Об авторе | Владимир Аркадьевич Гандельсман — автор пятнадцати поэтических сборников и записных прозаических книжек «Чередования» (СПб., 2000). Переводчик англо-американской поэзии. Прежние публикации в «Знамени» — «Запах спящего дерева в церквях», № 2, 2013; «Черные зонтики», № 3, 2016; «Дождаться гостинца», № 3, 2017. Лауреат «Русской премии» (2008). С 1991 года живет в Нью-Йорке и Санкт-Петербурге.

Владимир Гандельсман

Фехтовальный зал

Диалог

(по Чехову)

— Который час? — Зачем тебе? — Тово,
не знаю сам... Когда с людьми, всё легче.
— Десятый, верно. Видишь, как темно?
— Темно... Сжимают душу клещи...
— Ты погоняй, на Выборгскую мне.
В такую вьюгу заплутать не штука.
— Доедем... Вы к кому? — К родне.
— А у меня все померли... Вот скука...
— На всё есть Божья воля! Нынче сыт
и пьян, а завтра в ад валяй с грехами!
— Живу, а проглотил как будто кит
со всеми, барин, потрохами.
— Ты Библию читал? — Да я, тово,
неграмотный и несмышлёный...
— Тогда молись! — Молюсь, но до Него
не домолиться... — Звать-то как? — Ионой.

Драма «Ты»

В тело встроен,
чтоб накапливать боль,
отчего же ты скроен
жизнежаждущим столь?
Шепотком еле слышным
дождь моросит,
от земли в метре с лишним
твоё сердце висит.
Бог рассвета в единый
миг тебя,
точно нить паутины,
сдует со лба.
Шаг, шажок, боязливо
с просёлка свернёшь,
выйдешь к бухте залива
и себя не найдёшь.

Повесть «1937»

Кончалась жизнь, звал сыновей,
в палате неутешно плача
о бедной участи своей.
Кончалась кляча.

Один исчез, махнув рукой,
забыв на табуретке шляпу,
его ждала семья, другой
шёл по этапу.

Кончалось жизни вещество,
по капле уходя из тела,
и разве было до него
кому-то дело?

Невестка, младшего жена,
в ночи писала письма мужу,
поскольку изнутри она
рвалась наружу.

Кончалась жизнь, ждала семья
побочная, темничник видел
сквозь прутья не страну — края,
тюремный выдел.

Синела кляча, рядом стог,
молчала, как покойник, почта,
никто друг другу не помог,
и как помочь-то?

Рассказ «Работник»

Куда-нибудь устроиться-пристроиться.
Мохнатым насекомым бухгалтерия
о пятерых ногах вползает, роется
в мозгу, в бумагах, серенькая, серенько.
Копейки звёзд тянусь к окну подсчитывать,
краюху неба-хлеба на ночь вырезать,
просеивай, — мне шёпот в ухо, — сито ведь,
а что на дне, то тщись прилежно вылизать.
Я «тщись» сама и стиснут плоскогубцами,
гудят цеха, бросает в жар от доменных
печей, и кто я есть с моими куцыми
надеждами на чердаках соломенных.
Мне остаётся зубы заговаривать
неведомо кому, чтоб время вытрясти,
чтоб нечем было чёрный чай заваривать,
и закопать свой сон, и явью вырасти.

Сказка «В отпуске»

               Замяукал он...

                              А. Пушкин

Рентгеновский снимок дворца,
горит галерея в два света,
закатного солнца пыльца
в ларце царскосельского лета.
Всё глуше мерцанье аллей,
погасло в последней лакейской,
лишь светится слово «лицей»,
как лампа в ночи залетейской...
Наталья соседская — вниз
и в сад, и доносится дальный
её голосок: «Кис-кис-кис!» —
и Пушкин мяучит печальный.

Стихи

Тайн хранитель, тайну выдай
и из трубочки своей
шар стекла прозрачный выдуй,
в ветвь стиха его извей.
Зимним ливнем, летним градом,
оперением реки,
электрическим разрядом
вдоль искрящейся строки
лень души и разум косный,
бездыханный сон мирской
просквози молниеносной
и вседышащей тоской.
Груша выльется из колбы,
новым деревом взойдёт,
лишь толпою капель шёл бы,
шёл бы точный звездочёт.

Роман

Бывает в юности после болезни —
ты выздоравливаешь с книгой,
а в книге чёрная пантера в клетке
лежит, как изваяние, недвижно,
то опуская занавесы век,
то поднимая.

И ты с улыбкою то закрываешь
глаза, то открываешь вслед за зверем.
Подходит пара, в стороне рассказчик —
он сравнивает женский взгляд надменный
и равнодушный взгляд пантеры, здесь
завязка брезжит.

Всё будет: фехтовальный зал, дуэль,
предместье Сен-Жермен и много солнца.
А лунной ночью на балконе
влюблённые, прильнув друг к другу, выпьют
бутыль, не меньше, поцелуев.
И шёлк, и бархат.