Об авторе | Кристина Гептинг родилась в 1989 году в Новгородской области. По образованию журналист, работает копирайтером. Лауреат премии «Лицей» в номинации «Проза» повесть «Плюс жизнь» (2017). Живет в Великом Новгороде.

Кристина Гептинг

К Николаю

рассказ

Если в рассказе фигурирует бабушка, то, скорее всего, к концу текста она умрет. В моем рассказе бабушка умрет тоже. Вряд ли есть что-то банальнее смерти.

…Бабушка все просила меня написать статью про Николая Чудотворца. А я говорила: ну какой Николай, я работаю в свадебном журнале.

— Ну вот и напиши про пару, которая познакомилась благодаря Николаю! Оба молились Николаю о семье — и вот поженились!

В ответ я кривила губы, ну или закатывала глаза — какие там еще гримасы строят, если приходится выслушивать ерунду.

Последний раз такую мину я скорчила в ответ на бабушкино решение немедленно ехать к Николаю. Ну, к мощам, значит, прикладываться.

— Ты что, с ума сошла? У тебя последние анализы плохие. А дорога!.. Сутки на поезде. Да и очереди там… Ты чисто физически…

— Хватит болтать. Мы едем.

Нет, переубедить не выйдет. Она — главная в нашей мини-семье. Заказываю на сайте РЖД билеты.

Я еще потому с ней не спорю, что боюсь спровоцировать рецидив рака: а ее последние анализы намекают на то, что он вполне вероятен. Правда, дальние поездки ей наверняка не на пользу тоже…

Смятение — вот что будет сопровождать мои дни вплоть до поездки.

За две недели до неожиданного решения приложиться к мощам с бабушкой случился казус. Ну, то есть это я сочла происшествие казусом, бабушка же повторяла: «грех», «горе» и «беда».

Она опрокинула гигантский подсвечник, который стоял перед иконой. Пламя опалило престольную икону — как раз Николая Чудотворца. С нее недавно сняли оклад, чтобы почистить, и она оказалась беззащитной. Впрочем, пострадал лишь самый край иконы. Но этого было достаточно, чтобы бабушка засобиралась на тот свет и, конечно, не в царствие небесное.

В храм она ходила уже лет пять, и раньше ничего подобного с ней не происходило. Наоборот, завхоз на пенсии, она держала в полном порядке тот церковный участок, что ей доверили. Следила, чтобы на лавочку садились только беременные или совсем уж дряхлые старушки, чтобы дети по храму не бегали и не мешали службе. Всегда могла посоветовать, к какой иконе в случае чего приложиться и какому святому свечку поставить. О чистоте вокруг «ее» подсвечника и говорить не надо. А тут — такое.

После происшествия она постилась три дня и читала акафист Николаю Чудотворцу двенадцать раз в день. А потом пошла к отцу Николаю исповедоваться. Тот в ответ на ее страстный, полный самобичевания рассказ сказал чуть рассеянно: «Ничего страшного. Бог простит» — и отпустил, как говорится, с миром.

Но бабушка не верила, что такой грех простится ей вот так легко.

И решила ехать в Москву к Николаю. Грех замаливать.

Перед тем как отправиться к мощам, сходили к маммологу за истолкованием анализов. Все-таки рак вернулся. Но врач был настроен оптимистично: однажды уже удалось перевести болезнь в строгую ремиссию, а это не так часто случается с семидесятилетними пациентами. Да и от операции бабушка отошла отлично — будто бы и не было у нее традиционной для такого возраста гипертонической болезни второй степени.

— А сейчас вообще дело техники! Таблетки пропьем, а там посмотрим, — подытожил врач нашу встречу в увешанном схемами женской груди кабинете.

Бабушку в поликлинику всегда сопровождаю я — чтобы она не забыла ничего из указаний или назначений.

Накануне я пригрозила ей, что расскажу врачу насчет ее планов ехать к Николаю. Поэтому все двадцать минут приема она дрожала, как ртуть в градуснике. Но я не проговорилась. Стыдно сказать: в меня вселился безответственный азарт. Теперь мне уже и самой хотелось пуститься в это путешествие, чтобы увериться: если бабушка попадет к заветным мощам, несмотря на этот чертов рецидив, мы победим и саму смерть.

У меня нет никого, кроме бабушки.

В мои четыре года мама уехала отдыхать в Одессу на неделю… А позвонила только спустя три месяца из Турции. Море, и не Черное, а Средиземное, подарило ей мужчину и навсегда смыло ее из нашей с бабушкой жизни. Нет, конечно, пока мама не начала усиленно рожать, она приезжала, да и я у нее не раз гостила... Постепенно обида на нее прошла (в конце концов, мне тоже нравятся турки: именно во время приездов в Сиде у меня случались самые эмоциональные романы). Я перестала упрекать маму — и вслух, и даже мысленно. Она стала мне дальним родственником — приятным в общении, но без которого легко можно прожить.

Если я боялась чего-то в жизни, то только бабушкиной смерти.

Мы в поезде. Бабушка сует мне вареное яйцо, я ей — тамоксифен.

Выглядит она вполне бодро. Тихонько, но бойко ворчит на разместившуюся напротив компанию молодежи, которая, уставившись в планшет, ругает президента; каждые пятнадцать минут уговаривает меня что-нибудь съесть; даже берется за сканворд, но вскоре решает ложиться.

Заснула, кажется, быстро.

А я в дороге не могу спать, поэтому листаю по очереди фейсбук и инста­грам. Так сложилось, что моя фейсбучная лента — сплошь интеллектуально-ироничная: мои френды посмеиваются над верующими, которые часами потеют в очереди к Николаю. Внутренне я с ними, наверное, согласна: я если и верю в Бога (хотя и не могу утверждать это уверенно), совершенно не понимаю, при чем тут Николай. А даже если и «при чем», остается неясным, зачем привозить мощи из Бари, если его святые останки круглосуточно хранятся в московских монастырях с незапамятных времен?..

И тем не менее скоро я сольюсь с толпой ждущих от Николая чуда. Хотя мне не нужно чуда. Мне нужно, чтобы сработал тамоксифен. Чтобы лучевая или химиотерапия, если они понадобятся, оказались эффективными. Чтобы дома пахло свечками и регулярно от пыли протирался увешанный иконами угол…

А вот в инстаграме пестрее, чем в фейсбуке. Например, там — подруга детства Катя и одноклассница Зоя. Более разных людей найти сложно, но сегодня они обе — у Николая.

Чем сейчас занимается Катя, не знаю, а прошедшие лет десять она провела в ночном клубе — работала гоу-гоу. Вид у нее соответствующий: пересушенное тело с внезапно большой круглой грудью, брови и губы прорисованы резкими татуажными линиями, а на ноге застыл мейн-кун.

Сегодня Катя в платке под «Барберри» постит в инстаграм селфи на фоне православной толпы: «Ради такого не жалко простоять и больше трех часов. Мира и любви вам и вашим семьям, друзья! #НиколайЧудотворец #православие #россия #ачтокатяпросит #пустьвсесбудется» и еще миллион тэгов.

И Зоя. Она поверила в Бога еще в старших классах, столь же резко, как пять лет назад моя бабушка. Бабушку Бог поймал в свои сети с операционного стола, а вот благодаря чему в церкви оказалась Зоя — было неочевидно. Вера стала главным в ее жизни: она работает организатором паломнических поездок, поет в хоре и не замужем.

У Зои доброе сердце: она вместе с подругами из храма собирает помощь малоимущим семьям, ездит с кукольными спектаклями в детские дома. А еще — митингует против абортов. Помню ее осеннее фото из инстаграма: в защиту эмбрионов вместе с ней выступило две, что ли, тысячи человек. И сегодня Зоя сообщила под фото с подругами, что Николаю они молятся об умягчении злых сердец, а также за тех 22 000 детей, что абортируются в России ежедневно.

С фото на меня смотрят восемь решительных женщин: они будто сканируют мою матку. Словно знают, что, забеременей я сегодня, непременно сделаю аборт. Мой аргумент «потому что бабушка болеет раком» они бы вряд ли приняли, но я, скорее, способна на убийство (ладно уж, считаете аборт убийством — так и быть), чем на предательство.

Самое ужасное, что я ничего не почувствовала. Что с бабушкой что-то не то, понял сосед с полки напротив.

Было девять утра, я спала — ведь не сомкнула глаз до семи. Сосед коснулся моей руки, свисающей с верхней полки.

— Девушка! — громким шепотом сказал он. — Мне кажется, с вашей бабушкой не совсем все в порядке…

Я срываюсь вниз.

Она не дышит. Она уже прохладная.

Поезд бежит от светлохвойных тверских лесов, а обнаруживший бабушкину смерть юноша — за начальником поезда.

Мне измерили давление и дали две чайные ложки новопассита. Помню только тихий мат начальника поезда, сведенные беспокойной судорогой лица проводниц и неторопливую аккуратность, с которой заполняли документы полицейские: сначала в вагоне, после — в отделении.

А потом — морг и ночь в комнате отдыха на вокзале. Самая темная в моей жизни.

Была бы у моей бабушки другая внучка, наверное, она бы утешала себя мыслью, что смерти нет, что «там» возможна встреча с самым дорогим человеком. Другая внучка, может быть, исполнила бы бабушкину последнюю волю и съездила к Николаю Чудотворцу — помолиться за бабушку и все такое. Но это другая внучка.

Нет ничего абсурднее мысли о бессмертии души. Если Бог действительно существует, он не будет так издеваться: оставляя живой душу, не давать возможности с ней связаться. Человек ушел — значит, ушел. С пути смерти не бывает трусливых отступлений.

Фейсбук продолжает иронизировать: в чем, мол, разница между очередями к мощам и гей-парадами?.. Инстаграм подсовывает новые селфи, подсвеченные не столько фильтрами, сколько церковными куполами.

А бабушки… Бабушки всегда умирают. Жизнь продолжается. Только смерти в ней теперь чуть больше.