|
ОБРАЗ ЖИЗНИ
Об авторе | Юрий Тимофеевич Комаров родился в 1940 году в Москве, окончил УДН (1966), получил диплом инженера-строителя и переводчика. Работал в проектных организациях в России и за рубежом. В постсоветский период был заместителем начальника Управления науки и проектных работ в Госстрое РФ. Удостоен звания «Почетный строитель России».
Юрий Комаров
Неоправдавшиеся ожидания
Опираясь на сталинские достижения в области науки и техники, Н.С. Хрущев за десятилетие своего правления смог запустить первый искусственный спутник Земли, построить первый атомный ледокол «Ленин», и, наконец, первым космонавтом планеты стал русский старший лейтенант Юрий Гагарин. Весь мир научился не только выговаривать, но и писать с таким сложным спеллингом чуть ли не из сплошных согласных состоящую фамилию «Khrushchev».
Хрущеву претило противостояние двух систем, и он искал разрядки. В одностороннем порядке он трижды сокращал вооруженные силы: в 1955 и 1958 годах — на два миллиона сто тысяч и в 1960-м еще на миллион двести тысяч. В 1956 году появился новый министр иностранных дел, готовый поработать на понижение градуса холодной войны. К этому времени в мире наметились признаки снижения напряженности в международных отношениях. Но тут, как назло, война из-за национализации Суэцкого канала, венгерские события, переговоры с Японией по поводу заключения мирного договора и принятие декларации, с которой мы и сегодня не знаем, что делать… В начале 1961 года обстановка вновь обострилась. А чтобы нас не считали слабаками, в том же году 30 октября на Новой Земле было испытано самое мощное взрывное устройство в истории человечества.
Параллельно наметились подвижки в области культуры и спорта. Сначала за границу выпустили на официальные турниры советских футболистов. Затем на гастроли поехал Большой театр — вся труппа с оркестром.
Оставалось образование.
В феврале 1960 г. Никита Сергеевич, будучи с визитом в Индонезии, на встрече со студентами и преподавателями одного из университетов нежданно-негаданно сделал заявление о создании в нашей стране нового учебного заведения с очень непростыми задачами мирового масштаба. Исходя из этого, газета «Правда» уже 24 февраля 1960 года оповестила страну об учреждении университета дружбы народов, обозначив это как официальное решение Правительства СССР, и в общих чертах сформулировала основные цели и задачи университета в подготовке высококвалифицированных кадров для бывших колониальных стран. Вышло и постановление ЦК КПСС по этому вопросу.
Собиралось ли руководство повторить неудачный сталинский опыт с созданием ИФЛИ — Института философии, литературы и истории (1931–1941), этакого пушкинского лицея, но с интернациональным содержанием, — сказать трудно. Ведь тогда в ИФЛИ перешла профессура из МГУ, имевшая классическое образование, и даже тридцатипятилетние доценты, окончившие гимназии, удивлялись незнанию у студентов иностранных языков. Таков разрыв времен. Что говорить о сегодняшних профессорах, сплошь и рядом не владеющих языками?
Учредителями Университета дружбы народов стали квазиобщественные организации: Союз советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами, ВЦСПС, Советский комитет солидарности стран Азии и Африки и Комитет молодежных организаций СССР. На совместном заседании они назначили ректором УДН замминистра высшего и среднего специального образования СССР, доктора технических наук, профессора Сергея Васильевича Румянцева (1913–1990). Но поскольку учредители были квазиобщественными организациями, то в условиях социалистической демократии утвердить назначение Румянцева должен был государственный орган исполнительной власти — Совет министров СССР, что он и сделал своим постановлением. Но этого мало. Назначение проходило при активном участии ЦК КПСС. Румянцев был принят Секретарем ЦК М.А. Сусловым, который напутствовал его словами: «Если из стен университета выйдет хотя бы один Ким Ир Сен, можно считать, что свою функцию университет выполнил».
Создание университета на голом месте вызвало головную боль у новоявленного ректора и его команды. Кроме организации учебного процесса, необходимо было срочно решить вопрос адаптации студентов, собранных чуть не с половины стран Земли, к нашим не только климатическим, но и социальным условиям, отличным от западного образа жизни, к которому они в той или иной степени были приучены. По мере увеличения численности студенческого контингента начались и различные выступления, благо почву для них всегда можно было найти.
В феврале 1961 г. университету присвоили имя Патриса Лумумбы, конголезского политического и общественного деятеля, в то время символа борьбы народов Африки за независимость. Естественно, нужны были и студенты — последователи Лумумбы с его родины. Но с его соотечественниками университету как-то не везло: все попадали на учебу конголезские студенты — постоянные посетители американского посольства, что не могло радовать руководство УДН. Некоторых из них пришлось отчислить за неуспеваемость. И хотя конголезцы учились с самого начала, с 1960 года, за время существования университета для Демократической Республики Конго было подготовлено лишь около 70 специалистов.
Моему поколению памятен Карибский кризис 1962 года. Самодовольный Хрущев посчитал, что он может подбросить ежа в штаны дяди Сэма. На Кубу морским путем с июня по 27 октября 1962 года секретно было доставлено около 2 тысяч советских военнослужащих, 24 ракеты среднего радиуса действия Р-12 и 16 ракет промежуточного радиуса действия Р-14 с ядерным боекомплектом, 9500 тонн стройматериалов и оборудования. Американцы выставили СССР ультиматум — срочно убрать ракеты. Особое напряжение было в университете, мы, студенты, не выходили из аудиторий, в зале нас собирали чуть ли не каждые два часа. Наконец, по радио в 16 часов в воскресенье 28 октября передали письмо Хрущева Кеннеди. Мир с облегчением вздохнул.
Но это одна сторона дела. Коммунистическое руководство Кубы расценило компромисс с США как предательство со стороны Советского Союза и нарушение данных Хрущевым заверений ни в коем случае не убирать ракеты. Кроме того, решение, положившее конец кризису, было принято исключительно Хрущевым и Кеннеди, без участия Фиделя Кастро. После разрешения кризиса прежний энтузиазм в отношениях между Кубой и Советским Союзом пропал. Это была первая трещина в братских отношениях наших стран, что не могло не отразиться на университете. «А русские-то — трусы», — мелькнуло в головах многих латиноамериканских студентов, уровень радикализма зашкаливал.
После ухода с политической арены Хрущева и прихода на руководство экономикой прагматика А.Н. Косыгина в 1965–1968 гг. финансовый поток на остров Свободы стал пожиже. По некоторым вопросам между Кубой и СССР усилились разногласия. К тому же в середине 1960-х годов маятник общественных отношений явно качнулся в сторону активных революционных выступлений, с одной стороны, и реакционных переворотов — с другой.
Кубинские руководители упрекали советское руководство за недостаточную, по их мнению, твердость в отстаивании революционных принципов на мировой арене и недостаточной экономической помощи. Сама Куба слишком большие надежды возлагала на скорую победу революционных сил в других странах Латинской Америки и активно помогала революционерам этих стран, за что ее нередко обвиняли в экспорте революции. Руководство же университета стояло на противоположных позициях.
По словам историка Л. Пономаренко, когда в 1960-е годы кубинские студенты начали «проталкивать идеи Че Гевары» среди латиноамериканских студентов Университета дружбы народов, руководство вуза предприняло меры по постепенному уменьшению кубинского землячества. Университет обратился к Минвузу с просьбой распределять кубинцев по другим учебным заведениям СССР, где не было большой латиноамериканской общины. А с 1968 года кубинцев перестали принимать в УДН. Трудно описать состояние Румянцева на приеме у посла Кубы 1 января 1968 г. по случаю 9-й годовщины кубинской революции, когда у тебя в университете осталось 12 студентов этой страны, да и те выступают с лозунгом: «Единственный путь борьбы с империализмом — вооруженная борьба». А ведь в 1960–1962 гг. они составляли чуть ли не половину всего латиноамериканского контингента. В 1969 г. статистика зафиксировала последнего кубинского выпускника, после чего на тот период в графе против Кубы значились нули.
Крупным событием, попавшим в западные СМИ, стала серьезная расовая манифестация вдекабре 1963 г. В час дня на Красной площади в Москве произошла первая интернациональная антисоветская демонстрация, в которой участвовало больше 400, а на самом деле не более 150, студентов-африканцев. У нас на лекции, а это 4 группы, 60 человек, из африканцев присутствовал лишь один Вильям, парень из Кении. Манифестация была вызвана убийством, или, во всяком случае, таинственными обстоятельствами смерти одного студента-африканца, уроженца Ганы. Возвращаясь от своей русской подруги в весьма нетрезвом виде, он вывалился из вагона электрички (тогда в электропоездах не было автоматических дверей). Тогда же африканцы поставили вопрос о дне открытых дверей для таких подруг. Естественно, кроме запрета, другого решения не могло и быть, что не способствовало разрядке напряженности в отношениях между африканцами и администрацией. Хотя вопрос и был загнан вглубь, но все время теплился.
Примерно такой же случай произошел летом 1964 г. с латиноамериканским студентом-горняком, направлявшимся на практику в Кривой Рог. Решив после ресторана проветриться, он, не дойдя до своего купе, открыл дверь тамбура и выпал из вагона. Советский студент Е. Олиференко, который находился с ним, был исключен из университета. Где-то в 1963 г. в соседней квартире повесился эфиоп (на Мосфильмовской в общежитии было поквартирное заселение), а с ним в комнате жил советский студент-медик В. Лымин, но он как-то выкрутился, его не исключили. Иногда Румянцев поступал и с иностранцами круто, а уж с русскими обходился особенно жестко.
30 сентября 1965 г. в Индонезии произошел армейский переворот, который полностью изменил геополитическое положение страны. Из основателя движения неприсоединения, из оппонента западных держав Индонезия надолго превратилась в сателлита США. При этом военная верхушка, поддержанная радикальными исламистами, тотально физически, через реки крови, уничтожила политическую оппозицию. Начались разнонаправленные выступления индонезийских студентов за и против разгрома КП Индонезии.
Маятник революционного радикализма особенно сильно проявил себя в УДН. Все кубинские и многие другие студенты стали безапелляционными сторонниками Ф. Кастро и Че Гевары. Как вспоминает участник тех событий мой приятель японский студент Х. Хирота: «Во время встречи с нами Румянцев, чувствуя слабость своих аргументов, так завелся, что стал пунцовым. Создалось впечатление, что он как будто испугался их. Даже студентки-девушки, сидевшие совсем близко к ректору, откровенно смеялись — был такой неожиданный кадр. Присутствовавший на этой встрече проректор Голубев (1926–2016), несший ответственность за соблюдение установленного курса для подчиненной организации, не мог представить такого позорного сбоя в работе ее главы.
Лично мне Румянцев был жалок. Ему не приходили в голову более разумные аргументы, как только меры устрашения, чтобы припугнуть юные горячие студенческие головы. Он должен был говорить со студентами, не выходя из себя, как подобает педагогу-воспитателю, не как бюрократ или дипломат, а как пастырь: “Да, дорогие студенты, вы совсем не виноваты, вся вина лежит на агрессорах Запада в главе с США — империалистом № 1…” и т.д.».
В это же время США развязали военные действия во Вьетнаме, и, хотя дружба КП Японии с КП Китая подходила к концу, КПЯ придерживалась революционного догмата. По воспоминаниям моего приятеля Х. Кавая, при подготовке к первомайской демонстрации 1966 г. японское землячество обратилось к руководству УДН (такова в то время была процедура оформления колонн демонстрантов) с просьбой рассмотреть лозунги колонны японских студентов. Японцы чувствовали, что вопросы к ним будут. Ректорат, а по сути партком вместе с проректором Голубевым не дал «добро» японцам нести на демонстрации революционные лозунги, направленные против американских империалистов в борьбе за независимость и национальную целостность Вьетнама. Студентов собрали в одной из аудиторий университета, и Румянцев пытался увещевать непослушных не выступать под предлагаемыми ими лозунгами. Но когда он почувствовал, что говорит в вату, категорически предложил им на стипендию купить танки, самолеты и автоматы, чтобы лететь во Вьетнам и сражаться с американскими агрессорами. В ответ на такие угрозы японское землячество на первомайскую демонстрацию не вышло. Хотя раньше это были самые организованные участники, можно сказать, образцово-показательные демонстранты, всегда с нужными политическими лозунгами сегодняшнего дня.
В истории УДН им. П. Лумумбы в 1960-е годы были и многочисленные акции протеста просоветского толка: демонстрация у посольства Бельгии в связи с убийством П. Лумумбы, студенческий митинг в связи с агрессивной позицией США по отношению к Кубе. Подобные демонстрации случались и в последующие годы — у посольств Франции, Великобритании, Китая и других государств. Сколько чернил было вылито на стены посольств, никому не ведомо. Представьте себе фасад дома Игумнова на Большой Якиманке (посольство Франции), который темпераментные киприоты залили чернилами. Ведь здания посольств сплошь и рядом были памятниками архитектуры, но очищать их от проявления интернационального вандализма приходилось советскому государству. Случались и несанкционированные митинги, особенно связанные с агрессивными действиями США, Франции, Англии против независимых государств Азии, Африки, Латинской Америки, их национально-освободительных движений. Формально, борясь с недопущением таких политических акций, совет университета, ректорат, партийная и комсомольская организации совместно с землячествами проводили как бы разъяснительную работу среди иностранных студентов. Так положено, но демонстрации, тем не менее, проходили под патронатом парткома.
Участвовали студенты УДН и в политических беспорядках. В 1964 году марокканцы оккупировали свое посольство в Москве в знак несогласия с действиями их правительства. Рабат потребовал от Москвы выслать бунтовщиков, однако СССР протестовавших не сдал.
На Румянцеве лежала сложная роль главноуговаривающего, миротворца в разрешении различных внутренних и межнациональных конфликтов, иной раз возникших на абсолютно ровном месте. Основной тезис его переговорной позиции: «Вы приехали учиться, а не драться».
Конфликты возникали как в учебных корпусах, так и в общежитии. Иной раз они выходили за пределы университета — на площади и улицы Москвы. Всякое бывало: и кулачные бои, и массовые драки. Столкновение студентов Нигерии и пытавшейся отколоться Биафры выплеснуло на разборки до 500 африканских студентов. И здесь эмоциональное выступление Румянцева предотвратило превращение разгорающейся драки в настоящее кровавое побоище.
Были демонстративные отъезды («отзывы») на родину кубинских, никарагуанских студентов, индонезийцы уезжали в КНР и Голландию после переворота 1965 года…
Х. Хирота рассказал мне такой случай: «До нас, студентов инженерного факультета, дошло печальное известие: Москву покидает группа латиноамериканских студентов, недовольных проводимой университетом политикой сдерживания революционных антиимпериалистических настроений, резко отличавшейся от позиции латиноамериканцев. До поступления в УДН они со своими товарищами воевали за независимость в джунглях Латинской Америки. Спустя примерно год среди студентов распространился слух о трагической смерти в ходе операции одной девушки, все как на фронте… Я ее не знал, но время от времени вне моего сознания в памяти возникал образ этой исчезнувшей жизни одной незнакомой мучачи (девушка по-испански) и судьба ее группы». Африканцы любили нам говорить: «Мы живем под стеклянным колпаком», но, пожалуй, в таком положении находились советские студенты. Руководство не очень-то хотело информировать нас о событиях, происходящих в стенах УДН. Все-таки незримая стена существовала между иностранными и советскими студентами.
Так что забот у ректората был полный рот.
Но, как говорил Румянцев, главное — это учеба. Вот здесь-то и лежала мина замедленного действия.
Как и следовало ожидать, уже в первые два года университет потерял 110 студентов, в основном отчисленных за неуспеваемость, в том числе 66 человек из стран Африки. Часть их была оставлена на повторное обучение, часть направлена на учебу в средние учебные заведения СССР. Это объясняется прежде всего тем, что многие африканские студенты имели довольно низкий базовый уровень подготовки, не соответствующий требованиям, предъявляемым к поступающим в советские вузы.
В 1965 году с помпой, при участии председателя Совета Министров А.Н. Косыгина, в Кремлевском дворце съездов отпраздновали первый выпуск молодых специалистов. Отгремели торжественные звуки оркестров, но медь бравурных маршей никак не могла повлиять на повышение успеваемости. Уже к весенней сессии 1966 г. деканаты представили обширные списки на отчисление — около восьмисот студентов при 3315 участвующих в учебном процессе. Это же каждый четвертый. А в следующем учебном году было отчислено 280 студентов. В какой-то степени результат был понятен.
Конечно, бригадирами на геодезической практике могли быть только советские студенты. Во-первых, мы прошли геодезическую практику в техникуме. Новостью для нас была только мензульная съемка. В моей бригаде был парень из Того, Бертран Осени. На мой взгляд, он был продвинутый студент. Правда, он не читал «L’Humanité», но просматривал «Lettres francaises» и «Libération». Когда я попросил его начертить таблицу, состоявшую из четырех линий по вертикали и стольких же линий по горизонтали, то все линии у него пересекались в пределах листа А4. Конечно, теоретически можно организовать практику для каждого студента отдельно, но это было бы очень дорогим удовольствием — для каждого практиканта нужно выделить по крайней мере двух помощников, но при этом положительный результат не гарантирован.
С самого начала стала превалировать политическая составляющая (собственно, с этой целью университет и был создан) в подборе абитуриентов УДН. Как и принято в демократическом мире, отбором абитуриентов должны бы были заниматься общественные организации без вмешательства государства, если это не обучение по госконтракту или межправительственному соглашению. Да и учредителями УДН были «общественные» советские организации. Тем не менее им удалось установить связи с некоторыми общественными организациями стран Азии Африки и Латинской Америки, которые содействовали отбору кандидатов для зачисления в университет.
Однако некоторые влиятельные правительства третьего мира начали выражать свое неудовольствие тем, что они не были официально уведомлены о порядке набора студентов и не были приглашены к сотрудничеству в отборе кандидатов для обучения в СССР. В таких странах, как Индия, Непал, Камбоджа, ОАР, Эфиопия и Гана, правительственные круги начали проявлять беспокойство по поводу того, что отбор студентов в университет проводится без участия и помимо государственных организаций этих стран. В связи с этим они заявили, что не будут выдавать паспорта на учебу в СССР.
Поскольку посольства СССР не знали своей роли и принципов выбора будущих студентов, то МИД рекомендовал использовать при отборе абитуриентов инструкции, содержащиеся в письме ректора УДН. В этом письме послам было рекомендовано, не обращаясь к официальным властям страны их пребывания, предлагать наиболее подходящие кандидатуры из числа лиц, подавших заявления в университет, соблюдая при этом все меры предосторожности и конспирации, действуя через друзей или особо доверенных лиц. Отсюда следовало, что рекомендованными могли быть в основном дети представителей крупных влиятельных кланов и правительств, а также члены коммунистических и рабочих партий или их подрастающее поколение. Они заранее знали, что их ждет в будущем, изучали только те дисциплины, знание которых пригодится им при занятии высоких государственных постов. Нет, двоечниками они не были, но и высокой успеваемости не демонстрировали, просто не утруждали себя учебой. Большинство иностранных студентов, попадавших в УДН, за исключением разве японцев, были из вполне обеспеченных семей — ведь для того, чтобы претендовать на обучение в Москве, нужны были образование и связи. Такие студенты одевались, как правило, лучше советских, у них был некий лоск и стать, они могли себя преподнести.
Несмотря на некоторые негативные явления достижения в УДН все-таки преобладали. Благодаря СМИ университету был создан имидж вуза планетарного масштаба. Власти тоже отвечали на его успехи наградами. По случаю пятидесятилетия С.В. Румянцева в 1963 г. его наградили орденом Ленина, ему было присвоено звание заслуженного деятеля науки и техники, а в 1967 г. в связи с пятидесятилетием Октябрьской революции ему вручили орден Трудового Красного Знамени, хотя напрашивался только что учрежденный орден Октябрьской революции.
После октябрьского 1964 г. пленума ЦК КПСС и низложения Н. Хрущева интерес к университету в высших сферах власти стал угасать. Он стал чем-то вроде чемодана без ручки: и бросить жалко, и нести неудобно. Ухудшающееся год от года отношение к университету со стороны ЦК достигло к 1970 году апогея.
Поводом для разборок послужила критика руководства ряда коммунистических партий Латинской Америки в адрес УДН. На научной сессии, посвященной 50-летию Коммунистического Интернационала (март 1969 г.), и совещании руководителей коммунистических и рабочих партий (июнь 1969 г.), проходивших в Москве, были высказаны неодобрительные отзывы об идеологической деятельности УДН: здесь готовят не борцов революции, а лишь инженеров и врачей. Кстати, согласно данным за 1960–1970 гг., самыми востребованными оказались инженерные и врачебные специальности, что вполне объясняется тогдашними потребностями в развитии экономики и здравоохранения в странах Латинской Америки. Но, получив диплом, дети потомственных революционеров предпочитали заниматься своей профессией, а участвовать в подпольной борьбе с американским империализмом и его местными пособниками у них не оставалось ни времени, ни желания. А политический вектор в то время в странах Латинской Америки был направлен в сторону революционного радикализма.
По политическим соображениям показательная порка все откладывалась и откладывалась — мешали Пражская весна и ее последствия, чемпионат мира по хоккею в Стокгольме, а главное — 10-летняя годовщина университета, которую торжественно отметили в Кремлевском дворце съездов в феврале 1970 года. Лоббистом в этом деле, а скорее — оппозицией ректору, выступала часть ректората и профессура гуманитарных факультетов под лозунгом «избиения идеологических кадров». Она считала себя ущемленной в часах, в загранкомандировках и т.п.: ведь ректор — инженер, да и ректорат, где не все было спокойно, почти сплошь инженерный. Действительно, инженерный факультет был ведущим подразделением в университете, на нем училась четверть всего студенческого контингента. Нужно иметь в виду, что общий курс обучения для инженеров был урезан до 4 лет (при пятилетнем обучении в советском вузе), а врачей — до 5, вместо 6 лет. К тому же Румянцев, как мне кажется, солидаризировался с сентенцией М.В. Келдыша, в ту пору президента АН СССР, о естественных и противоестественных науках (это как спор вокруг диссертации Мединского) и не очень поощрял часы на гуманитарные науки, исходя из сокращенного срока обучения. Что говорить, у нас не было курса «Технология строительного производства»! К счастью, среди принятых на строительную специальность все советские студенты окончили строительные техникумы, где эта дисциплина была одной из ведущих.
Разобраться с руководством УДН решили в конце 1970 года. Здесь я ориентируюсь на воспоминания свидетелей этакого разруливания элит в СССР времен раннего Брежнева.
Конечно, Сергей Васильевич был достаточно искушен в аппаратных играх, без этого просто немыслимо было, не имея родственного покровительства (он с шести лет воспитывался в детском доме), добраться до ранга ректора, а через шесть лет стать заместителем министра. Но искусство это дается не всем в равной мере. Здесь есть свои ступени, зигзаги и повороты. Одни вступают на стезю бюрократии, видя в этом лишь средство достижения каких-то иных, может быть, более высоких целей, для других в этом — сам смысл жизни. Одни подчиняются ее правилам без охоты, с внутренним сопротивлением, другие — легко или даже с наслаждением. Одни чувствуют себя в коридорах власти неуютно, для других быть изгнанными оттуда смерти подобно. По моим представлениям, правилами этой игры наш первый ректор более или менее владел, а вот как он не уловил требования времени и не разглядел движения фигур на аппаратной доске — не могу представить. Возможно, он все это знал, но не имел инструмента противодействия.
Оппозиция к Румянцеву стала складываться с самого начала. Начнем с того, что был еще один кандидат на должность ректора, фигура довольно влиятельная в коридорах власти. Но что-то не срослось, а злоба осталась. Ведь на такую публичную должность нужно выдвигать людей с определенной долей привлекательности, как Юрий Гагарин, — так учат политтехнологи. Сергей Васильевич, по общепринятому мнению, которое я не раз слышал от иностранных студентов, напоминал типичного доброго русского дядьку, располагающего к себе всем своим обликом, крепко посаженной головой с волнистыми тронутыми сединой волосами, завораживающим тембром голоса. Он спокойно ходил по коридорам и по-отечески разговаривал со всеми студентами, не только с инженерного факультета, где он преподавал.
Обычно в советских учреждениях (например, в университете) оппозиционные группы образовывались на основе взаимных властно-меркантильных интересов, создавая свои элитные группы. Властные функции, даже если не рассматривать коррупцию, хорошо оплачиваются, поэтому люди, занимающиеся творческой, преподавательской или административной деятельностью на значимых ролях, быстро становятся богатыми. Выполнение властных функций — уникальный ресурс, и обладающие ими автоматически попадают в элиту. Верхушка (в нашем случае ректорат) имеет все признаки элитной группы — обладает ресурсом административной власти и способна использовать его в своих интересах.
В ноябре, после праздников, был созван расширенный ученый совет университета. Заседание проходило в зале студенческого клуба — реконструированной бывшей церкви Владимира равноапостольного при Третьем епархиальном училище. Зал и балкон были полностью заняты профессорско-преподавательским составом УДН. Тогда терроризма не боялись, хотя в это время в УДН отметился и самый известный террорист Европы, пожизненно сидящий во французской тюрьме, Ильич Рамирес Санчес из Венесуэлы. Однако приезд в переполненный зал неожиданно, на мой взгляд, а может, и ожиданно, самого М.А. Суслова, второго после Брежнева руководителя КПСС, отвечающего за идеологию партии, его охрану не смущал. Мне неизвестен президиум, воцарившийся на сцене, но председательский колокольчик был в руках Суслова.Если Брежнева никто в ЦК не боялся, то Суслова боялись все. На ученом совете на заклание был выбран завкафедрой философии доктор философских наук, профессор Павел Тихонович Белов (1911–1977). Именно его, как руководителя кафедры, Михаил Андреевич вызвал для объяснения состояния с преподаванием идеологических дисциплин.
— Расскажите, как кафедра обучает марксистско-ленинской философии своих студентов, как готовит их к идеологической борьбе с чуждой нам буржуазной философией, применяя полученные знания по философии марксизма-ленинизма.
Естественные объяснения профессора, выпускника ИФЛИ, историка русской философии, о значении знания студентами различных философских учений в отстаивании правильности идей марксистско-ленинской философии, особенно в условиях латиноамериканских стран, находящихся под пятой США, никак не впечатлили железного начетчика-марксиста, на лице которого не дрогнул ни один мускул:
— Как называется ваша кафедра? Какую философию вы преподаете? Вы что, не знаете, что есть единственно правильная философия — марксистско-ленинская? Остальные философские измышления — абсолютно буржуазные либо мелкобуржуазные, и они совершенно не нужны нашим студентам.
Сам факт проведения заседания расширенного ученого совета нигде не освещался, я узнал о нем лишь сравнительно недавно от своих друзей по университету, да и они не все присутствовали на нем. К тому же прошло почти полвека.
Я решил, что самым информированным в этом вопросе мог быть Х. Кикунами. Он приехал в Москву в августе 1960 г. с первым набором японских студентов и по понятным причинам был выбран председателем землячества. После овладения русским языком Кикунами поступил в Высшую партшколу при ЦК КПСС и через два года ее окончил. Занимаясь партийной работой, он становится членом Секретариата и заведующим Международным отделом ЦК КПЯ. Избирается в верхнюю палату парламента от Компартии Японии. Сейчас на пенсии и пишет марксистские книги, призывая моих знакомых их покупать.
Обучаясь в ВПШ, он не забывал и моих друзей из общежития на Мосфильмовской. Мне запомнился один забавный случай. Как-то он приехал к своим соотечественникам в общежитие с несколькими бутылками пива (более крепких напитков японцы не употребляли) и предложил мне с приятелем выпить за компанию. Мы отказались, так как завтра должны были сдавать экзамен по политэкономии.
— А какой курс собираетесь сдавать? — поинтересовался он.
Мы ответили, а он рассмеялся:
— Да как же можно сдавать политэкономию социализма, если ее не существует?
Мы, что называется, выпали в осадок.
Мне почему-то казалось, что Кикунами знает об этом собрании в УДН что-то такое, что неизвестно нам. Тогда я попросил моего японского друга Кавая, с которым мы жили в одной комнате, узнать подробности об этом собрании у нашего высокого партийного функционера. Кикунами даже предположить не мог, чтобы Суслов приезжал в УДН. На вопрос Кавая он резонно ответил вопросом:
— Ты только подумай, кто такой Суслов и что такое УДН?
Как видим, в партийных кругах так понимали несоразмерность величия второго человека в КПСС и ничтожности какого-то университета, хотя и важного для СССР на мировой арене. Вероятно, Суслов или его помощники вместе с аппаратом Международного отдела ЦК захотели придать незаслуженно важное значение заявлениям лидеров братских партий из Латинской Америки, подняв так высоко планку. А может, просто было решено убрать Румянцева из университета, что подтверждается поведением следующего ректора.
Как полагается, была сформирована комиссия по подготовке решения по проверке состояния дел в УДН. Ей дали установку с акцентом на недостатки в работе ректората.
Обычно в партийной практике председатель комиссии в рабочем порядке знакомил секретаря парторганизации с материалами и выводами комиссии. Я сам через это проходил. Здесь документы не докладывались ни ректорату, ни ученому совету, ни совету университета, а главное, не был ознакомлен секретарь парткома (в ту пору Е.П. Ващекин — доцент с кафедры ветеринарии сельскохозяйственного факультета).
Результатом стало рассмотрение на секретариате ЦК КПСС в отсутствие Суслова под председательством секретаря ЦК А.П. Кириленко вопроса «избиения идеологических кадров» УДН, халатное отношение к преподаванию политических дисциплин и непредоставление соответствующих часов для их полного изучения. Кроме Румянцева и Ващекина, на заседании присутствовали проректоры Голубев, Соколов, Стаев и Шарапов. Решением секретариата рекомендовалось освободить Румянцева С.В. от должности ректора. Об учредителях общественные организации забыли, да они и в комиссии не участвовали. Рекомендация относилась к компетенции Совета министров СССР, который своим постановлением от 22 марта 1960 года № 310 утвердил Румянцева ректором, освободив его от обязанностей заместителя министра высшего и среднего специального образования СССР.
Суть конфликта нигде не раскрывается, будто ее и не было. Просто человек устал и попросился на отдых. А ведь действительно, в декабре 1970 г. С.В. Румянцев по личной просьбе был освобожден от занимаемой должности, а в январе 1971 г. приказом министра переведен на научно-педагогическую работу профессором кафедры теории воздушно-реактивных двигателей Московского авиационного института, где он с 1953 г. учился в докторантуре и откуда началось его восхождение к вершинам иерархической лестницы — с 1949 года он директор Казанского авиационного института, а в 1955 году уже замминистра высшего образования СССР.
На место ректора в декабре 1970 г. пришел другой замминистра из того же министерства. Румянцеву в 1960 г. было 47 лет, а Владимиру Францевичу Станису в семидесятом — 46. Но главное другое. Станис — гуманитарий, и с 1983 года до самой смерти в 2003 году он возглавлял на экономическом факультете УДН кафедру политэкономии. Оппозиция победила. На экономическом факультете при нем открывались новые кафедры, произошло разделение факультета экономики и права на две самостоятельные структуры: юридический и экономический факультеты, в то время как на инженерном факультете уменьшили квоту на прием студентов, были частично урезаны часы, в результате чего некоторым преподавателям пришлось уйти не по собственной воле. Станис четко улавливал веяния времени.
Только после 2003 г., когда третий ректор, уже РУДН, В.М. Филиппов приобрел силу и был назначен министром образования РФ, университет стал каждые пять лет издавать о своем первом ректоре книги, подготовленные руководителем научной группы по истории РУДН профессором В.М. Савиным. Презентация последней книги «Сергей Васильевич Румянцев — основатель и первый ректор Российского университета дружбы народов. К 100-летию со дня рождения» состоялась 28 мая 2013года в Музее истории университета.
Ко мне эта книга попала случайно, поскольку в нашем доме живет еще один выпускник УДН — С.Л. Степаньян, адвокат (он поступил в УДН в 1972 г.). Как-то при встрече он сказал: «У меня появилась книга о первом ректоре УДН, пожалуй, я тебе ее занесу». Хотя автор этих строк был секретарем комсомольской организации инженерного факультета, ему не довелось встречаться и разговаривать с Румянцевым, а только слушать его на комсомольских и партийных собраниях да заседаниях парткома. Поэтому я надеялся почерпнуть что-то интересное из жизни такой многогранной и харизматичной личности.
В основном книга состояла из различных документов, где воспоминания занимают малую часть объема книги и написаны абсолютно в советском духе — от штампа к штампу, ни доли искренности, личного переживания. Написано о чем угодно, но только не о Румянцеве. Странное впечатление: все ходят вокруг да около, а ни человека, ни руководителя уникального учреждения не видно. Кроме всем известных фактов — о занятиях научными экспериментами, о строительных отрядах, о вечерах землячеств, о команде КВН, о самодеятельности, о танцах и т.п., собственно о Румянцеве там ничего нет. Единственно, что можно читать с интересом, да и только знающим жизнь УДН 60-х годов изнутри, — это воспоминания секретаря парткома, а затем проректора А.Е. Голубева (1926–2016), в которых можно обнаружить что-то новенькое. Нигде не прочтешь во всей книге, с какой стати мужчина в расцвете лет вдруг пишет заявление об уходе в связи с ухудшением здоровья, а у Голубева что-то проскальзывает, но нужно домысливать. Представьте, после этого судилища прошло десять, двадцать, тридцать лет, да нет — почти пятьдесят. Советского Союза, КПСС и ЦК уже четверть века как не существует, но нельзя рассказывать о реальных причинах, почему-то никто не хочет говорить, или внутренняя цензура не позволяет. Так или иначе, в нашем чудесном государстве этого почему-то не происходит. Разве обязательно ушедших нужно обмазывать дерьмом или шоколадом? Действительно, в нем было много прекрасного, за что его и любили иностранцы, его не могли унизить ни жесткость к советским студентам, ни даже откровенная дешевка иных слов и жестов, ни твердолобое следование директивам сверху, что в итоге, возможно, и погубило его. Но все тщатся разодеть его как рождественскую елку, а ничего не получается.
Желая смикшировать обстоятельства ухода заслуженного ректора из созданного им университета и представить читателю, что все произошло по объективным причинам, Голубев постоянно, начиная с воспоминаний от 1961 г. (ему тогда было всего лишь 35 лет), повторяет мысль о невозможности работы в таком сложном вузе более десяти лет: «Я тогда добавил: “Да, на десять лет нас хватит, но не более… Кроме того, надо иметь здоровье”». Вот запись от 1969 г.: «Чувствуется, Сергей Васильевич стал уставать… Приступ стенокардии однажды случился. Иногда проявлялась меланхолия». А теперь в интерпретации Голубева заявление Румянцева в связи с подготовкой празднования 10-й годовщины УДН в 1970 г.: «Я свою задачу выполню и после празднования — в отставку». Да где это слыхано, чтобы в СССР или в нынешней России подавали в отставку по собственному желанию?
И, наконец, последнее: «Да, Алексей Егорович, вы были правы — 10 лет прошло. Подошло время подведения итогов нашей личной работы в университете. Придется, как водится, принимать к сведению положительное и нести ответственность за ошибки и недостатки, действительные и мнимые. Я лично устал, подорвал сердце. И я уйду! Уже три заявления лежат в сейфе». Однако на решение Секретариата ЦК несогласный с высокой партийной инстанцией мемуарист восклицает: «Сергей Васильевич был практически здоров, полон сил и энергии и способен руководить коллективом университета весьма успешно еще 10–15 лет». И это несмотря на то, что двумя абзацами выше, на этой же странице, автор пытается нас убедить, что «Сергей Васильевич за 10 лет напряженной повседневной работы сильно устал. «“Износ” сил моральных и физических уже произошел. Он уже и сам стремился освободиться от этой непомерно тяжелой ноши. Я знал, что он уже несколько заявлений написал об освобождении от должности ректора». Где здесь правда, а где лукавство — судить читателю.
А вот его преемника тяжелая работа ректора не угнетала, и он проработал в этой должности 23 года. Оставив пост ректора, продолжил преподавательскую деятельность на экономическом факультете и до конца дней занимал почетный пост президента университета.
Итак, Румянцев идет профессором в МАИ на кафедру двигателей, которой он руководил еще десять лет назад. Вслед за ним ушли «по собственному желанию» присутствовавшие на Секретариате ЦК проректоры и секретарь парткома УДН: Ващекин — в аппарат ЦК, Голубев — в Минвуз начальником управления по обучению студентов, аспирантов и стажеров из зарубежных стран, а остальные как птички пересели на другие ветки, разве чуть пониже, на такие же должности. Больше всех пострадал Румянцев — на упоминание его имени в стенах УДН было наложено табу. Новый ректор даже не разрешил ему присутствовать на защите кандидатской диссертации его аспиранта. Спасибо студентам, которые организовали живой коридор и обеспечили проход Румянцеву в аудиторию, где проходила защита. Но, пожалуй, главное — у него отобрали медобслуживание 4-го управления. Теперь он не был членом коллегии, и в Минвузе ему приходилось выпрашивать у бывших коллег санаторные путевки в любимую им «Нижнюю Ореанду», что по соседству с брежневской госдачей № 1, которую он полюбил за время нахождения на Олимпе.
На приглашения посетить университетские, факультетские и даже кафедральные мероприятия ему приходилось отвечать отказом, он всячески сторонился встреч и с иностранными выпускниками университета, отказывался от приглашений посетить их родину, ссылаясь на здоровье и занятость. Впервые табу было нарушено, а может, снято в 1980 г., и Румянцев пришел на университетское мероприятие по случаю 20-летия УДН. В фойе киноконцертного зала «Россия» он был так плотно окружен почитателями, что к нему невозможно было пробиться.
По случаю 90-летия со дня рождения 18 ноября 2003 г. у кабинета, где работал Сергей Васильевич, была установлена мемориальная доска. На установку доски на фасаде здания, у входа в университет (ул. Орджоникидзе, д. 3) пороху не хватило, остановились на учреждении стипендии его имени. Вот и все почести.
|
