НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Приключения электроника

Виктор Пелевин. iPhuck 10. — М.: Эксмо, 2017

Дебютировав с романами «Омон Ра» и «Жизнь насекомых», а позже — закрепив успех романом «Чапаев и Пустота», Пелевин до сих пор остается творцом произведений, мимо которых невозможно пройти простым шагом. И хотя популярность автора не всегда отражает качественность его опусов, а его творчество настолько разнообразно, что не укладывается в строгие рамки единственного направления, кое-что о нем можно сказать точно. Во-первых, он не против того, чтобы критики причисляли его к постмодернизму, во-вторых, в сфере его писательского исследования всегда находились постсоветский человек и постсоветская реальность.

Однако этот текст совсем не таков.

Если ранее в очередях за романом Пелевина (было такое время) стоял и стар и млад, то теперь, похоже, у них уже четко определилась целевая аудитория. Он пишет явно для молодежи, которая хорошо знает «Черное зеркало», глубины Интернета и тенденции современности. Например, явный стеб популяризации феминизма (и одновременно стеб его выстебывания) и даже винишек-тян, — такого термина при написании романа еще не было, зато явление было. Такой подход в сочетании со старыми добрыми традициями дает неплохой результат.

Роман, который быстро и неожиданно анонсировали и еще быстрее выпустили, вновь состоит из четырех частей, а к ним прибавляются небольшие эпилог с предисловием.

Человек и его вымышленный собеседник (герой у Пелевина всегда одинок и общается со своим вымышленным другом посредством разных каналов связи: чаще всего — бреда, транса или приема психотропных веществ) философствуют о бытии и небытии — это обычный костяк всех произведений Виктора Олеговича. Помимо размышлений, они чем-то заняты: на этот раз — криминалом и любовью.

Что мне не симпатично в произведениях Пелевина, так это его зацикленность на детальном описании создаваемых им миров. Похвально, конечно, что автор беспокоится о читателе, но не лучше ли было бы являть декорации во время самого действия? С другой стороны, эти его описания — они же и лирические отступления.

Да и привычные метафизические рассуждения занимают не несколько страниц, как раньше, а лишь несколько абзацев. Впрочем, во второй половине читатель уже на крючке, можно расслабиться, — так что натянутое плотное повествование провисает, рассуждения расширяются, плоть рыхлится и дряблеет, но все еще достаточно хороша, чтобы довести до бодренького финала не без неожиданностей.

Если до этого Пелевин строил действие романа в (или по крайней мере опираясь на) определенный исторический период, то в этот раз он нарисовал картину предполагаемого будущего.

Сразу же, в предисловии, он раскладывает весь товар лицом — и побольше, побольше! Мы, как в дайджесте, понимаем, что нас ожидает дальше: стеб, фирменные каламбуры, многое из писательской кухни, философия и эзотерика в небольших быстрорастворимых количествах, литературный минимум школьного уровня (ну, на самом деле, чуть выше школьного уровня, потому что в общих чертах неплохо бы представлять себе не только «Преступление и наказание», но и еще множество книжек), много матричного киберпанка и будущего с вольной фантазией.

Весь свой талант сатирика, как кажется, Пелевин тоже вкладывает в начало, поэтому первая треть (даже больше, почти половина) — это быстрый, густой и разнообразный кусок всякой всячины, которая не успевает наскучить клиповому мышлению, но при этом не фрагментарна, а просто умело перемешана.

Однако так ли уж необходимы умилительные в своей мстительности эскапады в адрес критиков? (Ответ: да. Их растащат на цитаты, а то и на лозунги, и упомянет каждый первый критик в своем отчете о прочитанном.) Зачем было тревожить дух Хайдеггера, на облаке какой бы формы он ни сидел? (Тоже ведь растащат, а это уже не столь безобидно, как кажется.) Удивительные переименования достопримечательностей, — ведь театр-то, на секундочку, не Советской, а Красной Армии, например. И некоторые специфические и необъяснимые особенности авторской орфографии, призванные, очевидно, декорировать ад для перфекционистов и зануд, в котором, как известно, ничего интересного не происходит, а только щербатые котлы несимметрично стоят.

Условное будущее весьма схематично обрисовано быстрыми штрихами, так что сведения о нем вылавливаешь по крупицам. В России монархия (как будто кто-то удивлен), на троне сидит клонированная версия, созданная из славных российских правителей, кусочков усов Никиты Михалкова и еще поскребышей по сусекам генофонда, чтобы вывести устойчивую породу хорошего правителя, авось повезет и он не будет мерзавцем. В Европе — еврошариат и халифат, азиаты с ними лениво перепукиваются ракетами, а Российская империя прилежно взымает комиссионные за право их перелета над своими территориями, тем и живет. США распались на два куска за Великой Мексиканской Стеной, в одном из которых живут более темные и привилегированные гиперкомпенсированные граждане. Все это любопытно, но не очень важно.

Во всем мире производители андроидов и айфонов переквалифицировались в производителей секс-роботов с дополненной виртуальной реальностью, потому что только это и интересует большинство граждан. Обычный секс — дело криминальное и подзапретное, виноваты в этом злые половые болезни, но на деле, ясен-красен, корпорации продавили все, что надо, ибо главное — деньги. Кстати, интересен путь, каким культивировался постепенный отказ от секса. На мозги капали в основном девочкам, потому что если они не захочут, то никто не вскочит. Вообще, тема феминизации и вреда толерантности как-то очень спекулятивно и нарочито красной тряпкой проходит через весь роман. Даже главная героиня «баба с яйцами» (нет, только метафизическими) с говорящим именем и говорящей фамилией — гиперболизированный продукт эпохи.

Итак, будущее: политическая карта мира распластована совсем иначе, чем привычно нам. Но, вопреки мрачным прогнозам, мир не рухнул в тартарары и еще какое-то время поскрипит. Искусствовед Маруха Чо арендует у Полицейского Управления для текущих нужд артефакт искусственного интеллекта — алгоритм, приспособленный расследовать преступления и одновременно описывать процесс в литературе. Что, странная компиляция? У него и имя есть. Порфирий Петрович (вялый приветственный взмах руки Роденьки из шестого ряда партера). Станут работать по Гипсу, Маруха по нему признанный специалист. Дело в том, что искусство гипсовой эпохи у наших недалеких (во всех смыслах) потомков ценится чрезвычайно высоко. За разного рода инсталляции и перфомансы, на которые мы с вами в простоте реагируем рвотным рефлексом, они выкладывают на аукционах семи- и более значные суммы в своих тугриках. Что, настолько деградировал вкус? Нет, дело в другом: в санкции, в легитимности, в готовности Мира признать возможность конвертации вот этой какашки с глазами в восемьдесят миллионов кредиток, буде у обладателя возникнет в них необходимость. А дает санкцию кто? Арт-истеблишмент. Видным представителем коего наша милая нанимательница Мара Гнедых («Чо» — псевдоним). С ее именем у благодарного читателя, в свою очередь, возникнут множественные ассоциации: кому Маруся Климова примстится, а кому и пара гнедых, запряженных — правильно — мечтою.

Это все хорошо, но ближе к делу. При чем тут iPhuck? Да все при том же, что ближе к телу. В этом будущем человечество использует для отправления сексуальной надобности такие секс-манекены. Те, что подешевле, на базе андроида — андрогины, но реальные ребята предпочитают Яблоко. Все, как у нас, только мы пока большей частью посредством своих гаджетов е... мозг. А дальше все закрутится, как только у Пелевина может закрутиться. Со смутным обещанием Постижения Главного Смысла и ухмыляющимся кукишем на выходе.

Несмотря на революционность отношений, у Виктора Олеговича остается все тот же баланс: мужчина (алгоритм) и женщина (искусствовед).

Порфирий Петрович, искусственный интеллект (который расследует криминальные дела и параллельно пишет про это романы, чтобы себя окупить), — это не столько самоирония и самопародия, сколько необычная попытка спроецировать читателя, как сотворца автора. Ведь читатели детективов тоже расследуют дела своеобразным теоретическим способом, тоже млеют от красочных деталей, но все равно концентрируются на сюжете и движухе.

Тема искусства вообще (и литературы в том числе) — пожалуй, самая выпуклая в романе, тем более что главная героиня — искусствовед. И тут тесно вплетается линия превращения критика в творца, перетекания одного в другое, смешивания в одно целое. В абстракции это не очень понятно звучит, но когда вы будете читать текст романа, то увидите, как часто и разными способами это проявляется. Пелевин самонадеянно пытается обозвать одним словом все то искусство и литературу, которые сейчас существуют. Для этого он использует слово «гипс», хрупкую, но долговечную при бережном уходе субстанцию, повторяющую формы всего, что она облечет.

Нет улиц, нет антуража, нет помещений, только какие-то условные пространства, между которыми перемещаются в душных уберах. Все пространство — воображаемое, условное, киберреальное. По тексту раскиданы сотни мелких приятных находок разной степени камуфлированности.Узнать очки Пелевина на Порфирии легко, многослойность проявляется в куче мелких мимолетных деталей, здесь все в лучших традициях, и даже на самый распафосный и глубокий диалог тут же найдется анальная шуточка, спускающая с небес на землю, а глубокая сатира приобретает почти лубочные формы китча («Путин похищает радугу у пи**расов», ага). Вот ведь какая штука.

К концу роман уходит глубже, к старой знакомой — «Матрице» и к игре с тем читателем, который не воображаемый в книге, а ты. Внедряет паранойю по поводу того, а реальные ли мы все или просто застряли в какой-то не слишком приятной чужой игрушке.

Если вы любите старого Пелевина, то это он. Мистификации и заговоры — все как читателю нравится.

Нейрозаместитель Пелевина мечется по роману, как фигаро-тут, меняя цвета, обмундирование и гендерную идентичность. И в интертекст он умеет, и женскую душу понимает, и кино снимает, и каламбурит, как настоящий, и афоризмы впрок запасает, и сам на себя рецензии пишет, и гамлетовские монологи произносит, без дураков, мощные.

Книга от первого лица о похождениях и — не побоюсь этого слова — перерождениях компьютерной программы, наделенной именем-отчеством, бакенбардами, писательским талантом и всеми признаками альтер эго, оказалась, в противовес вышесказанному, на удивление живой, человечной и трогательной.

Руслан Гавальда