НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Голоса свободы

Глеб Морев. Диссиденты. — М.: АСТ, 2017. — (Ангедония. Проект Данишевского).

«Идешь по глухой, нищей деревне, а за тобой едет черная «Волга» с пятью антеннами», — вспоминает один из героев книги Сергей Григорьянц. Эта зарисовка и множество других, описанных в «Диссидентах», больше похожи на наполненный сарказмом анекдот. Следователь, который оправдывается перед обвиняемым, понимающие, что «лечат» здорового, врачи… В этом театре абсурда все роли яркие!

Энтузиазм, идейность и желание справедливости — все то, что так ценилось при становлении Советского Союза, в стагнированной системе обрело враждебный смысл. Да, парадокс. Новое время ими богато. Оттого диссидентство и выглядит теперь как что-то само собой разумеющееся, что-то такое, что обязательно должно было случиться. Ведь Солженицына и Бродского мы уже три десятилетия читаем, перелистывая качественно изданные книги, а не ветхую папиросную бумагу. Отчасти факт благополучной на сегодняшний день литературной судьбы притупляет пронзительность прошедших событий. Но стоит ли считать эту страницу истории завершенной?

Автор одного из предваряющих основное повествование текстов — Йенс Зигерт (руководитель Фонда имени Генриха Бёлля в России с 1999 по 2015 гг.) пишет о понятии свободы на Западе и Востоке. Желание перемен хотя и объединяло идеологов, находящихся по разные стороны баррикад, но имело разную природу. «На Западе звучало требование дать больше свободы (свобод) и возможностей (а уже имеющейся свободой можно было пользоваться для реализации этих требований), в то время как на Востоке нужно было сначала обеспечить себе основные права и свободы и не оказаться в тюрьме, лагере или ссылке из-за своих требований». По мнению Зигерта, острая потребность в справедливости стала предвестником актуального и в наши дни явления, которое он называет «языком права». Этот язык был сформирован благодаря интеллектуальной идейности и разноликости диссидентства.

Еще одна вступительная статья, написанная координатором программы «Демократия» Фонда имени Генриха Бёлля в России Нурией Фатыховой, посвящена дружбе немецкого писателя Генриха Бёлля и германиста Льва Копелева и ее серьезному влиянию на судьбы советских диссидентов. Эта история не просто предваряет интервью с героями книги, а становится частью кольцевой композиции. И если вначале описание больше напоминает исторический экскурс, то опубликованное на заключительных страницах книги письмо Копелева имеет совсем иной эффект.

Книга Глеба Морева (сам автор называет ее «проектом») — словно документальное кино, где нет авторской оценки, но есть прямая речь, воспоминания и чувства, благодаря которым картина становится более ясной и понятной. Автор максимально нейтрален, используя даже в названии глав прямую речь. Он лишь задает вопросы, оставляя за героями право не отвечать. Размышления участников плавно вплетаются в хронологию диссидентства. Голос каждого из них не теряет своей уникальности. За счет описания бытовых подробностей, любовных страстей, дружбы, ненависти и предательства временные границы словно бы стираются.

Все в этой книге — по-диссидентски. Даже сам формат интервью, максимально демократичный вариант подачи материала, снимает академический налет, свойственный, кажется, любому обращению к прошлому:

«— А ваше нежелание с ними сотрудничать их бесило, да?

— Абсолютно!

— А сама суть вашего процесса, дикость обвинения — при том, что тексты, которые вы распространяли, в основном были литературные, стихи или проза, — это их не смущало? Вы же не закладывали бомбы, не организовывали независимых профсоюзов, не призывали к забастовкам…

— Они говорили: “Мы — исполнители законов, мы крови не жаждем, но закон исполним”. Вот такое римское право, видите ли...» (из интервью с Михаилом Мейлахом).

В какой-то момент начинает казаться, что в руках журнал, один из тех, что издавали и распространяли среди своих. А кому же еще интересно, чем и как жили борцы за права и свободу в Стране Советов?

Книга разделена на двадцать глав. В каждой из них новый главный герой рассказывает о том, что повлияло на его взгляды и как система боролась с его инакомыслием. Чаще всего, говоря о своих убеждениях, диссиденты оперируют понятием нравственности. «Моя нравственная позиция обнаружилась и дальше не менялась, а вот школьный еще интерес к праву и истории, вновь давший о себе знать, не был удовлетворен», — рассказывает Сергей Ковалев. Вера Лашкова, вспоминая меткую фразу Солженицына «жить не по лжи», говорит, что эти слова максимально точно описывали повседневность диссидентов: «Была каждодневная жизнь, без рисовки и без позы. Но только с сохранением своих нравственных обязательств, устоев». Такое качество нельзя приобрести по случаю, оно врожденное. Именно это и объединяет всех участников проекта при наличии разных целей. У каждого из героев — своя история, но очевидным становится тот факт, что невозможно стать диссидентом или прекратить им быть. Ирина Кристи признается в своем интервью: «Я антисоветчица, извините, буквально с рождения».

«Все читали самиздат, все слушали Окуджаву, Высоцкого, Галича», — вспоминает атмосферу того времени Александр Даниэль. Узкий круг равных по духу и общие литературные интересы, напряженность и ожидание обысков стали плодотворной почвой для развития острого специфичного юмора, свойственного людям интеллектуальным. В нем — и сарказм, и грусть, и житейский оптимизм. И чем абсурднее реалии, чем катастрофичнее сакральный смысл сказанного, тем гармоничнее и забавнее звучат подбираемые слова. Так, например, основатель Литовской Хельсинкской группы Томас Венцлова, рассказывая о том, как его лишили советского гражданства: «Мы называли это “космонавтами”... А я был девятый, то ли Терешкова, то ли Попович, во всяком случае, в первой десятке “космонавтов”. Причем Солженицына в этой плеяде первопроходцев сравнивали с Гагариным». Или как в истории Виктора Давыдова, которому обвинение предъявил знакомый семье следователь прокуратуры: «Ситуация сложилась слегка дурацкая. Дело в том, что, во-первых, Иновлоцкий был студентом моих родителей, а во-вторых, отец Иновлоцкого был другом моего деда, по профессии Иновлоцкий-старший был портной и даже шил мне костюм, когда я был еще в школе. Теперь его сын “шил” мне дело».

Кому-то удалось избежать ареста, у кого-то их было несколько. О том, с чем пришлось столкнуться в тюрьмах, лагерях и психиатрических больницах, подробно и без прикрас рассказывают участники, прошедшие жернова «исправления». Три, пять, семь, десять лет лагерей строгого режима… Или двадцать лет, как в случае Егора Егоровича Волкова. За организацию забастовки бригады строителей в Находке он отсидел в Благовещенской спецпсихбольнице двадцать лет.

Но и после пережитого героев не покидает ирония: «Поскольку же большая часть тепла уходила ментам за зону (в бараке в морозы было +6°), то я определил для себя такой принцип: в мороз нечего стараться — все равно не натопишь, а когда тепло, нечего и топить, и вообще источник тепла должен быть внутри человека». Тут же Михаил Мейлах замечает, что про источник тепла — это шутка. Так аллегорично ученый говорит о самом важном — о духовном стержне. Ведь только благодаря цельности, в которой заключается осмысленность существования, получается не потеряться и идти вперед. Именно внутренний источник тепла и помогал Мейлаху писать стихи, находясь в лагере: «В письмах маме мне удалось переслать буквально по строчке целую книгу стихов, которую я там написал, сопровождая комментариями: вот какое замечательное стихотворение Евтушенко я прочитал в газете “Правда” — а в следующем письме — следующая строчка. А мама из полученной мозаики склеивала тексты. Книгу я озаглавил “Игра в аду”, хотя Бродский потом предложил другое название — “Камерная музыка”».

И теперь, когда на смену одной эпохе пришла другая, герои книги продолжают транслировать свои убеждения, находясь в разных городах и странах, занимаясь преподаванием, журналистикой, правозащитной деятельностью.

В заключение автор публикует одно из писем Копелева и его жены Раисы Орловой к чете Бёллей, датированное 1973 годом. Прямая речь, не прерываемая ремарками, больше похожа на крик души. «Но ты уже достаточно хорошо нас знаешь, чтобы понимать и представить себе, насколько твои друзья здесь нуждаются в тебе, причем не только в твоей практической помощи, твоей поддержке — хотя для многих это всегда имело и имеет величайшее значение, в 1968 году ты решительным образом помог и мне. Тем, что я выжил в эти годы, я главным образом обязан именно тебе», — признается советский ученый.

Он просит помощи, перечисляя фамилии людей, которым угрожает особенная опасность. Список большой, и кажется, что в него включены абсолютно все, о ком когда-либо слышал Копелев. Голос надежды, искренняя боль за будущее товарищей словно разрывают пространство и время, и послание обретает черты молитвы о здравии и помощи, где перечисляются имена всех близких.

Глеб Морев во вступительной статье замечает: «История советского диссидентства не написана до сих пор». Есть публикации и книги, но фундаментального научного труда пока нет. Может быть, это связано с тем, что диссидентство как явление не представляло собой цельного организма. История каждого из участников движения — история личности человека, его восприятия реальности и существования в ней. Вот и проект «Диссиденты» — о том, что один в поле все-таки воин.

Ирина Бирюкова