Об авторе | Михаил Тяжев — постоянный автор «Знамени». Предыдущая публикация — Три рассказа (2017, № 4). В 2017 году рассказ «Фейерверк» из этой подборки получил литературную премию им. О. Генри «Дары волхвов».

Михаил Тяжев

Дискотека 90-х

рассказы

Немец

Саня Гейнц, по прозвищу Немец, должен был сегодня откинуться. Он позвонил матери, сказал, что у него все нормально, скоро будет дома. Потом Немец упаковал деревянную птицу, которую сделал сам, в коробку. Но тут в барак ворвался майор Ряшенцев с охраной и устроил шмон. Ничего не нашли. Ряшенцев в гневе пнул коробку.

— Чего за хрень? — сказал он.

— Оставь, — услышал он из угла. — Это Немца. Он сегодня освобождается.

— Кто, ты? — ткнул пальцем в грудь Немца Ряшенцев и наткнулся на полное презрение.

— Он. Он, — снова услышал майор из угла. — У его матери день рождения. А это подарок.

— А не положено! — сказал Ряшенцев и забрал коробку.

Немец вышел за ворота КПП. Солнце ударило ему в глаза. Он сощурился и услышал сигнал машины. На площадке у ворот зоны его ждал Гнедой, который скалился во все лицо.

— Немец, дружище! — воскликнул он.

Немец и Гнедой обнялись.

Немец сел в его машину.

— Ну что, гуляем? — сказал Гнедой.

— Я сначала к матери, — сказал Немец.

— Когда у тебя у нее день рождения?

— Завтра.

— Вот завтра и поедем. А сейчас в баньку. Баб возьмем. Тут, говорят, есть одна негритянка, Каштанкой кличут.

Они приехали в небольшой городок недалеко от зоны. Гнедой открыл бардачок и вывалил на колени Немца пачку денег.

— Твои! Если бы не ты, я бы тоже чалился. Остальные будут в городе.

Гнедой остановился у торгового центра. Зашли в магазин мужской одежды. Немец купил себе костюм и белоснежную рубашку. Примерил туфли и выбрал лакированные блестящие. Затем достал мобильник и позвонил матери.

— Как ты, мам? Завтра буду. Мам, у меня все хорошо, говорю! Завтра буду.

Потом они затарились в магазине водкой и красной икрой. Остановились у сауны. Старик-администратор, лукаво улыбаясь, интересовался:

— Какую вам надо?

— Каштанку.

— Хороший вкус, — сказал многозначительно старик-администратор и позвонил кому-то. Поговорил. Положил трубку и произнес:

— Если вам сейчас надо, то придется доплатить. Негритоска. Экзотика.

— Не понял. Че за инфляция?

— Она сейчас занята. Но если будет доплата...

Старик не успел договорить. Гнедой схватил его за грудки.

— Да я тебя!..

— Я пошутил! Я пошутил!.. — задыхался старик.

Немец остановил его:

— Хорош!.. Отец, не надо нам никого. Мы так, помыться.

— Ладно, батя! — успокоился Гнедой. — Как говорится, что русскому хорошо, то немцу смерть! Мне двух сразу подавай. Черненькую и беленькую. Буду играть в шахматы. И чтобы никаких больше доплат. Я шуток не люблю.

Немец и Гнедой с пакетами, в которых громыхали бутылки и лежала закуска, зашли в сауну. Немец сразу же разделся и зашел в парную. Там он повалился на полок. Парок был слабоватый, градусов под семьдесят. Но и это для него сойдет!

Гнедой хлопнул водки, привели девок, как он и заказывал — белую и черную. Гнедой ударил Каштанку по заднице и увел в комнату.

Немец накинул халат и вышел в предбанник. За столом сидела и скучала девушка. У нее были зеленоватого цвета глаза, пухлые, словно она обиделась на кого-то, губы.

— Привет, — сказал Немец. — А где все?

— Там, — показала она на комнату и начала раздеваться.

— Погоди, не надо, — остановил ее Немец.

Девушка хмыкнула и плюхнулась на стул.

— Как тебя зовут? — сказал Немец.

— А что, это важно?

— Нет, так спросил. Есть хочешь? — Бери!

Девушка взяла яблоко и надкусила.

— Если ты извращенец, то я тебе сразу говорю, не пройдет этот номер.

— Почему ты так подумала, что я извращенец?

— Просто знаю, сначала не хотите, имя спрашиваете, возраст. А потом нотации читаете.

— Нет, я тебе нотации читать не буду. Я сам нотации не люблю. Просто спросил. Десять лет сидел, с бабой толком не разговаривал. Тебя вижу так близко, аж дух захватывает!

— Тогда чего ты не хочешь?

— Не хочу.

— Не нравлюсь, да.

— Нравишься, почему. Только я сюда помыться пришел.

— Не нравлюсь. Я знаю. Каштанку всегда все берут. Она как появилась здесь, ее только и заказывают. Один раз нас тоже вместе заказали, так заставили петь «Интернационал». Может, все-таки будешь?

— Честно? Я выпить и спать хочу. У матери завтра день рождения, а я еще толком подарок ей не купил.

Девушка замолчала, согнула ноги коленями к груди, натянула на колени майку и глубоко вздохнула. Немец вытащил деньги, сунул их девушке.

— Иди, погуляй.

— Может, будешь? — спросила она снова.

— Давай, одевайся и иди!

Девушка пересчитала деньги.

— Куда столько? Много же!

— Это от меня подарок.

— Тогда, может, телефон мой запишешь? Я тебя обслужу по высшему разряду.

— Если надо, я тебя сам найду.

Девушка разделила деньги на части и сунула каждую в отдельности. Оделась и ушла.

Немец выпил водки, закусил красной икрой, намазав ее густо на хлеб. Оделся, взял у старика-администратора ключи от номера, открыл дверь и бухнулся спать.

На следующее утро Гнедой был у него, он уже опохмелился.

— Немец, брат, давай я тебе такси вызову.

Немец надел вчерашний костюм и белую рубашку, вычистил черные лаковые туфли и вышел. Он торопился, ему хотелось скорее увидеть мать.

Он доехал до станции и поднялся на платформу.

Ряшенцев тоже похмелился с утра. Его загрузили в УАЗик и довезли до станции. Он вышел из машины довольный и раскрасневшийся.

— Товарищ майор, — сказал водитель. — Коробочку забыли.

Ряшенцев взял ее.

Электричка остановилась у платформы. Немец и Ряшенцев зашли в разные вагоны.

Ряшенцев сел на свободное место и достал из кармана бутылку коньяка. Ему хотелось с кем-нибудь выпить, однако в вагоне ехали все студенты да женщины. Он заметил какого-то старика, кивнул ему, но старик отказался. Тогда он перешел в соседний вагон.

— Гражданин! — догнал его старик. — Коробочку забыли.

В соседнем вагоне Ряшенцев увидел Немца. Тот сидел и смотрел в окно, мысли его были рассеянны.

— Ты-то мне и нужен! — услышал Немец. — Давай бухнем! — Ряшенцев вытащил из кармана бутылку коньяка. — Давай, за мою маму. У нее сегодня юбилей.

Немец остался безучастен к его предложению, отвернулся к окну.

— Да я же по-хорошему! — возмутился майор. И сделал небольшой глоток. — Забудь, что я майор! Что погоны у меня. Ты думаешь, мне нравится моя работа — вас охранять?

— Если не нравится, так уйди, — услышал Ряшенцев в ответ и оживился. Его как будто кольнули в больное место.

— Ты думаешь, так просто уйти. Уйди! У меня семья, уважение, до пенсии вон осталось всего ничего. Да и куда я устроюсь? Еще обижается! Ведь если бы ты был на моем месте, а я на твоем, ты бы меня тоже прессовал.

— Я бы не был на твоем месте.

— Я же чисто теоретически.

— Даже теоретически.

Ряшенцев задумался.

— Вот скажи, — начал он. — Зачем ты все совершаешь, делаешь все это, зачем? Потом к нам попадаешь! Чего тебе не живется спокойно?

Немец засмеялся:

— Тебе бы попом работать!

— А если без этих… без смешков? — Ряшенцев был серьезен.

— Сейчас уже ничего не изменить, — ответил ему Немец. — Я, как бы тебе это поточнее сказать… в системе, что ли. У меня тоже уважение и семья. Я вот еду к матери. День рождения у нее.

— И у твоей матери день рождения? — удивился Ряшенцев. Он вспомнил сцену со шмоном и бросил на коробку короткий взгляд, и что-то внутри него шевельнулось.

Немец осклабился, и его ухмылка не понравилась Ряшенцеву. Ему показалось, что Немец презирает его.

— Что? — напрягся он. — Что смешного в том, что я говорю?

— Ничего.

— Нет, ты смеешься? Я что, смешон? — не успокаивался Ряшенцев.

— Нет.

— На вот, возьми, — подвинул Ряшенцев к Немцу коробку.

— Зачем?

— Она же твоя.

— Ты ее забрал. Теперь она твоя.

Спокойный тон Немца бесил.

— Хватит!.. Забрал! Теперь возвращаю.

— Чего добрый такой?

— Да пошел ты! Я с тобой… можно сказать, как с человеком.

— А там я был не человек? — почти крикнул Немец, и на них обернулись. И он снова усмехнулся. Тогда Ряшенцев сказал:

— Пустой ты человек! Никчемный и бесполезный! И правильно я делаю, что давлю таких, как ты!

— Вот и расставили точки над i, — сказал Немец и вышел в тамбур.

Электричка раскачивалась на стыках, стучали колеса. За окном проносились поселки, церкви с разбитыми колокольнями и засеянные поля.

В тамбур стремительно вошел Ледяев. На нем была бейсболка, надвинутая на нос. Он столкнулся нос к носу с Немцем.

— Немец? — произнес Ледяев. — Ты чего тут?

— Нагнали.

— Я-я-ясно, — протянул Ледяев, глянул в окошечко двери тамбура и увидел Ряшенцева, который пил коньяк из бутылки.

— Гнида!.. Видел его?

— И что? — Немец понял, о ком идет речь.

— Я его в карты проиграл.

Ледяев вытянул из рукава тонкую пику и хотел было уже идти. Но Немец попридержал его.

— Оставь.

— Не понял.

— У его матери сегодня день рождения.

Немец перехватил его запястье и вдруг почувствовал, как его что-то легонько кольнуло чуть ниже пупка. Ледяев заморгал глазами и стал отступать.

— Прости, дружище! Я не хотел… — шептал Ледяев и ломанулся в противоположный вагон.

Немец остался сидеть на полу тамбура, держась за низ живота.

На следующей станции к электричке подъехали на «буханке» оперативники. Народ высыпал узнать, в чем дело. Тело Немца вытащили на платформу.

— Прикройте его, а то дети тут, — сказал следователь дежурному. Тот притаранил картонную коробку из-под холодильника и накрыл убитого. Ноги Немца в лакированных туфлях торчали из-под картона, и на блестящий кончик ботинка уселась крупная навозная муха. Майор Ряшенцев протиснулся ближе. На него указали, что вроде как ругался с убитым.

— Что он от вас хотел, майор? — спросил следователь Ряшенцева.

— Ничего. У его матери день рождения сегодня, — ответил он.

Привели Ледяева, он во всем сознался. Следователь держал руки в карманах брюк, на его скуле была ранка от бритвенного прореза, заклеенная кусочком газеты.

— Дождь, наверное, будет, — сказал он, зевнул и ушел допрашивать Ледяева в «буханке».

Ряшенцев поставил коробку рядом с телом Немца и потопал к автобусной остановке. Палило солнце. Было часов десять. У автобуса его нагнал оперативник.

— Майор, коробка ваша? Не забывай.

Ряшенцев сунул ее под мышку.

К обеду он был в ресторане, где у его матери справляли юбилей. Из зала доносилась музыка:

        За запреткой снег растаял,
                И не спится до зари,
                И кружат счастливой стаей
                Над острогом сизари.

У Ряшенцева болела голова. То ли от солнца, от выпитого вчера, то ли от произошедшего с Немцем.

— Что в коробке? — спросила Ряшенцева его жена Катя. И принялась распаковывать коробку. Вытащила красную птицу с длинным клювом.

— Откуда это у тебя? — дивились гости на юбилее.

— Это не ваше! — Ряшенцев забрал у жены птицу и запаковал обратно.

— Ты сегодня как психованный! — обиделась на него Катя.

Ряшенцев подарил матери деньги. Затем выпил, закусил, выпил еще, и настроение его улучшилось. Гуляли допоздна. А ночью Ряшенцеву приснился сон. Его клюет в темечко длинным клювом красная птица.

Утром следующего дня он стоял на балконе и думал, что скоро отпуск, но рыбу не половишь, жара. В дверь позвонили. Он открыл. На пороге стоял неизвестный с посылкой.

— Что такое? — удивился Ряшенцев.

— В ресторане забыли вчера, — сказал неизвестный и вручил ему коробку с птицей.

Ряшенцеву стало нехорошо. Он вынул мобильник и позвонил на работу.

— Слушай, здоров! Да, ничего, все нормально. Узнай адресок этого, как его?.. Немца!.. Ну, сидел у нас. Гейнц его фамилия, кажется. Хорошо. С меня магарыч.

Ряшенцев получил СМС на телефон. Оделся и вышел на улицу. Мать Немца жила на улице героя Давыдова в домах, которые строили сразу после войны пленные немцы. Он поднялся к ней на второй этаж и позвонил. Дверь ему никто не открыл. Он позвонил снова. Из соседней двери вышел худощавый мужик с татуировками на пальцах.

— Чего те? — сказал он.

— Это… мать Сани Немца тута живет?

— Ну.

— Где она?

Татуированный недоверчиво глянул на Ряшенцева.

— А тебе какое дело?

— Подарок у меня тута, — и он вынул из коробки красную птицу с длинным клювом.

— Так нет ее! Вчера еще вечером преставилась бабуся, — сказал татуированный и закрыл свою дверь.

Актриса

Актриса небольшого детского театра Лера Кукина, как обычно, пришла домой поздно, хотя ее спектакль закончился рано. Она не спешила домой, сидела в машине с Виктором Семеновичем, а потом ужинала с ним в ресторане. Чем он занимался, она не знала. В театре, куда он приводил своих внуков, считали, что он силовик.

На улице только что закончился июньский дождь. Лера стаскивала сапоги в прихожей двухкомнатной квартиры, где в одной комнате жила она, а во второй женщина с сыном Петькой.

Петька вышел из комнаты, сел на обувнице и смотрел на Леру. Когда она разулась и хотела его погладить по голове, ударил ее. Лера не стала сердиться на него, ушла и закрылась в ванной. Там она сняла макияж и потом долго стояла под душем, смывая с себя остатки дня. Лера устала — устала играть, разговаривать, врать матери, устала быть одна.

Потом она тыркалась и не могла открыть дверь из ванной.

— Петька, ты! Открой, говорю! Ах, ты, гад!

Дверь открыла мать Петьки.

— Извините, — сказала она.

— Ничего, — Лера прошла в комнату, на голове ее тюрбан из полотенца.

Она сидела с феном и сушила волосы, лицо ее горело, вокруг глаз круги. Спать не хотелось. Вспоминала слова и взгляды Виктора Семеновича и улыбалась. Ей льстило, что он ухаживает за ней.

Потом она заварила на кухне чай из специальных трав, который ей посоветовали пить коллеги из театра. Чай ей не понравился, она поморщилась и выплеснула его в унитаз. Захотела заварить черный чай, крепкий, такой примерно, какой любил пить отец, возвращавшийся из рейса. Чая на полке не было. Тогда она взяла соседский чай и заварила его. Петька вышел из своей комнаты.

— Что не спишь, пират? — сказала она ему.

— Я не пират.

— А кто ты?

— Я — Дарт Вейдер.

Петька вытащил светящийся меч и начал им размахивать. Задел в темноте чашку на столе, уронил ее.

— Петь, тебе сколько лет? А ты все в солдатики играешь. Девчонки тебя любить не будут.

— Мне восемь лет, — сказал Петька, — и я женюсь на тебе.

— Я взрослая, на мне нельзя.

— Тогда я не скажу, кто к тебе приходил.

— И кто приходил?

— Не скажу.

— Давай, колись, Петь!

— За поцелуй.

— Ах ты разбойник. Маленький, а уж поцелуй. Я вот твоей матери скажу.

— Не скажешь. Потому что я скажу, что ты у нас чай воруешь.

— Я, кстати, Петь, всегда возвращаю, если что брала. Твоя мама знает.

— И вообще ты злая! — сказал Петька. — Мама говорила, что у тебя детей никогда не будет.

— Много она знает! — выкрикнула Лера. — А ну, марш домой!

Она завела Петьку в комнату. Его мать занималась с кем-то английским по скайпу.

— Это как это у меня детей не будет? — сказала Лера.

Петька убежал из комнаты.

— Вы мне мешаете заниматься.

— Занимаешься, да?! За мальчишкой следи. Занимается она!

Лера вышла из ее комнаты, взяла чашку с терпким на вкус чаем и ушла к себе. Там она плюхнулась в кресло, вытащила телефон и листала переписку в фейсбуке. Никто ей не писал, она поставила лайки под фотографиями своих знакомых и набрала номер Виктора Семеновича.

— Алле! — произнесла она тихим голосом.

— Я же просил не звонить мне в это время! — ответил он яростно.

— Да пошел ты! — Лера отключила его номер и отбросила телефон на кровать.

В дверь постучалась мать Петьки. Подала записку, о которой говорил Петька. В записке было:

«Привет, Лера. Это Котов. Если хочешь, увидимся на вокзале. Я уезжаю сегодня ночью. Курский вокзал». И время.

Лера глянула на часы, еще два часа до отправления. Котов был ее давним парнем. Он был когда-то актером. И так же, как она, мыкался, бегая по кастингам, злился, когда слетала роль. Котов чем только не занимался, лишь бы заиметь дело, и снимал полнометражный фильм, после чего прогорел и влез в долги. Лера любила Котова и во всем следовала за ним, верила в его талант. А он начал употреблять наркотики. После этого они стали чаще ругаться. Он ревновал Леру, не давал ей участвовать в серьезных кинопроектах, приезжал на съемочную площадку, лез драться. Лера терпела его. Но когда он украл из гримерной деньги и драгоценности у одной известной актрисы, она сказала себе стоп и оставила его. Через месяц Лера и Котов сошлись снова. Но все чаще ругались. И когда он ее избил, она вызвала полицию. С тех пор она больше его не видела. И вот теперь снова.

Лера убрала записку, лежала с открытыми глазами и смотрела в темноту. Выдвинула ящик тумбочки, достала пузырек со снотворным и снова убрала. Затем она быстро оделась, натянула сапоги и вышла из дома.

Спускаясь на лифте, она вызвала такси. Машина приехала быстро. Ночью Москва была свободна. Мелькали огни за окном. На вокзале Лера расплатилась с водителем и машина уехала.

Лера стояла на улице и представила, что ей придется снова за кем-то ухаживать, волноваться, нервничать. И она подумала: зачем я приехала? Нет, старого не вернуть.

Она вытащила телефон, чтобы снова вызвать машину. Но тут ее окликнули.

— Лера!

Она обернулась и увидела Юру.

— Ты приехала! — сказал он. — Я знал, спасибо тебе.

— Что ты знал? Я приехала подругу встречать, — соврала она.

— Разве ты не получила мою записку?

— Нет. А что, ты был у меня?

Лера заметила, что он сильно исхудал, щеки его впали, сам он как-то вытянулся и все время кашлял в кулак.

— Я рад тебя видеть, — сказал он.

— Я тоже, Юра, — Лера поняла, что если сейчас не избавится от него, то не избавится никогда. Поэтому захотела побыстрее уйти от него.

— Мне надо идти.

Он схватил ее за руку.

— Пусти!

— Лера!

— Я сказала, пусти!

Он убрал руку. Лера ушла.

Она зашла в здание вокзала. И прямиком в туалет. Там закрылась в кабинке и ревела. Затем умылась. Вышла на улицу — огляделась, Котова нигде не было, вызвала такси.

Она ехала по ночной Москве домой. И ей не хотелось возвращаться. Все равно не уснуть. А таблетки пить и вообще. Все казалось таким ужасным, и, самое главное, она как будто сделала что-то поганое, измазалась, и скорее хотелось забыть об этом. Поэтому она попросила водителя изменить маршрут. Через минут десять такси остановилось у ночного клуба.

Лера сидела у барной стойки и выпивала. Светящиеся лучи, то зеленые, то фиолетовые, то желтые, красные, прорезали потолок. Со сцены доносилась музыка, звучал контрабас.

К Лере подсел какой-то парень, на нем была рубашечка в горошек и бабочка.

— Скучаешь? — сказал он.

— Отвали!

— Да ладно ты. Знаешь, в Южной Америке женщины в новогоднюю ночь надевают трусы желтого цвета.

— На фиг ты мне это рассказываешь?

— Вот ты уже улыбнулась!

— Ничего я не улыбнулась!

— Улыбнулась. Я же вижу.

— Слушай, чего ты ко мне привязался? Других баб нет? Если снять меня хочешь, так валяй!

Они вышли из клуба и сели в его машину. Поехали. Леру рвало всю дорогу.

Проснулась она днем от того, что парень толкал ее.

— Давай, давай! Поднимайся!

Лера не узнавала его. Смутно в ее голове через зеленый свет выходила фигура этого парня в бабочке.

— Я спать хочу. Отстань!

— Давай, сказал! — он стащил с нее одеяло. — У меня сейчас жена придет.

Лера хотела поиздеваться над ним. Но, заметив часы на стене, всполошилась. Репетиция! Как она про нее забыла!

Лера схватила свои вещи, оделась и так, с растертой вокруг глаз тушью, выбежала за дверь.

— Сумочку возьми! — крикнул он ей и выбросил на площадку ее сумочку.

Лера вытащила губную помаду, нарисовала на его двери большой толстый член и написала «козел».

Она спустилась в метро. И ехала через кольцевую ветку, так было быстрее. Рядом с ней стояли какие-то азиаты и рассматривали новенький телефон. Крутили его в руках, радовались, как дети. Она почувствовала, что на нее через черные очки смотрит кавказец.

Лера протиснулась дальше. Вспомнила, как приехала впервые в Москву с Котовым. Они тогда были молодые, полные сил. Только и думали, что вот сейчас завоюют мир. У Юры из-за спины выглядывала гитара, и он расчехлил ее и начал бренчать прямо в вагоне, и смеялся, и был такой невероятно непосредственный.

Дальше она пересела на другую ветку, вокруг нее стиснулись люди, так сжали ее, что ей показалось, вот сейчас у нее внутри что-то лопнет.

По дороге в театр она купила воды в магазине и жадно пила на ходу.

Параллельно ей тихо двигалась иномарка. Остановилась. Из машины вышел Виктор Семенович.

— Лера! — позвал он.

Она развернулась на него, и такими смешными показались ей его седые волосы бобриком и какая-то старческая моложавость, что она засмеялась.

— Я звонил. Ты недоступна. Не обижайся, — подошел он к ней. — Ты бы еще на работу пришла. Садись в машину. Я тебя довезу.

Она села в машину.

— Поехали, — сказал он. — Я знаю ресторанчик. Грузинский. Они сейчас снова в Москве открываются.

— Не могу. У меня репетиция, — она все никак не могла остановиться: смеялась и смеялась.

— Что с тобой? Что смешного?

— Ты смешной, — выговорила она сквозь смех. — Посмотри на себя, ты похож на Фавна!

Он ударил ее ладонью. Лера замолчала, смотрела на него испуганно.

— Проспись! — сказал он ей, открыл дверь и вытолкнул ее.

Лера осталась одна на улице. Ее душили злоба и отчаяние. Она хотела выплакаться и не могла. Ей казалось, что все в жизни устроено так, чтобы ей было плохо.

У служебного входа стояли актеры и курили. Она поздоровалась с ними. К ней подошла помреж и сказала, что у нее есть изменения в графике. Лера не слушала ее, смотрела на лица своих коллег. И ей казалось, что они все ненавидят ее, ведь она их ненавидела за то же, за что ненавидела себя: лицемерие, предательство и тщеславие.

Она вошла в театр, взяла ключи от гримерки, поднялась на второй этаж. Открыла дверь. К ней подошел режиссер.

— Лерочка, ты была права! И сцену нужно делать по-другому. Героиня не должна стреляться и уж тем более закалываться! Ни за что! Это глупо. Абсолютно глупо. Подумаешь, граф! Да разве мало таких графов!

Портниха из пошивочного делала замер, нужно было перешить рукав.

— Вот так, — говорила она, и булавка торчала у нее во рту. — А теперь вот так.

Лера слушала их и не слышала. Она пошла прямо по коридору, свернула в цех декораций, какие-то тюки с кулисами лежали на полу. Лера упала на них и начала заворачиваться, ее душило отчаяние, и ей хотелось стать коконом.

— Лера! — услышала она над собой голос помрежа. — Репетиция же!

— Оставьте ее, — сказал режиссер. — Она готовится к роли. Разве не видите?!

— Актриса! — восхищенно произнесла над ней молодая актриса.

Через неделю сыграли премьеру. О Лере написал серьезный театральный журнал. В гримерку завалился с охапкой цветов Виктор Семенович.

— Лерочка! — вытащил он из кармана бордовый футлярчик. — Солнце мое! Хорошо, что ты тогда мне позвонила ночью. А то бы я так тянул и тянул. Выходи за меня замуж.

Он вез ее по ночной Москве, в районе Пушкинской площади у Леры зазвонил телефон.

— Да, — сказала она.

— Ты знаешь, — сказал ей неизвестный женский голос, — что Юра Котов умер?

— Какой Юра?

— Юра Котов! Ты забыла?

Лера отключила телефон.

— Кто такой Юра Котов? — спросил Виктор Семенович.

— Не знаю, — ответила она и отвернулась к окну.

Дискотека 90-х

Были первые числа сентября. Серега Баршаков восстановился в институте, но теперь учился по вечерам. Его мать увезли в больницу, и он не смог ее порадовать, как ему повезло.

Через несколько дней к нему заглянул его школьный товарищ Денис. Он был с небольшим чемоданом в руках.

— Я у тебя поживу.

— Живи.

— Нет, я ненадолго. А то мои старики достали. Не нравится им, что я не работаю, таксую.

Серега и Денис вышли на балкон, закурили.

Кто-то выбивал на улице ковер, кто-то крутился на турнике, дети играли в городке, несколько мужиков, возвращаясь с работы, останавливались у теплотрассы и «давили кило» водки. Денис скинул окурок с балкона и сказал:

— Сегодня таксовал весь день. Так одна мне, давай, я тебе так отработаю! А я ей, ты, когда хлеб покупаешь, так же отрабатываешь?

Серега молчал, он думал о матери.

— Ничего, все будет пучком, — сказал Денис. — Моя мать тоже болела, и ничего, выздоровела.

— Сгоняешь со мной? — сказал Серега.

Серега подошел к стеллажу и достал альбом с монетами, сунул его в холщовую сумку.

Монеты эти Серега собирал, когда был у бабки в Балахне. Река Волга размывала берег, по которому петляла асфальтовая дорожка, и Серега еще пацаном подметил, что в слоях, которые обнажились, можно найти колечки, монетки. Тогда-то он и начал собирать свою коллекцию.

— Серега, ты же их всю жизнь копил?! — сказал Денис.

— Да они мне больше не нужны.

Серега вынул мобильник и позвонил нумизмату Старикову и договорился о встрече.

Друзья вышли во двор. Там Севастьянов — опер из ОВД — ремонтировал свой «Форд». Завидев ребят, он крикнул:

— Э, орлы! Как дела?

— Нормально дела! — ответил Денис. И сквозь зубы процедил: — Урод!

— Так как, Денис? «Мерс» свой продашь? — крикнул Севастьянов.

— Нет.

Севастьянов подошел к ним, вытирая руки, он широко улыбался, вся его фигура как бы располагала к себе.

— Чего ты сердишься, Денис? Хорош, а! Ну было — было!

— Да пошел ты!

— Давай, давай! — Севастьянов улыбался.

Ребята сели в машину и поехали.

— Урод! — выругался Денис.

— А что ты хотел? Ты же с сеструхой его мутил.

— Она сама хотела! Ты чего, не на моей стороне? Друган, называется.

— Да успокойся, на твоей я стороне.

Они проехали мост через Волгу и были у многоэтажного дома нумизмата Старикова.

— Подожди. Я быром! — сказал Серега и поднялся к нумизмату.

Стариков крутил его монеты под лупой.

— Ты же знаешь их, — сказал Серега. Он много раз общался с ним, и тот не раз предлагал ему продать монеты.

— Мало ли что! — глянул на него хитро Стариков. — Всякое бывает.

— Говори, сколько?

Стариков откинулся на стуле, снял очки и назвал цену. Сумма была вдвое меньше той, на которую рассчитывал Серега.

— Хрен с тобой, давай! — сказал Серега.

Стариков выложил на стол деньги, ровно половину. Серега пересчитал их.

— Чего как мало?

— Остальные потом.

— Мне сейчас надо.

— Надо ехать в банк. Я же отдам, Сергей. Ты меня знаешь?

— Да. Знаю. Сейчас, или я забираю монеты…

— Эх, Сережа! Не доверяешь! — сказал Стариков и выложил недостающую сумму.

Серега сложил деньги в пакет, туго перемотал его и сунул в задний карман джинсов.

— Не потеряй, — сказал Стариков, убирая монеты в стол.

— Не беспокойся.

Серега вышел из подъезда. Денис пил кофе из пластикового стаканчика.

— Ну чего, удачно?

Серега выругался.

— Да ну его, сука! Половину только дал.

— Давай, я его рихтону.

— Не надо! — сказал Серега. Они сели в машину и поехали в больницу.

Через минут двадцать были у больницы. Поднялись на этаж.

— Может, здесь? — останавливался Денис у какой-то двери.

— Не помню, — отвечал Серега и всматривался в длинный коридор административного здания больницы.

— Врач хоть какой?

— В халате белом с колпаком… не знаю.

Серега остановился у одной двери.

— Вроде, здесь.

— Ты, главное, не ссы. И напористей! Напористей.

Серега сделал глубокий вдох и зашел. Дверь за ним закрылась.

Денис увидел на двери медную табличку. «д.м.н. профессор Иванов И. К.».

Серега зашел в кабинет. За столом сидел мужчина лет семидесяти с широким каплевидным носом. Это был профессор Иванов.

— Что вам, молодой человек? — сказал профессор густым басом.

— Я… это… я… тут принес. Вот, — и Серега вытащил из заднего кармана деньги и положил пакет на стол.

— Что это?

— Там не все, — говорил Серега сбивчиво. — Но нет больше.

— Что там?

— Как что? Деньги! Мне главное, чтобы операцию нормально сделали.

Профессор швырнул пакет к ногам Сереги.

— В-о-он!

Серега вылетел за дверь, пакет был в его руках.

— Ну что? — спрашивал Денис, сидя на подоконнике.

— Не взял.

— Конечно, профессору больше надо.

Из кабинета за ними вышел, прихрамывая на одну ногу, профессор Иванов.

— Покиньте немедленно больницу.

Денис спрыгнул к нему.

— Хорош ломаться, профессор! Нет у него больше! Нужно всего-то, чтобы операция была чики-пики.

К профессору бежали медсестра и еще какой-то врач.

— Где охрана?! — кричал профессор. — Почему посторонние в учреждении?

— Надо делать ноги, — сказал Денис. И они выбежали из больницы.

Сели в машину. Денис завел свой «Мерседес» и сказал:

— Чего нельзя купить за маленькие деньги, можно купить за большие.

Темнело.

— Не ссы! Уладим! У меня есть знакомый зубной врач.

— У меня мать в онкологии лежит!

— И чего? Все врачи друг друга знают, — сказал Денис.

Он включил магнитолу. В салоне заиграла музыка. Дискотека 90-х. «Руки Вверх». Богдан Титомир, «Технология».

«Мерседес» ехал по дороге, свернул к местному ДК «Орджоникидзе» и остановился, наехав на клумбу с цветами.

— Чего мы тут забыли? — сказал Серега.

— Я ща, быстро! — Денис вышел из машины и зашел в ДК. У входа с колоннами курили мужчины и женщины.

Денис расталкивал танцующих и пробирался к дальнему столику. Сверху крутились зеркальные шары, по залу рыскали разноцветные полосы. Он увидел Косого у стены. Косой тоже увидел его и бросился от него бежать. Денис нагнал его в туалете и прижал, схватив за горло.

— Я отдам, — заверещал хрипло Косой. — Мамой клянусь, отдам!

Денис ударил его, тот осел, схватившись за живот.

— Чтобы завтра были!

Денис вышел из туалета.

Серега ждал его у машины.

— Все нормально? — сказал он Денису.

— Да.

Они сели в машину. Денис только тронулся, как дверь рванул на себя какой-то тип без майки, татуированный. И в следующий момент он выволок Дениса из машины и начал бить. Подлетели еще какие-то ребята. За ними показался Косой.

Серега вытянул из-под сиденья монтажку и встал перед Денисом.

— Сука!.. Ну? Кто?..

Денис ворочался у колеса, голова его была разбита, из губы текла кровь.

Татуированный сплюнул на землю: «Ладно, потом поквитаемся». И ушел вместе с дружками и Косым.

Денис и Серега сидели в машине. Играла «дискотека 90-х».

— Выключи ты ее! — сказал Денис.

— Кто это был?

— Так, один положенец, Футболом кличут.

Сереге позвонила мать, сказала, что хочет его видеть.

— Наверное, профессор нажаловался, — сказал Денис, когда «Мерседес» сворачивал к больничным воротам. За оградой горели фонари. Голые деревья качались на ветру.

— Может, мне с тобой?

Серега сунул руку в карман, поискал деньги, их не было. Он наклонился и начал шарить в салоне, там тоже пакета с деньгами не было.

— Чего ты?

— В кармане же были! — Серега еще раз обхлопал себя, забрался в машину и пошарил под сиденьем.

— Деньги, что ли, потерял?

— Да, где же они? — Серега не находил их. — Надо было сразу домой ехать! Нет, на дискотеку эту 90-х поперлись.

— Давай, ага! Я виноват! — огрызнулся Денис. — Сам потерял, а на меня валит!

— Да пошел ты! — Серега хлопнул дверью и потопал в сторону приемного покоя, сунув руки в карманы.

— Дверь-то при чем? — крикнул ему вослед Денис. Он провожал друга взглядом, затем завел машину и поехал к ДК. Там он обшарил клумбу, осмотрел прилегающие дорожки. Вернулся к машине, достал телефон и набрал номер Севастьянова.

— Алле! Севастьяныч, ты, вроде, машину мою хотел купить.