аборт, то ли рожает, покойник из катафалка оживает, а сын Петровых — наоборот, и пр.
Хотя Сальников — поэт, его прозаическая речь лишена музыкальности и фонетической выразительности: соцсети не предполагают долгого дыхания и обращения «в слух». Зато выразительна лексика. Здесь и модное у фейсбучной братии выражение «вот это вот все», и диалог в стилистике подросткового «ВКонтакте»:
— Так он может тупо не открыть, — подсказал Петров.
— Так мы можем тупо стучать, пока он не откроет, — ответил Игорь.
— Так он может тупо куда-нибудь уйти, пока мы едем, — сказал Петров.
— Так ему тупо некуда, — сказал Игорь.
И разговорная лексика супербытовой жизни: «Бульон выглядел бы еще лучше, если бы Петрову не выморозила цена томата, и она бы купила один и пережарила еще и его».
Основная же стилистическая фишка Сальникова — оксюморон. На нем строится вообще все в романе. И торчащее поперек слово в привычной фразе: «осторожно, двери не закрываются». И перевернутая с ног на голову характеристика: «ввалился Петров, трезвый, но пока еще не уверенно трезвый».
Оксюморонны сбитые представления о нормальном: «Он непрерывно упрекал себя за то, что сошел с верной дороги онанизма на тропу случайного секса».
Бессмысленные междометия в качестве внутренней речи героев отчаянно сигнализируют о современном кризисе вербальности: «Услышав эту захватывающую своим драматизмом и глупостью историю, Петрова равнодушно подумала: “Упс”».
Поведение героев также подчиняется логике оксюморона: «В дни спокойствия ничего не могло вывести ее из равновесия. Другое дело, что с первого взгляда не всегда можно было отличить один период от другого. Как-то Петров купился на ее мирный вид в то время, когда она шинковала лук и вытирала слезки тыльной стороной ладони, полез к ней с объятиями со спины, и жена, зевнув, как от скуки, быстро и глубоко взрезала ему предплечье во всю длину. Петров тогда удивился не этому ее поступку, а тому, насколько острые ножи у них в доме».
Однако комизм «Петровых…» нельзя сравнивать с прозой Гоголя, Булгакова или Чехова, потому что в романе нет отдельной от героев авторской точки зрения: ни критического осмысления действительности, свойственного Булгакову, ни трансцендентного идеала Чехова, ни «смеха сквозь слезы» Гоголя. Автор и его герои соотносятся так же, как зритель сериала «Воронины» и его персонажи: они едины. Это не сатира и не добрый юмор, а глум. Глум не может быть добрым.
«Петровых…» хвалят за сложносочиненный сюжет. Но Галина Юзефович снова проговаривается. Все-таки у нее, действительно, очень чуткий язык: «Все случайные знаки, встреченные Петровыми в их болезненном полубреду, все неприметные символы собираются в стройную конструкцию без единой лишней детали. А из всех щелей начинает переть и сочиться развеселая хтонь»11 . Неплохая такая стройная конструкция, в которой обнаруживается куча щелей, через которые лезет хтонь… Дело в том, что стройная конструкция Сальникову и не нужна. Композицию он тоже подвергает оксюморонной деструкции. Все скобы пригнаны неплотно. Петровы выздоравливают от тяжелого гриппа за один день, а их сын так и вовсе за одну ночь (хотя в течение этой ночи умирает). Петрова не стесняется ножа, которым собралась убить очередную жертву, но тщательно маскирует розовыми колготками сына (розовыми — сына!) воду, в которой застирывает испачканное своею же кровью пальто.
Концы с концами не сходятся. Да и не должны. Потому что все в этом романе игра. Поэт играет в прозу. Наматывает вокруг пустоты клубок персонажей-зомби для «простых» читателей и узор литературных реминисценций — для «сложных»: здесь и флоберовская атмосфера «мира цвета плесени», и сартровская «Тошнота»: «На миг Петрова увидела, что ее сын просто химера, составленная из кишечника, донельзя усложненного эволюцией, который жил своей жизнью, и спинного мозга увидела миллионы бактерий, шевелящихся на коже сына, в чешуйках ороговевшей кожи, непрерывно сыпавшейся с него, как иглы с засыхающей елки».
И Джойс: «Главный герой сначала брился и собирался в редакцию газеты, а его всячески гнобил отец, похожий на быка», и т.д. и т.п.
Но что стоит за этой игрой? Каков «путь от текста к тому “месседжу”, который хочет внушить или сообщить автор читателю»12?
Среди многочисленных отзывов я нашла только одно размышление о месседже: «Приходит спокойная и немного пугающая мысль: что сам поступил бы так же. Ты настолько понимаешь их мотивы, их внутреннюю тьму, которая присуща любому человеку вне зависимости от социальной ситуации и эмоционального состояния, что реализм становится гиперреализмом Возможно, цель романа заключается в том, чтобы читатель признал собственные скелеты в шкафу...»13 .
Каковы же эти скелеты в шкафу, ну то есть общечеловеческие проблемы, о которых говорит с нами автор?
Может быть, вот: «Это ужасно, как все живут, никому ничего не надо, пожрать, выпить и спать, ну, телевизор иногда посмотреть, ну, потрахаться, а я ведь точно знаю, что если на меня насядут — я брошу писать, превращусь в своего отца, в такого же козла, пьющего втихую…»?
Или так: «Современные люди с этой идеей успеха, с этой идеей, что нужно достичь чего-то, а чего — они сами не знают, цели придумывают, которых нужно достигать Все стремятся к некоему идеалу жизни, который пытаются достигнуть через определенные маяки, притом что жизнь бушует вокруг этих маяков, совершенно непредсказуемая и неостановимая»?
Это уже не глум. Как и Г. Бейтсон в «Экологии разума», Сальников диагностирует смертельное заболевание нашей цивилизации — отсутствие системного мышления.
Столь же толково автор раскрывает тайну превращения человека в быдло: надо всегда переносить ответственность — на правительство, обстоятельства, судьбу, в общем, тренировать внешний локус контроля. «Уже ничего нельзя было сделать, все сделала биология, и оставалось только откинуться в креслах и наблюдать последствия необдуманного зачатия в пьяном виде»; «Как-то незаметно ушла мысль, что никто не виноват в смерти Сергея, в ней постепенно становились виноваты все окружающие».
А вот на вопросы о семье ответов у автора нет. Лишь констатация неутешительных фактов. «Отец так часто тыкал Петрова носом в его убогость, что Петров как-то свыкся с тем, что убог, и его это не очень-то и смущало». Результат виден в первых главах романа, напоминающих тексты Прилепина о ботинках, полных горячей водкой.
В воспитании Петровой ключевыми являлись слова отчима: «Мы единственные мужики в доме, нам надо вместе держаться». Следствие — отвращение к женской природе и неприятие мужской: «Прямо-таки что-то нехорошее разгоралось внутри нее, когда она читала про твердый взгляд и уверенный голос». Спираль в животе Петровой имеет явно сексуальную природу: «она будет в силах удовлетворить холодную спираль в животе»; «видимо, спираль, сначала разбуженная видом крови, а потом удовлетворенная видом опять же крови, — свернулась обратно».
Женская холодность (холодная спираль, ледяная рука Снегурочки) — глубинная метафора романа. Ведь женщина — плодородная стихия, мать-земля, рождающая все из себя. А в мире Петровых ход жизни нарушен в самой его сердцевине — в теплоте женского чрева, некогда отождествлявшегося с чашей Грааля. Если Грааль — символ пути и развития, то холодная спираль — инфернальная его подмена, аллегория бесплодия.
Эмоциональный и идейный стержень «Петровых…» — болезнь и смерть ребенка. Ребенок символизирует будущее. Смерть Петрова-младшего и его деловитая послежизнь — пророчество о безбудущности человечества, причина которой — нелюбовь: «…в том, чтобы сидеть возле постели и следить, как сын болеет, Петрова не видела смысла, то есть она, конечно, видела в кино, как матери сидят возле мечущегося в жару ребенка и горестно вздыхают, слышала истории в библиотеке о бессонных ночах, проведенных возле больных детей, но самой ей в те моменты, что температурящий сын ворочался во сне, издавая всякие жалкие звуки, хотелось его добить, чтобы он не страдал». Любая мать во время болезни ребенка испытывает усталость и раздражение, но вместе с тем любовь, которая борется с тьмой себялюбия. Эта борьба и есть жизнь. «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей» (Достоевский. «Братья Карамазовы»).
Но роман Сальникова не о жизни, он о смерти.
Символичен образ Петрова-младшего, маленького мертвого мальчика, который уходит, чтобы участвовать в бесовском хороводе курящих Снеговиков и ледяных Снегурочек. История заканчивается тем же, с чего началась. В детстве, взяв в хороводе за ледяную руку Снегурочку-Марину, Петров поделился с ней теплотой своей детской жизни, от которой она тщетно пыталась отмыться. Благодаря этому теплу Марина родила ребенка от Игоря (Аида), хотя шанс был один на миллион. Петров же заразился от Снегурочки холодом, который перенес на жену и сына. Жена его стала носительницей холодной спирали в животе, а сын умер. Со смертью Петрова-младшего круг замкнулся. Наутро после нее Аид признается Петрову, что в благодарность за тепло, невольно подаренное Петровым Марине, он взял на себя заботу о его судьбе. Подогнал жену «чуть ли не из самого Тартара» и пр. Аид устроил жизнь Петрова так же, как Хозяйка Медной горы устроила жизнь Степана. Правда, и Степан с Данилой у Бажова, и Петровы у Сальникова от такой опеки быстро перестают быть живыми. Петров, как и герои Бажова, столкнувшиеся с каменными духами, — игрушка потусторонних сил.
Почему уральские писатели постоянно возвращаются к теме людей, теряющих свободу выбора, одержимых духами? Ладно бы только П. Бажов. Но ведь и А. Иванов («Сердце Пармы», «Тобол»), и О. Славникова («2017»). Кстати, в последнем романе О. Славниковой «Прыжок в длину» герои тоже одержимы, один «летучей паутиной» в животе, похожей на холодную спираль Петровой, другой — духом камня.
Что происходит в Екатеринбурге?
Или это происходит повсеместно?
«…было какое-то чувство, чувство, что все должно было происходить не так, как есть, кроме той жизни, что у него, еще какая-то, это была огромная жизнь, полная совсем другого, неизвестно чего, но это была не яма в гараже, не семейная жизнь, что-то другое, что-то менее бытовое, несмотря на огромные размеры этой другой жизни, Петров за почти тридцать лет к ней не прикоснулся, потому что не знал как. Петрову иногда казалось, что большую часть времени его мозг окутан чем-то вроде гриппозного бреда с уймой навязчивых мыслей, которые ему вовсе не хотелось думать, но они лезли в голову сами собой, мешая понять что-то более важное, чего он все равно не мог сформулировать».
Человек рожден жить в соотнесении с чем-то большим. Если его нет, на место пустоты приходит тьма. Петровы выдумывают нечто большее в своей жизни — и оно зловеще: убийство мужчин, встречи с Аидом. Они очарованы мороком, кружащим вокруг. Одержимы мыслями о бытовом, ненужном. Сальников передает это через непрестанную гриппозную лихорадку, жар, забытье и прочие симптомы неадекватности. Но есть и другая аналогия.
О.М. Мандельштам говорил жене о Сталине: «Почему, когда я думаю о нем, передо мной все головы, бугры голов? Что он делает с этими головами?». Сталин для Мандельштама ассоциировался с каменным идолом («Внутри горы бездействует кумир», «глазами Сталина раздвинута гора»), а страх, порождаемый им, был мороком, от которого люди теряли себя, свое человеческое «я». В «Стихах о Неизвестном солдате» Мандельштам преодолевает этот морок, возвращая человеку свободу и право быть собой («Я рожден в девяносто четвертом, // Я рожден в девяносто втором…»). А Сальников не преодолевает. Его роман — о власти морока над жизнью.
Если следовать теории Вл. Новикова, что ведущий прием писателя определяет его личность, то оксюморон свидетельствует о том, что автор готов отменить сам себя:
...поскольку давно уже понял: одно лишь кино,
один только синематограф он помнит и любит,
снесут в крематорий, а там даже дыма не будет,
настолько пустой он, такое он, на ...й, говно.
А. Сальников. «Дневник снеговика»
А вступая в неизбежный, по Бахтину, диалог с читателем, автор через текст-рукопожатие передает ему ледяной ад безнадежности, как Снегурочка передала его Петрову, Петров — Петровой и так далее…
До встречи. Аид.
1 Подлубнова Ю. Плотная материальность камня. Алексей Сальников. Петровы в гриппе и вокруг него. — «Волга», 2016, № 5–6 // Урал, 2016, № 12.
2 Наринская А. Финальные дебаты и награждение победителей литературной премии «НОС–2017» // Фонд Михаила Прохорова от 5.02.2018. URL: https://prokhorovfund.premianos.ru/news/translyaciya-debatov-i-ceremonii-nagrazhdeniya
3 Данилкин Л. На место критика должен прийти человек с идеями. Беседовал Б. Кутенков // Учительская газета, № 51 от 19 декабря 2017 года.
4 Макеенко Е. Новая русская проза: конец мая //«Горький» от 24.05.2017. URL: https://gorky.media/reviews/novaya-russkaya-proza-konets-maya
5 Толстов В. Что читать у наших: новинки российской прозы //«Читатель Толстов» от 19.10.2017. URL: http://baikalinform.ru/chitatelb-tolstov/chitatelb-tolstov-chto-chitatb-u-nashih-novinki-rossiyskoy-prozy
6 Юзефович Г. Безумие и норма, реальность и бред //«Медуза» от 09.09.2017. URL: https://meduza.io/feature/2017/09/09/bezumie-i-norma-realnost-i-bred-v-treh-russkih-otlichnyh-romanah
7 Фейсбук Галины Юзефович от 15.12.2017. URL: https://www.facebook.com/galina.yuzefovich?hc_ref=ARTPcta1IPvvc9ZQZZpRfzTiHaMjsQC465-OOtw-OkMBhdeGvEOzOK4j0TPR1Y4cDL4&fref=nf
8 Юзефович Г. Безумие и норма, реальность и бред // «Медуза» от 09.09.2017. URL: https://meduza.io/feature/2017/09/09/bezumie-i-norma-realnost-i-bred-v-treh-russkih-otlichnyh-romanah
9 Самойлов Д. Сам себе бездна // «Medium» от 26.05.2017. URL: https://medium.com/@culttrigger/сам-себе-бездна-5fe90a4a987d
10 Королев Е. Отпускается без рецепта // «ПРОчтение» от 21.09.2017. URL: http://prochtenie.ru/reviews/29073
11 Юзефович Г. Безумие и норма, реальность и бред //«Медуза» от 09.09.2017. URL: https://meduza.io/feature/2017/09/09/bezumie-i-norma-realnost-i-bred-v-treh-russkih-otlichnyh-romanah
12 Роднянская И. «Критика перестала быть пространством больших идей...» Беседовал Ю. Кутенков // Лиterraтура, 2014, № 13 URL: http://literratura.org/criticism/359-irina-rodnyanskaya-kritika-perestala-byt-prostranstvom-bolshih-idey.html
13 Шарова А. Фантастический грипп // «Учительская газета», № 31 от 01.09.2017.
|
