“Я написал не повесть и не роман: в книге нет художественного вымысла. Это скорее воспоминания заключенного, рассказ о том, что было со мной и с людьми, окружавшими меня долгие годы неволи”...
Так в предисловии к своей книге А. Ямпольский предупреждает читателя. Ее название — “ГУЛАГ 80-х” и определенно-точно, и в известной мере обманчиво. Перед нами действительно один из многочисленных “островов” просуществовавшего до недавнего времени (о чем мы так быстро забыли) “архипелага”, но увиден он глазами не Ивана Денисовича, а Анатолия Соломоновича.
Различие принципиальное. При слове “ГУЛАГ” мы ждем специфически диссидентского, социально-обличительного содержания, знакомого нам по книгам Солженицына или Шаламова. В данном случае автора представляет не герой, а он сам, минуя всякую возможность художественного приема. Перед читателем развертывается история о том, как вполне благополучный преподаватель медицинского вуза, готовящийся к защите докторской диссертации, по какому-то “указанию свыше” был обвинен в валютной сделке на основании нумизматических интересов и осужден на двенадцать лет заключения. Вот эта позиция “обыкновенного”, никогда и не помышлявшего о литературной карьере человека, открыто заявленная и проявленная в самой фактуре повествования, в безыскусственности тона “рассказов о пережитом”, не просто подкупает. Именно в ней, пожалуй, залог того неослабевающего интереса, с каким читается книга, лишний (может быть, и нет) раз подтверждая вековечный закон русской почвы, закон “сумы и тюрьмы”...
Прямое обращение к читателю, располагающая доверительность интонационного строя книги делают ее несколько неожиданной, выбивающейся за привычные литературные нормы. Правда факта, передающая ту подлинность рассказа, которая приближает его к натурализму “физиологического очерка”, тем не менее выходит за пределы единичного опыта, обретает другой статус. Это знание о человеке вообще, о его выживаемости в экстремальной ситуации, во враждебной среде, о способах такого выживания. Вот почему эту книгу с равным интересом может прочесть “и академик, и герой, и мореплаватель, и плотник”. Каждый найдет свое, но в то же время есть нечто общее, что объединяет разные типы читательских реакций.
Дело в том, что общий фон содержательной информации, с житейской непосредственностью излагаемой автором, сам собой “выписался” в интригующе-захватывающий сюжет о страшном испытании с его, как это ни покажется странным, счастливым концом. Работа, семья, хобби (нумизматическая коллекция) — вполне безмятежная экспозиция, но вот неожиданный арест (завязка действия), тюремный быт, обживаемый шаг за шагом по законам своеобразной робинзонады, кульминацией чего явилось пребывание в штрафном изоляторе, когда пропадает желание бороться за жизнь, и далее — зона с ее законами, а вот и развязка: желанная свобода, возвращение в жизнь. В этом сюжете авторская личность являет собой пример противостояния судьбе, пример огромной духовно-нравственной силы и мужества, о чем повествователь, кажется, и не догадывается. Он занят другим. Строго соблюдая взятую на себя роль “вожатого” по мрачным лабиринтам тюремного ада, А. Ямпольский создает эффект живого присутствия в, казалось бы, нечеловеческих условиях среди воров, грабителей и убийц. Но совершенно неожиданно мрак и ужас рассеиваются: перед нами лица людей, их судьбы, их вынужденный совместный быт, наполненный их речью, занятиями, запахами, снами... Все это вызывает какое-то жуткое любопытство наравне со вполне понятным отторжением, но автор “гасит” его новыми подробностями, рассказами, описаниями. Поразительна эта цепкая память на детали, эта неторопливая, застревающая в подробностях тюремных нравов интонация, эти выпуклые, впечатляющие портреты — все то, что говорит о необходимости, переросшей во вполне осознанное желание: вписаться в этот мир, узнать и понять его изнутри, принять его, наконец, — чтобы выжить. И читатель не только принимает эту логику, а сочувствует ей и едва ли не рад, когда автору-герою удается задуманное: он, потомственный интеллигент, сын известного и любимого в городе музыканта, становится “своим”, избирается сокамерниками “паханом” на освободившееся место. И не столько потому, что “спустился” на их уровень, сколько наоборот: не суетясь, преодолевая страх и отвращение, не теряя достоинства, сумел сохранить человеческую норму. Пусть на другом, прежде не знакомом языке жизни.
Эта ситуация, как, впрочем, и многие другие, могла бы показаться несмешным курьезом, если бы стала предметом авторской рефлексии. Но этого не происходит именно потому, что А. Ямпольский не только повествует о мире, находящемся за решеткой тюрьмы, но и представляет его собой. В этом, кстати, секрет обаяния многих страниц, — то, что обычно писатель отдает герою, в данном случае демонстрирует автор-повествователь без всякого стремления “войти в образ”. Ну как не умилиться, к примеру, теми поэтическими “текстами”, которые не без оговорок автор вводит в повествование как реальный “продукт” и документ своего тюремного опыта. Эти стихи не случайно пользуются огромным успехом среди товарищей по несчастью: совершенно органично и искренне поэтику тюремного фольклора автор сделал средством передачи своих лучших чувств и надежд.
Невольно задумаешься, закрывая книгу: что же в рядовом, обычном человеке есть такого, что помогает преодолеть выпавшее на долю испытание? Более того — выйти из него победителем? Собственно, ответ на этот вопрос так или иначе пульсирует в “рассказах о пережитом”, нигде и никак не оформляясь в поучение или моральную заповедь.
Каков же он? Сразу вынесем за скобки все метафизические, религиозные версии, — автору они не пригодились. Но вот попытка остаться человеком тогда, когда жизнь отнимает саму эту возможность, может быть осмыслена как одно из главных условий выживания. Внутреннее достоинство — столь опасная мишень для истребления всего личностного, как показывает “ГУЛАГ 80-х”, “гнется, да не ломается”, оставляя возможность не стать пассивным объектом агрессии и насилия как со стороны блатного мира, так и тюремного начальства. Способность утверждать человеческое начало в той мере, в какой оно может существовать в предлагаемых обстоятельствах, — один из духовных итогов книги. Можно назвать и другие. Это сохранение восходящей к евангельской заповеди нормы, согласно которой относиться к другому следует так, как ты бы хотел, чтобы он относился к тебе. Это и то, что автор называет “аутотренингом”, — конечно же, надежда, поддерживаемая родными, аурой их любви и верности, восстанавливающей утраченные силы, укрепляющей болящий дух. И еще, если угодно, это свойство генетической природы, воспринимающей жизнь не как процесс, а как некий феномен, являющий главную, безусловную и всепоглощающую ценность. Утверждая не без вызова в одной из страшных психологических ситуаций, что “жизнь — это существование белковых тел”, автор-герой формулирует некий биологический императив, дающий всему существу приказ выжить во что бы то ни стало и тем самым признать жизнь как безотчетную высшую ценность.
Впрочем, сам автор не задумывается над этими смыслами. Страшные гримасы социальной системы не исказили выражения его лица. С подкупающей непосредственностью дан эпилог повествовательного сюжета: наш герой, обретя после выхода на свободу все, что было когда-то отнято (кроме стольких загубленных лет бесценной жизни!), появляется в зоне в качестве “проверяющего” на своей машине и с красивой женщиной. Это стремление окончательно переломить ситуацию, столь понятное, исходя из наших знаний о нем, сколь и наивное, в сущности, и является знаком “победы над судьбой”. Оно разыгрывается по всем канонам благополучных финалов: “Я был в красивом костюме, в белой рубашке с галстуком, с хорошей прической”...
Браво, Анатолий Соломонович!
Н. Дзуцева
