СВИДЕТЕЛЬСТВА

Об авторе | Евгений Степанов — литератор, поэт, литературный критик, издатель. Родился в 1964 году в Москве. Окончил факультет иностранных языков Тамбовского педагогического института и аспирантуру МГУ им. М.В. Ломоносова. Кандидат филологических наук. Печатается с 1981 года. Стихи публиковались в журналах «Нева», «Звезда», «Дружба народов», «Урал», «Арион», «Юность», «Интерпоэзия», «Новый берег», «День и Ночь», «Крещатик», «Слово», в альманахах «Поэзия» и «День поэзии», в газетах «Московский комсомолец», «Труд», «Литературная газета» и во многих других изданиях. Автор нескольких книг стихов, вышедших в России, США, Болгарии, Румынии, а также научных монографий. Живет в Москве и поселке Быково (Московская область). Главный редактор журнала «Дети Ра». Лауреат премии имени А. Дельвига, лауреат премии журнала «Нева». Как литературный критик неоднократно печатался в «Знамени».

От автора | Над книгой «Люди истории. Истории людей» (она еще не вышла) я работаю всю свою жизнь. Пишу, переписываю, дополняю. Получается калейдоскоп встреч. Сегодня я делюсь им с читателями «Знамени».

Евгений Степанов

Люди истории. Истории людей

Руднева (Фейгельман). Смеляков

В ранней молодости я работал научным сотрудником в музее Николая Островского. И по роду службы часто встречался со многими писателями, деятелями культуры. В частности, с Любовью Саввишной Рудневой (Фейгельман), которую воспел Ярослав Смеляков в своем знаменитом стихотворении.

И вот как-то раз я спросил Любовь Саввишну: «А как вы относитесь к этому стихотворению Смелякова?».

Она посмотрела на меня непривычно сердито.

— Все, что он написал про меня, это чушь, мы с Яром (Я. Смеляковым. — Е.С.) никогда не целовались.

И больше мы с ней на эту тему никогда не говорили.

А стихотворение «Любка» мне до сих пор нравится.

Соколов

1990 год. Редактор отдела поэзии толстого журнала для подростков «Мы», я звоню в Переделкино Владимиру Николаевичу Соколову. Прошу стихи. Он надиктовывает по телефону.

Я спрашиваю:

— Вам на визу привезти?

— Нет, не надо. Если что-то не поняли, добавьте от себя…

Ваншенкин

Константина Ваншенкина я видел один раз в жизни. На какой-то презентации. Сам к нему подошел и сказал: «Константин Яковлевич, вы — великий поэт».

Он засмеялся: «Брось болтать ерунду…».

Айтматов

Многие годы по роду службы я делаю интервью с различными людьми. И странное дело: чем незначительнее личность, тем увереннее ответы на вопросы. Что ни спросишь — на все готов ответ. И о смысле жизни, и о природе человека, и о путях выхода страны из кризиса...

…Однажды (в 1998 году) я целый день общался с Чингизом Айтматовым. И поначалу был сильно разочарован в выдающемся писателе, огорчен его «простотой». От ответов на многие вопросы он просто уклонился. «Кто виноват в нынешнем финансово-экономическом кризисе?» — «Не знаю». — «Какие советы молодым людям вы могли бы дать?» — «Не возьму на себя смелость давать кому-то советы. Сказать, что один путь истинный, а другой нет, — очень сложно. Каждый выводы должен делать сам».

Только спустя годы я начал понимать: мудрость не в том, чтобы знать верные ответы на вопросы (это просто невозможно!), а, видимо, в том, чтобы доходить до всего самому, «не отличая пораженья от победы», сомневаясь в собственных выводах и, в конце концов, отдавая себе отчет в собственной слабости и микроскопичности на фоне необъятной и разумной природы.

Степанов

В моем издательстве «Вест-Консалтинг» года два работал талантливый филолог, кандидат наук Никита Сироткин. Ему часто звонил выдающийся специалист в области семиотики академик Юрий Сергеевич Степанов (он, увы, уже ушел из жизни). Поскольку к трубке обычно подходил я, интеллигентнейший Юрий Сергеевич сначала вынужден был общаться со мной:

— Евгений Викторович, как я рад вас слышать, надо бы повидаться. Позовите, пожалуйста, Никиту Сироткина.

И так происходило постоянно.

Потом в Институте русского языка имени В. Виноградова мы познакомились. Он обрадовался. Отвел меня в сторонку и говорит:

— Евгений Викторович, как я рад нашему очному знакомству, я читал ваши стихи, у нас столько общих точек соприкосновения… И еще. У меня к вам деликатная просьба…

Я, торжествуя, улыбнулся:

— Любая, Юрий Сергеевич, решаем все вопросы.

Он продолжил:

— Вы не могли бы сказать Никите Сироткину, чтобы он мне позвонил!

Кузьминский

1995 год. В гостях у поэта Константина К. Кузьминского (с которым мы тогда еще дружили!) на Брайтоне. Речь у нас, нищих стихоплетов, зашла о ценах на недвижимость в Нью-Йорке.

Костя:

— Можно дом купить и за три тысячи. Например, в Гарлеме. Но в придачу надо покупать автомат Калашникова.

Кенжеев

Был несколько лет назад в Тбилиси на фестивале «Сны о Грузии», который проводит Николай Свентицкий.

Нас повезли читать стихи Патриарху Грузинскому Илии II.

Все мы очень старались — читали нараспев собственные сочинения, пытаясь понравиться великому человеку. Но лучшим из всех (ему аплодировали больше других, в том числе Патриарх) оказалось выступление Бахыта Кенжеева. Он прочел не свои стихи, а стихи Бориса Пастернака — «Гул затих, я вышел на подмостки».

Это поступок настоящего поэта.

Кекова

1990 год. Бахыт Кенжеев говорит мне: «Обрати внимание, в Саратове появилась очень интересная поэтесса — Светлана Кекова. Напечатай ее у себя в газете “Семья”, у вас ведь тираж 5 миллионов. Света будет счастлива!».

Я как-то по глупости пропустил мимо ушей.

2004 год.

Издаю журнал «Дети Ра». Через одного своего знакомого прошу известную поэтессу Светлану Кекову дать стихи в саратовский номер журнала.

Отказ.

Все — справедливо.

Санчук

Заходил в редакцию поэт Виктор Санчук. Рассказал, что теперь живет в Америке, работает шофером:

— Мне очень нравится. Надо было раньше этим делом заняться. Сейчас я был бы уже завгаром.

И — улыбается. Улыбка ослепительная, американская.

Бродский. Айги. Цветков

Раньше подражали Бродскому.

Потом — Айги.

Сейчас подражают Алексею Цветкову, который, в свою очередь, позаимствовал прием (для меня это, простите, очевидно) у раннего Заболоцкого.

Чудаки! Подражать кому-либо, рассчитывая на успех, бессмысленно. Ты можешь (и должен!) писать как хочешь. Только как хочешь! Писать — и получать от этого удовольствие, не ожидая ни похвалы, ни хулы. А награды дают вовсе не за качество текста. Награды дают по каким-то другим критериям… Считается, что чаще всего — политическим.

Еременко

Позвонил мне лет семь назад знаменитый поэт Александр Еременко:

— Евгений Викторович, я установил в квартире ризографы, сам теперь печатаю книги, помогите найти заказы.

Я удивился:

— А как вы, Александр Викторович, дошли до жизни такой? Вам же, поэту, это быстро надоест!

Он не соглашается. Ему нравится, что у него дома мини-типография.

— Эх, мне бы еще переплетный станок и резак, — вздыхает замечательный поэт.

Я его, конечно, понимаю. Пятнадцать лет назад я и сам был таким ризографистом-надомником.

Гребнев

Лет десять назад поэт из Перми Анатолий Гребнев на своем выступлении в библиотеке г. Чусового (на вечере «Детей Ра») здорово пошутил:

— Соловей окончил консерваторию очно. А воробей — заочно.

Горланова

Нина Горланова прислала из Перми письмо. По-моему, это замечательные стихи.

       «Женя, ангел мой,
                я знаю, что ты ради журнала сдаешь квартиру…
                мы сегодня с мужем говорили о квартире…
                наш сосед по кухне совсем спился
                и ходит под себя,
                я за ним убираю,
                и тут ничего не поделаешь...
                но есть пока то, что за деньги не купить,
                то есть пишется.
                и у тебя так же.
                уже большое счастье.
                с Богом, дорогой Женя!»

Бутнару

Из переписки с моим другом Лео Бутнару:

— О!!!!!!!!!!!!!!!!

— Да-да-да!!!!!!!

Болдырев

Настоящие подвижники, как правило, незаметны, скромны. Это известно. Порою об их трудах и не знают в широких кругах. Вот только, когда такие люди уходят, в культурном пространстве образуются незаполненные пустоты. Связующие нити между гигантами культуры и народом обрываются. А это всегда опасно.

Замечательный литературовед Юрий Леонардович Болдырев был как раз из племени настоящих подвижников. Многие годы своей жизни он отдал работе над творческим наследием выдающегося русского поэта Бориса Слуцкого.

Болдырев собрал и опубликовал тысячи стихотворений Слуцкого, составил его собрание сочинений, подготовил комментарии к его стихам. Словом, совершил тихий, незаметный подвиг — будем называть вещи своими именами!

* * *

Внешне Юрий Леонардович выглядел совсем не пафосно — невысокого роста, с вечным портфелем в руке. Многие (даже те, кто младше его) обращались к нему на ты. Это происходило порою даже комично. Например, обратился как-то к нему в моем присутствии один молодой редактор.

— Юра, ты (разрядка моя. — Е.С.) когда нам в газету принесешь новые стихи Слуцкого?

Болдырев ответил, лишь вскользь намекая редактору на его бестактность:

— Постараюсь вас порадовать в ближайшее время, Михаил Иванович...

И, вообще, я не слышал, чтобы Болдырев к кому-то обращался на «ты».

Калашников. Слуцкий

Гена Калашников рассказывал:

— Когда я ходил в семинар Бориса Абрамовича Слуцкого, он частенько проверял студийцев по рифмам.

Просил прочитать молодых поэтов только рифмы стихотворения.

Авторы читали — и сами понимали, насколько они слабо пишут. И возникала возможность для творческого роста.

…Такого семинара сегодня всем нам очень не хватает.

Гуль. Иванов. Одоевцева

Читаю переписку Георгия Иванова, Одоевцевой и Гуля. Самое жуткое читать, как прозаик и главный редактор журнала Гуль дает советы великому поэту Иванову… Предлагает улучшить стихотворение…

Бирюков

Когда мне было семнадцать лет, т.е. более тридцати пяти лет назад, поэт Сергей Бирюков, который почему-то решил, что у меня есть литературные способности, отнес мои стихи в газету «Народный учитель» Тамбовского педагогического института. Их там напечатали. Но под псевдонимом — я решил подписаться загадочным именем Евгений Ис. Прочитав газету, мои утонченные и проницательные инязовские однокурсницы сказали, что эти стихи похожи на меня. Я отнекивался. Но все-таки думал, что рано или поздно, когда я начну писать получше, буду печататься под собственным именем. И тогда ко мне придет слава.

И вот, спустя какое-то время, я решил, что стал писать получше. Поэт Сергей Бирюков, как я сейчас понимаю, по доброте душевной, меня в этом не разубеждал. Я рискнул напечататься под собственным именем. Вскоре я понял, что никакой славы у меня никогда не будет. Коллеги буквально обрушились на меня за мои сочинения! С упоением ругают и до сих пор.

И все-таки слава ко мне пришла.

В последнее время я постоянно получаю письма (в основном хвалебные) за статьи о Николае Гумилеве. Прочитав очередной панегирик, я горько отвечаю:

— Друзья, литературовед Евгений Степанов, пишущий прекрасные статьи о Гумилеве, — мой однофамилец. А я ни одной статьи о Гумилеве не написал. Простите.

Видимо, я зря отказался от псевдонима. Видимо, я зря стал литератором. Но виноват во всем не я, а поэт Сергей Бирюков, который в детстве задурил мне голову. А я до сих пор расхлебываю.

Струве

Помню, в 1991 году в Париже, где я тогда жил, пришел как-то в гости к Н.А. Струве, в его замечательный книжный магазин. Никита Алексеевич подарил мне чемодан книг. Я тогда очень удивился его доброте. Спасибо.

Сейчас я сам очень часто дарю книги, которые лежат у меня на складе. Но я дарю их не из-за того, что я такой щедрый. Просто книги почти никто не покупает. Да, покупателей все меньше и меньше.

Довлатов. Седых

Помню, был в Нью-Йорке в гостях у Лены Довлатовой и Норы Сергеевны Довлатовой (мамы Сергея Донатовича).

Лена рассказала, что Довлатов их таксу Яшку любовно называл Яковом Моисеевичем.

Настоящий Яков Моисеевич (Андрей Седых) об этом знал, но ничуть не обижался. Однако рекламу еженедельника «Новый американец» (который редактировал Довлатов) печатать в своей газете отказывался категорически.

Седых

Валентина Алексеевна Синкевич, русская поэтесса и издатель из Филадельфии, чьим литературным представителем в России я долгое время имел честь быть, рассказывала:

— Редактор нью-йоркской газеты «Новое русское слово» Андрей Седых (он, кстати говоря, в свое время работал литературным секретарем И.А. Бунина) получил письмо откуда-то из-за границы.

«Дорогой господин Седых, — писал ему безымянный антисемит. — Что же творится в мире?! Повсюду засилье евреев. Нас, русских, везде притесняют. Один вы — как русский патриот! — и заступаетесь в своей газете за нас, ваших братьев по духу и крови. Спасибо вам огромное».

Незнакомец не знал, что настоящее имя Андрея Седых — Яков Моисеевич Цвибак.

Естественно, что рассказал эту историю Валентине Алексеевне сам ироничный Андрей Седых.

Новоженов. Дибров

Лет тридцать назад редактор газеты «Авто» Валерий Агасиевич Симонян предложил мне вести на страницах его издания юмористическую рубрику. Я, разумеется, согласился. И тут же приехал за помощью в «Московский комсомолец», где отделом сатиры и юмора тогда заведовал Лев Новоженов. С Левой у меня были хорошие отношения, он меня печатал как автора ироничных стихов в «МК», давал подзаработать на первоапрельских юморинах, которые организовывал.

Лева предупредил:

— Старик, заведовать юмором очень трудно. Новых имен днем с огнем не сыщешь. Но я тебе, конечно, помогу. Все закрома открою.

И действительно — стал мне показывать все свои загашники — рукописи самых различных авторов.

Выбирал я несколько часов. И, в самом деле, ничего особенно смешного не обнаружил. Лева уже, наверное, был не рад, что вызвался мне помочь. Он пошел обедать, а меня великодушно оставил в своем кабинете, чтобы я искал интересные сочинения самостоятельно.

— Все, что найдешь интересного, — твое! — сказал добрый Лева.

Я опять стал читать бесконечные рукописи.

И нашел. Маленькие, смешные, странноватые рассказы... Я читал и смеялся. Мне стало интересно — кто же их автор? Посмотрел в конец рукописи. Имя и фамилия автора мне тогда ничего не говорили — Дмитрий Дибров...

...Не зря в народе говорят — талантливый человек талантлив во всем. Только жалко, что свой писательский дар знаменитый ныне тележурналист Дмитрий Дибров пока полностью не реализовал.

Ковальджи

I

В метро встречался несколько лет назад с Кириллом Владимировичем Ковальджи. Он передавал мне альманах «День поэзии», где меня напечатали (спасибо Сереже Мнацаканяну!), а я ему — журнал «Дети Ра» с его публикацией.

Кирилл Владимирович показал мне две шикарно изданные книги — Самойлова и Смелякова.

— Вот купил, — сказал он, — по десять рублей сборник. Распродажа.

Да, стихи, кажется, читателю не нужны.

Потом мы разошлись в разные стороны.

Садясь в свой вагон, я увидел, как Кирилл Владимирович подает денежку какому-то старичку.

II

К.В. Ковальджи о каком-то авторе:

— Это полуграфоман.

Цветаева

Анастасия Ивановна Цветаева рассказывала (со слов К.В. Ковальджи):

— Построил нас начальник колымской зоны в 1941 году и говорит: «Бабоньки, там, на материке, идет война, а вы у меня здесь в безопасности, как в сберкассе».

Губанов. Оболдуев. Высоцкий

Леонид Губанов. Одно — при жизни — напечатанное стихотворение.

Георгий Оболдуев. Одно — при жизни — взрослое напечатанное стихотворение.

Владимир Высоцкий. Одно — при жизни — напечатанное стихотворение.

Большие поэты.

Печататься — необязательно. Просты и прозрачны пути литературного бессмертия.

Не локти. Талант. Судьба.

Хлебников

Постоянно читаю Хлебникова. Не устаю удивляться. Вот он пишет в 1918 году, почти сто лет назад, в заметке «Пути сообщения. Искрописьма» («Лебедия будущего»): «Каждый ловецкий поселок обзаводился своим полем для спуска воздушных челнов и своим приемником для лучистой беседы со всем земным шаром. Услышанные искровые голоса, поданные с другого конца земли, тотчас же печатались на тенекнигах».

По-моему, совершенно очевидно, что поэт-пророк описывает Интернет и принтер.

Ходасевич

Часто перечитываю книгу мемуаров «Некрополь» Владислава Ходасевича. В частности, поэт и критик рассказывает о том, как он зарабатывал на хлеб насущный торговлей. Торговал и селедками, и книгами. Покупатели селедок, по мнению Ходасевича, более порядочные люди, чем покупатели книг.

Я его понимаю.

Рубцов. Дербина

Не так давно я напечатал в «Детях Ра» статью Людмилы Дербиной, поэтессы, сыгравшей, как известно, трагическую роль в судьбе Николая Рубцова.

Что тут началось! Меня стали по телефону оскорблять и преследовать знакомые литераторы:

— Как ты мог дать слово этой женщине! (Не буду сейчас воспроизводить звучавшие эпитеты…)

Что сказать?

Во-первых, талантливым людям всегда нужно давать возможность высказаться.

А Людмила Дербина — действительно талантливый поэт.

Во-вторых, именно Дербина (от этого никуда не деться!) стала частью судьбы Николая Рубцова, — страшной, трагической.

Смерть — главный микрофон поэта.

Тимофеевский

28.01.2017. Прошу стихов для журнала «Дети Ра» у Александра Павловича Тимофеевского.

Он спрашивает:

— Вам хорошие или новые?

Ответ очень точный. Стихи — даже у сильных мастеров — должны «отлежаться». Только со временем можно понять: хороши стихи или плохи.

Айги

I

Помню, мне говорил Геннадий Николаевич Айги:

— Подражателей очень много. Очень много людей, которые знают поэтическую систему Менделеева. А поэтов мало, единицы. Поэты — это те, кто выходит за рамки. Целан, Серенберг, Холин, Файнерман...

II

2004 год. Геннадий Айги звонит Юрию Милорава. Юра рассказывает ему о том, что в «Новом мире» (№ 8, 2004) назвали статью «Эпос Айги», опубликованную в журнале «Футурум АРТ», апологией мнимого. Геннадий Николаевич молчит. Потом начинает рассказывать о себе:

— А мы сейчас в деревне живем, собираем малину, чернику... Иногда стихи сочиняем — занимаемся созиданием немнимого...

III

2004 год. Едем в поезде из Чувашии в Москву. Айги, Милорава, репортеры… Красавица-журналистка из «Франс-Пресс» Мариэль Еде спрашивает у Геннадия Николаевича, кто из русских поэтов у него самые любимые.

Ответ неожиданный:

— Лермонтов и Анненский.

IV

Атнер Хузангай рассказывал: «Начало семидесятых. Я первый раз собираюсь в гости к Айги. Приезжаю. Дверь раскрыта. Хозяев нет. На стенах — картины: Зверев, Вулох, кто-то еще. Заходи — бери. А в углу в кроватке лежит маленький ребеночек. Я подошел к нему. Он запищал. Я побежал в магазин и купил молока. Ребенок попил и успокоился.

Вскоре пришли родители. Они уехали срочно по какому-то делу...»

А ребенок теперь вырос. И стал знаменитым музыкантом Алексеем Айги.

V

Толпы необразованных людей пишут бесцветные, одинаковые верлибры.

— Наш вождь, — кричат они, — это Айги.

Читаю работу профессора-стиховеда Юрия Орлицкого. Он доказывает: в основе творчества Айги лежит силлабо-тоника.

VI

В Батырево выходит районная (бывшая партийная) газета. Она называется «Авангард».

Сидоров

Е.Ю. Сидоров:

— Мы ссоримся с близкими людьми, чужие нам неинтересны. К друзьям — повышенные требования.

«Юность». Коркия

В 14 лет я (профессиональный спортсмен) начал писать стихи. И стал очень много читать. У отца были все подшивки журнала «Юность». Этот замечательный журнал, собственно, и сформировал меня. О других периодических литературных изданиях я тогда даже и не знал. Мне вполне хватало «Юности». Я читал взахлеб Аксенова и Гладилина, Амлинского и Ахмадулину, Вознесенского и Евтушенко, Вегина и Бек…

Я боготворил этих авторов и, разумеется, к журналу относился с высочайшим пиететом.

В 16 лет я рискнул показать стихи редакторам этого журнала, так сказать, осчастливить своим творчеством мир.

И вот я приехал на Маяковку, где тогда размещалась редакция. Постучался в дверь. Меня встретил вахтер. И как-то равнодушно спросил:

— Ты куда?

— В отдел поэзии, — робко ответил я.

— Редакторы заняты, — ответил вахтер, но Витька сейчас освободится и тебя примет.

— А кто это, Витька? — поинтересовался я.

— Это Виктор Коркия, поэт и литературный консультант, — пробурчал вахтер.

— Понятно, — ответил я.

— Ничего тебе не понятно, — парировал вахтер. — Поэзия — дело тонкое. Для начала ты вот что — сбегай в магазин за красненьким. Вот тебе три рубля.

И всучил мне мятую трешку.

Я был ошеломлен, раздавлен…

Я ведь пришел в храм искусств, хотел осчастливить мир своими творениями. А меня посылают за вином.

Но что делать? Сбегал, купил.

Потом меня принял В.П. Коркия. Он прочитал мои опусы и сказал мне много хороших, одобряющих слов. Видимо, он говорил их всем. И правильно делал.

Разумеется, ни единой моей строчки В.П.К. для печати не выбрал. И опять-таки правильно сделал.

…Я вспомнил об этой истории спустя 34 года, когда недавно был в редакции журнала «Юность», выпивал в тесном и дружном коллективе редакции. По давней (!) традиции, я принес в «Юность» бутылку красненького, которая всем понравилась.

Главный редактор Валерий Федорович Дударев (как некогда В.П. Коркия) сказал хорошие слова о моих стихах и даже поздравил с публикацией.

Я понял: круг замкнулся, я добился всего, чего хотел. Я стал автором моей любимой «Юности», мечта идиота сбылась. Правда, немного поздновато…

Нарбикова

Звонит талантливая писательница Лера Нарбикова:

— Возьми на работу.

— А что ты умеешь делать?

— Могу сторожить.

— Хорошо, иди сторожем ко мне на дачу.

— Нет, я могу сторожить только свою дачу.

Смирнова

(Из серии «Издательские будни»)

Издал книгу одной милой дамы — Веры Ивановны Смирновой. Семейный альбом. Тираж 100 экз. Она приехала за тиражом и говорит:

— А поможете мне продать мою книгу?

Я удивился:

— Вера Ивановна, это же сугубо личная книга, так сказать, для семейного пользования. Кто же ее купит? Да и вообще, сейчас книги почти не покупают.

Она парирует:

— А у меня, Евгений Викторович, уже есть успешный опыт продаж… Я свою предыдущую книгу всю продала. И вас могу научить.

Я оживился и спросил:

— Интересно, где же вы продавали?

— А на паперти, — отвечает Вера Ивановна. — Выйду на паперть и продаю. Кто-то тысячу даст за книгу, кто-то пятьсот. Меньше чем за 350 рублей я книгу не продавала. Надо и вам научиться на паперти торговать.

Я почесал в затылке… Чувствую, что Вера Ивановна права. И других путей у современных некоммерческих издателей просто нет…

Хабибулин

(Из серии «Издательские будни»)

Кризис заставляет крутиться еще сильнее. Для того чтобы выпускать некоммерческие журналы, нужны спонсоры. Их на всех не хватает.

С Рустамом Хабибулиным меня познакомил Володя Сидорчук, который однажды в Лондоне издалека видел Бродского и потом написал об этом два тома мемуаров.

Рустам, по словам Володи, был миллионером и писал стихи.

Недели две назад Рустам пригласил меня в «Кофе Хауз» на Новокузнецкой. Я приехал. Он там сидел с курносенькой симпатичной девушкой и нервными, быстрыми глотками опустошал пивной бокал. Девушка (Лиля — она представилась) умиротворенно пила воздушный капучино.

Рустама развезло. Он начал эмоционально и темпераментно рассказывать о себе:

— Я имею 10 тысяч квадратных метров в аренде. У меня пять квартир в Москве. Я создал здесь рынок строительства. Я открывал пинком дверь в кабинет Ресина… У меня был личный самолет… Я жил в Латинской Америке 5 лет, я знаю испанский в совершенстве, я обыграл Каспарова в шахматы, хотя у меня только первый разряд… В день я трачу 50 тысяч рублей на друзей и 55 тысяч на благотворительность.

Я слушал его и радовался, надеясь, что он потратит немножко денег и на мои бедные журналы.

В перерывах между этими речами Рустам читал стихи собственного сочинения.

Я улыбался и смущенно ерзал на стуле.

А Рустам все читал и читал стихи и рассказывал о своих успехах и прекрасных человеческих качествах.

Когда он в очередной раз повторил, что тратит в день 50 тысяч рублей на друзей и 55 тысяч на благотворительность, я стал находить в его стихах определенное очарование.

— Ты прекрасный поэт! — наконец сказал я. — Мне очень понравились твои стихи. Тем более что ты пишешь не на родном языке, а это так сложно. Я вот иногда пробую сочинять на немецком и французском — получается полное дерьмо… А у тебя есть чувство, темперамент… Слова ловко подбираешь, рифмы…

Теперь улыбался Рустам.

Потом мы опять пили пиво, Рустам читал стихи, а я внимательно слушал.

Просидели мы часа два. Стали собираться. Рустам подозвал официантку. И начал искать в карманах деньги. Не нашел. Что делать? Я, конечно, заплатил. И уже думал уходить. Однако Рустам предложил остаться. И еще сделал заказ. Принесли дюжину пива, пирожных… И мы продолжили.

Спустя полчаса Рустам как-то незаметно ушел, а мы остались с Лилей… Слава Богу, у меня нашлись деньги заплатить и за этот заказ.

О, Рустам!

…Смешной факт: намедни я случайно на улице встретил Рустама. Он опять пригласил меня в «Кофе Хауз»... Я не пошел.

А с Лилей мы теперь иногда созваниваемся. Она очень милая.

Куприянов

Встречаю в поликлинике классика русского верлибра Вячеслава Куприянова.

— Ну как ты, Женя, — спрашивает он.

— Нормально, Вячеслав Глебович, — отвечаю я. — А вы как?

— И я нормально. Анализы вроде нормальные.

— Рад, очень рад. И у меня нормальные.

Вот и поговорили.

Соколов

Конец восьмидесятых. В редакцию газеты «Семья», где я тогда работал в отделе литературы и искусства, пришел легендарный Саша Соколов — мы опубликовали его стихи. Разговорились. Писатель рассказал, что живет в Греции вместе с женой на нищенские деньги — на 500 долларов.

Я тогда про себя ухмыльнулся. Ничего себе, нищенские деньги — 500 баксов на двоих.

Теперь я его хорошо понимаю.

Сулейменов

По заданию редакции «Совершенно секретно» я делал в 1990 году интервью со знаменитым писателем, поэтом, а ныне дипломатом Олжасом Сулейменовым. Говорили обо всем. Я записал несколько кассет. Потом несколько дней расшифровывал их, готовил материал к печати. Принес Олжасу Омаровичу в его (не его?) офис в Хаммеровском центре на визу. Он сказал:

— Текст оставь, я немного с ним поработаю, приходи завтра.

На следующий день я пришел. Олжас Омарович показал мне текст интервью, аккуратно набранный на компьютере. И хотя в финале интервью было написано, что беседу вел Евгений Степанов — я не обнаружил там ни о д н о г о моего слова.

Сулейменов сам себе задал вопросы, сам же на них и ответил.

А вот гонорар за интервью потом получил я. Олжас Омарович уверил меня, что я имею на это право.

— Ты же работал! — объяснил он мне.

Мне до сих пор неловко.

Леонов

Смотрел по ТВ передачу про незабвенного Евгения Леонова.

Оказывается, когда великий артист служил в Театре имени Станиславского, его там затравили, выжили оттуда. Он был вынужден уйти из штата труппы, остался на договоре, а потом к главному режиссеру пришли актеры, потребовали и вовсе уволить Леонова.

И — уволили.

Такие нравы в среде, которая, по идее, должна сеять разумное, доброе, вечное.

Коллектив вроде бы сильнее (на коротком отрезке времени) таланта.

Но в долгосрочной перспективе, конечно, талант сильнее.

Плохо одно: именно тогда Евгений Павлович Леонов получил свой первый инфаркт.

Любимов

Великий Юрий Петрович Любимов, царство ему небесное, нередко говорил на репетициях (я сам слышал): «Я за демократию. Но не в моем театре!».

Розовский

«Этот человек ничего не делает. Но не делает он гениально».

(Услышал от М.Г. Розовского про другого режиссера.)

Карцев

Роман Карцев по ТВ:

— Поехали на гастроли в провинцию шесть человек. Два мужчины, две женщины и мы с Витей Ильченко…

Приняли нас не очень. Директор клуба посетовала: «У нас хорошо идут цыгане и лилипуты. А вы ни то ни се».

Весник

Евгений Яковлевич Весник говорил мне:

— Ты сумей нажить себе врагов. А они тебе сами славу сделают.

Я попросил Евгения Яковлевича объяснить эту фразу.

— Враг необходим, — сказал Артист. — Враг сердится на тебя, повсюду напоминает о тебе, трезвонит о тебе на каждом углу — и в итоге создает тебе славу. А друг... Увы, друг, как правило, предает. Как только ты теряешь должность, перестаешь быть денежным человеком, женишься — друг исчезает... Получается, что друг — это человек, который временно разделяет твои интересы, увлечения... Временно нужен. Не более того. К сожалению. Самым большим моим другом была собака. Но говорить на эту тему тяжело и долго. Повесть можно написать.

Конышева

Апрель 2015-го. Показываю Нате Конышевой (московская художница, представитель наивного искусства) альбом знаменитого живописца Р. Спрашиваю: «Это хороший художник?».

Ната отвечает: «Веласкес был хороший художник…».

Ответ правильный.

Рабин

— Никаких интервью я не даю. Никому! — сказал мне в телефонную трубку выдающийся художник Оскар Яковлевич Рабин, когда в 1991 году в Париже я набрал его номер. — Не обижайтесь. А вот картины посмотреть приглашаю!

И я действительно побывал в гостях у Оскара Яковлевича, полюбовался его картинами, мы поговорили на всевозможные темы.

* * *

...Рабинский Монмартр (здесь, на горе, художник прожил шесть лет) — такой же неповторимый, как, скажем, Витебск Шагала. Это не веселый крепкозубый Монмартр сытых американских и японских туристов, не студенческая вольница (где можно поваляться с подругой на травке). Это довольно грустный, мрачноватый, даже трагичный мир. И вместе с тем — своей одухотворенностью — прекрасный.

* * *

Рабин живет замкнуто. Из квартиры выходит редко и только по делу. Не отвлекается. Денно и нощно работает. В квартире-мастерской (кстати, очень просторной, двухэтажной) нет предметов, не имеющих отношения к живописи. Это, разумеется, не значит, что Рабин беден. Он — один из наиболее известных и высоко котирующихся художников так называемого русского зарубежья. Да и квартира расположена в самом центре города, на узенькой, точно прищур китаянки, старой улочке Кенкампуа.

Оскар Рабин, я думаю, из той хлебниковской породы людей (изобретателей — не приобретателей), которым, по большому счету, все равно где творить: в чудовищном ли бараке под Москвой (где когда-то годами жил он, Рабин, представитель Лианозовской школы и один из организаторов «Бульдозерной» выставки), в двухэтажной ли парижской мастерской...

* * *

В Париже Рабин с 1978 года. Советского гражданства его лишили в возрасте пятидесяти лет. Спустя многие годы вернули. Но вот сообщить об этом позабыли. Отняли — не спросили, вернули — не спросили также.

* * *

В 1997 году я вновь видел Рабина в Париже, во время концерта братьев Мищуков в зале Дома русской культуры. Он совершенно не изменился. Такой же лысенький, худощавый дяденька. Он меня не узнал, а я о себе напоминать не стал.

Как только Рабин вошел в зал, к нему тут же подбежал какой-то другой журналист. Попросил о встрече. Забавное дело — Рабин ответил ему примерно так же, как и мне в 1991 году:

— Приходите в гости, я вам с удовольствием покажу картины!

Как только концерт Мищуков закончился, Рабин моментально откланялся. Хотя потом предстоял еще фуршет. На пустяки истинные художники не отвлекаются

Улангин

Был несколько лет назад в мастерской замечательного чебоксарского художника Игоря Улангина. Холсты, краски, компьютер, офортный станок. Ничего лишнего.

Игорь и живет в мастерской.

Спрашиваю:

— А где же ты спишь?

— На полу, в спальном мешке. Просыпаюсь и сразу начинаю работать.

Вот так и должен жить настоящий художник.