Об авторе | Мария Юльевна Игнатьева (Оганисьян) родилась в Москве. Закончила журфак МГУ, начала работать в ИМЛИ, далее последовала жизнь в Испании. Публикации в «Знамени» (№ 4, 1997; № 9,1999; № 9, 2002; № 8, 2004; № 6, 2008). Книги стихов «Побег» (1997), «На кириллице» (2004), «Памятник Колумбу» (2010). Живёт в Москве.

Мария Игнатьева

Ангелы в тёмных шалях

* * *

Ещё сквозь облако светло,
И те же блёстки на жестянках,
Но сердце бьётся тяжело
На полутёмных полустанках.

На старость с выспренних высот
Смотрю и до сих пор не верю,
Что и она, как всё, пройдёт,
И хлопнет гробовою дверью.

* * *

Зачем нам это кино? Затем ли,
что жизнь короче, чем смерть искусства?
Не мозг лукав, а язык затейлив,
формуя сны из любого сгустка.
Но волны ярости набежали
и с шумом выбелили мне волосы.
Остались ангелы в тёмных шалях,
книжки с ятями, воск и возгласы,
одеревенелый брежнев в каракуле,
мао цзэдун на карауле,
клара без карла, в том же ракурсе
первые идолы — белахмадули...
Гулкая жизнь исчезает с воплем
в ямине совести — пламени адском,
что некогда было родным и тёплым,
как небо под одеялом детсадским.

* * *

Беги из Египта в песчаную степь,
Вдоль сопок, солёных от слёз,
Где Лотовы жёны впечатаны в тень
От мёртвых засушенных грёз.

Постылое иго греха и вины
Ещё с горбачёвских времён.
Пустая пустыня до самой страны,
Где дуб над рекой накренён.

* * *

Юность прошла как повод,
замедленный сон всего лишь,
как Фенимор Купер, «Овод»
Этель Лилиан Войнич.

Не стоит ни строф, ни стопок,
ни элегических думок:
не тополь, не Константинополь
до крестоносцев и турок.

Лишь старости луч осенний
в потёмках стихийных бедствий,
как пыль — золотой, просеян
сквозь решето последствий.

* * *

Никуда не деться
от печали смертной —
укола в сердце
за час до рассвета.
Мысли и образы
то камня тяжеле,
то вспыхнут, как хворост,

не принося утешенья.
Прошлое — тошно:
своё, вестимо.
Всего-то точка,
а всё вместила.

* * *

Что, душа, хорошо тебе
на земле Иберийской пелось?
Каково-то в чужой избе
горемыкалось и терпелось?
Ты нанизывала впритык
окольцованные порывы
на чужой устав и язык,
 виноградники и заливы.
И как волк, всё глядела в лес
под арбатской землёй покровской,
с диким холодом до небес
в беспризорной душе московской.

AVE^*

Скользит по рельсам эшелон,
он «птицей» наречён.
И люди праздные подряд
в нём парами сидят.

Из-под могучего крыла
деревни без числа,
часовни к небу заломив
над трепетом олив.

Кто смотрит фильм, кто пиво пьёт,
кто зря себе живёт,
как юный зяблик на заре,
фонтан в монастыре.

По силе — лёт, по клюву — лов.
Пенсионеров слёт
немолчным говором орёт,
и день ещё багров.

Лети, железная змея,
куда несёт тебя
душистый горный суховей
Испании моей.

* * *

Зачем влечёт меня магнитом
на место выбывших вещей —
к их очертаниям, размытым
небрежной памятью моей?

Печаль-тоска меня снедает
по запахам и тишине,
в которой нехотя светает
любовь, неведомая мне.

Истра

Серо-жёлтой радуя окраской —
полоза узорчатый живот —
Главного конструктора Адасько
улица за окнами ползёт.

Бодрые бегущие субтитры:
«Выпечка», «Игрушки», «Интерьер»,
и аллитерации нехитрой —
«улица Урицкого» — пример.

Вот автобус покидает город:
ледяные сосны, провода.
Мне уже давным-давно не сорок,
да и было ль сорок мне когда?

Ах, с какою важностью печальной
лес и речка движутся без слов
и лежит зимы первоначальной
свежий ослепительный покров.

* * *

Где город мой пятиэтажный,
во сне исчезающий дух,
не нынешний, не эпатажный,
а тот — дураков и старух?
И худо, и бедно одетый,
с авоською в твёрдой руке,
сегодня же мною воспетый
на прошлом уже языке.

Я серую речь миллионов
на бублики режу, что твой —
мой! — Берестов или Аронов,
с просроченною простотой.

Пусть тот же, что мне напоследок
мелькает, — московский закат
останется в памяти деток
как медленный видеоряд.

Пусть юноши в красных кроссовках
на щиколотках расписных
напишут в навальных листовках
о чаяньях главных своих.

Без лишних уже сожалений
я женские слёзы утру:
мы все — мимолётные тени,
сухая трава на ветру.

Мы всем человеческим скопом
отправимся в тартарары,
кто раньше, кто позже, по тропам
непонятой вовсе игры,

зачем-то одним улыбаясь,
а прочих не видя в упор,
полвека уже притворяясь
живыми людьми до сих пор.

Так в прошлое смотрит невеста,
кусая губу до крови,
что где-то есть лучшее место
для жизни, и слёз, и любви.

* * *

               …где-то и я не чужой.

                              Олег Чухонцев

Язык ушёл бесповоротно.

Хоть кол на голове теши,

мужик, пока ему комфортно,

не перекрестится в тиши.

Тупые варварские звуки

косноязычий нулевых —

исчадье дарвиновской скуки

в тоске усилий волевых.

Лежи уютно, Тимофеич,

глотая новые слова,

пока, озвучивая вечность,

немая движется плотва.

И невостребованным плеском

гуляют щуки под водой,

ведь всё равно судиться не с кем,

и нам Чухонцев не чужой.

* AVE — Alta Velocidad Española, высокоскоростной поезд. Ave — по-испански «птица».