|
Об авторе | Вячеслав Анатольевич Попов родился 11 августа 1966 года в деревне Малые Коряки Смоленской области. Закончил школу в Бийске (Алтайский край). Получил филологическое образование в Тартуском университете. С 1995 года занимается редакторской работой, сначала в книжных издательствах С.-Петербурга, с 2001 года — в «Коммерсанте». Единичные публикации в периодике (конец 80-х — начало 90-х). Живёт в Москве.
Вячеслав Попов
Электричество
Вниз
в скафандре трёхболтовом с иглою в кадыке
иду на дно за словом сжимая линь в руке
колпак шарообразный как медь твоя красна
циклопом безобразным я достигаю дна
я дёргаю верёвку я подаю сигнал
тому кто в трёхболтовку меня опять загнал
кругом туман зелёный кругом темным темно
лишь мелкий дождь планктона колотится в окно
в огромную зеницу внутри которой мне
похоже на темницу но дышится вполне
уже я не родился уже я не живу
и вот опять сгодился томиться наяву
свинцовые подошвы не так уж тяжелы
когда по дну идёшь ты на вечный зов иглы
Север веры
мы сидим в подводной лодке
здесь нельзя ничем стучать
можно только выпить водки
чтоб от страха не скучать
у матросов нет вопросов
у матросов есть душа
тяжело из-под торосов
верить в чудо чуть дыша
здесь акустика такая
что предательски слышна
безнадёжная тугая
веры нашей тишина
Арктика
а что у пехоты с ногами
нам этого знать не дано
её заметает снегами
она не шагает давно
стоит она смирно по пояс
в трясине полярной шуги
шагала пехота на полюс
считала пехота шаги
День Победы
выходит на сцену красавица МХАТа
выносит корзину в четыре обхвата
бинтами одетую родину мать
лицом хороша изнутри обнимать
цыганские юбки снимает слоями
салют рассыпает цветными солями
Приказ
идёт офицер ледоходчик
по верному чёрному льду
он именем чёрточек точек
взорвёт его в прошлом году
Напутствие
замерзаю я, товарищ...
богу душу отдаю…
ты талон мой отоваришь,
норму выберешь мою:
кубик мыла, ложку жира,
хлеба чёрного брусок…
вместо ладана и мира,
вместо золота… усёк?
Шествие
шла истории лавина
по поверхности людской
прошлой жизни пуповина
волочилась по тверской
щорс земной и цой небесный
лысый чёрт и царь царей
невод ставили чудесный
на премудрых пескарей
Тропики, утро
мимолётной мечтой океана
золотых облаков полоса
растекалась по граням стакана
в полусон-полуявь полчаса
папуасов трезвы голоса
бьётся в колбе усталая муха
тянет дымом и слышится лай
в неизменном присутствии духа
просыпается ушлый миклухо
ночь не спал благородный маклай
Супрематический вальс
малевич подумал малевич сказал
вставайте суетин идём на вокзал
но вспыхнул суетин порывист и юн
а как же товарищи чашник и клюн
малевич подумал малевич вскричал
суетин вставайте идём на причал
но юный суетин угрюм и сутул
сглотнул и с ногами забрался на стул
восставший суетин сквозь зубы мычал
малевич подумал малевич смолчал
товарищи чашник и клюн за столом
квадрат за квадратом чертили стилом
Мёртвый
его убили на рассвете
а ночью он пришёл живой
с дурацкой биркой на браслете
в рубашке белой кружевной
он рядом сел на одеяло
и осмотрел своё жильё
в груди его дыра зияла
и было видно сквозь неё
Электричество
Светит в небе полумесяц, отражается в реке.
Наш трамвай бежит по рельсам, сыплет искры вдалеке.
Мы стоим на остановке, мы не очень-то спешим,
я в спецовке, ты в обновке, оба с чувством небольшим.
Где-то море, где-то лето девять месяцев подряд...
Два оранжевых жилета по-таджикски говорят,
в их мобильном телефоне кто-то пляшет и поёт.
Отчего же так легко мне, словно слабым током бьёт?
Юг
на деревьях зелёный дым
птицы чинят корзинки гнёзд
дружит с месяцем молодым
солнце ясное в полный рост
рыбы перистые косяком
уплывают в далёкий край
за мальчишкой худым-худым
мчится звонкий щенячий лай
а красавица с морячком
у которого всё торчком
направляются в губревком
в мире май
Жизнь проходит
жизнь проходит тенями длинными
над подзолами и над глинами
над песками и чернозёмами
над озёрами бирюзовыми
над горами и над долинами
над едиными-неделимыми
над арабскими и еврейскими
над просёлочными и над рельсовыми
над непризнанными и над спорными
над дворцовыми и соборными
над модернами над ампирами
над кварталами и квартирами
над скворцовыми над степановыми
над синцовыми и тюльпановыми
над ходячими над лежачими
над порядками надлежащими
жизнь проходит
и смерть приходит
хоть хоттабыч ты
хоть ты хоббит
да не бойся ты
не лякайся
пей лекарство
не отвлекайся
Одиночество Хармса
Выходит Хармс из храма,
за горло держит трость
торжественно и прямо,
как сахарную кость.
В тени глазниц белеет
сухой глазной белок.
Он беден, он болеет,
он страшно одинок.
Идёт проспектом Невским,
глядит по сторонам,
ему обняться не с кем,
он кланяется нам —
атлантам и колоннам,
столбам и фонарям —
поклоном непреклонным,
как трость, упрямо прям.
Белая нитка
У Шкловского белая нитка
висит на плече пиджака,
он в нём, как в ракушке улитка,
хоть в целом похож на жука.
Он слушает, выставив рожки
пытливых слезящихся глаз,
как звякают чайные ложки
в стаканах гранёных у нас.
Играют текучие блики
на лысине чудо-ума,
он в недоумении: Брики
в такие не ходят дома!
Так что же тут делает Осип?
И Лиля с Володей причём?
И что за неясная особь
его назвала трепачом?
Я здесь регулярно питаюсь
и скоро, момент улуча,
украдкой убрать попытаюсь
дурацкую нитку с плеча.
Тетрадь Заболоцкого
прочёл заболоцкий прекрасный поэт
не глядя в тетрадку столбцы
хозяйка квартиры алиса порет
гостям подала голубцы
поэты введенский и хармс (ювачёв)
едва прикоснулись к еде
и все понимали расходится шов
и кажется видели где
Горки
едет горький в горки под грибным дождём
чтобы разговаривать с неживым вождём
шевелить усами доброго моржа
сердцем перемаргивать руку положа
вглядываться омутом в неба глубину
и ногами-палками шевелить по дну
По склону
Гряди на страшный суд в смеркающемся мире,
греми сухой листвой, в геенну нисходя,
пусть в черепе твоём всё медленней и шире
расходятся круги тарковского дождя.
В овражистом лесу мангалы, как могилы,
купырь и борщевик, болиголов и сныть,
здесь ты имеешь вид обычного мудилы,
и этого уже не переснять, не смыть.
Ступай ещё нежней по дышащему склону,
и пусть давно ничей, и пусть никто почти,
найдёшь ты, кем предстать распахнутому лону,
где поздно и темно и некуда идти.
| 
