ОБРАЗ ЖИЗНИ

Об авторе | Денис Безносов родился в 1988 году. Поэт, критик, переводчик, филолог. Стихи, рецензии, переводы с английского и испанского языков публиковал в центральной периодике. Подготовил к изданию двухтомное издание Тихона Чурилина (совместно с А. Мирзаевым, М.: Гилея, 2012) и книгу переводов Вирхилио Пиньеры (М.: ОГИ, 2014). Дипломант поэтического конкурса им. М. Волошина (2015), лауреат премии «Белла» (2016).

Денис Безносов

Страна поэтов и грабителей

I.

В мае 1499-го тридцатитрехлетний уроженец Куэнки и бывший спутник Колумба конкистадор Алонсо де Охеда высадился на северном побережье Южной Америки, в озере-заливе Маракайбо, и увидел там десятки индейских жилищ, построенных на сваях и соединенных между собой мостиками. Небезызвестному флорентинцу Америго Веспуччи, сопровождавшему Охеду, эти места напомнили Венецию, потому он назвал их Маленькой Венецией — Венесуэлой. Потом было испанское завоевание, золотая лихорадка, истребление индейцев, проходившее здесь довольно рано и весьма основательно, эпидемии кори и оспы, завезенные извне, плантационное хозяйство и рабы, также завезенные извне, мучительная и доселе неоконченная война за независимость и проч. Через шестьдесят восемь лет после возникновения Венесуэлы другой конкистадор, Диего де Лосада, основал в горной долине Карибских Анд на высоте тысяча метров над уровнем моря город Сантьяго-де-Леон-де-Каракас на месте сожженного индейского поселка, принадлежавшего прежде племени Каракас. С тех пор город был дважды разрушен до основания — землетрясениями 1812-го и 1900-го — последнее уничтожило все сколько-нибудь осязаемые свидетельства истории, предоставив двадцатому столетию пространство для эксперимента.

II.

«…Там не так опасно. Сильно преувеличивают. Хотя сейчас кризис. Много голодных бедных людей. Но все-таки не так опасно…» «Все говорят и пишут, что нельзя иметь при себе ничего ценного. Одеваться, говорят, нужно проще. Быть аккуратнее. Это правда?» «Да. Лучше попроще. И не доставать телефон. У вас есть такой простой фотоаппарат? Возьмите его. А телефон не надо. С ним вы будете похож на американца. Хотя лицо у вас не американское. Как будто venezolano¹. Но телефон все равно не вытаскивайте. И часы, лучше снимите часы» «А обручальное кольцо?» «Нет, кольцо ничего, кольцо можно оставить. Но если что-то еще есть золотое, лучше снять. Хотя и кольцо не надо» «Ну хорошо, — говорю, — там везде так опасно? Может, есть районы, где можно расслабиться?» «Не везде. В barrios² очень опасно, очень. Но вы просто туда не ездите. В центре ничего, нормально, — берет карту каракасского метро, — вот тут вы будете жить. Это Alba Caracas. Было американское место. Теперь государственный отель. Выставка будет в Teatro Teresa Correсo, это через дорогу. Метро Bellas Artes (обводит на карте). Тут. Исторический центр тут — Capitolio (обводит). Здесь дом Боливара. А тут дорогой район. Хороший — Altamira (обводит). Я тут работала. Здесь российское посольство (обводит). Здесь Paseo Los Prуceres (ставит звездочку). Там парк, бульвар — красиво…» «Все это безопасные районы?» «Да. Нормально…» «Или и здесь поаккуратнее?» «Да. Но здесь нормально. Если что, говорите Soy Ruso³» Проводит прямые линии по обведенным станциям метро. Отрезок одной ветки метро — от Capitolio до Altamira — и немного по бокам от нее. Получается небольшой прямоугольник. «Вот. Гуляйте здесь. Не опасно. Здесь нормально…»

III.

Самолет Air France садится в аэропорту, разумеется, имени Симона Боливара. Стюардесса по громкой связи рассказывает о москитах, вирусе Зика, лихорадке Денге и последствиях, которые могут проявиться в течение пятнадцати дней после укуса, если не воспользоваться спреем (которого, кстати, здесь не продают).

За окном двадцать семь градусов, страшная влажность и дождь.

Погода в Венесуэле не меняется круглый год. Единственное отличие зимы от лета — длина дня. Зимой день на полчаса короче, чем летом. Зимой темнеет в шесть, летом в полседьмого. Темнеет стремительно. Буквально за пятнадцать минут. Погода же одинаковая — тепло, влажно, иногда выглядывает солнце (мягкое, не палящее), иногда идет сильный дождь. Влажность при этом не снижается. Дышать на улице трудно, особенно поначалу, курить неприятно. Впрочем, курят здесь далеко не все и не всюду, как на Кубе.

За окном — шероховатый рельеф, холмы и вдалеке — горы. С другой стороны — вода, Карибское море. Аэропорт находится на берегу, Каракас отделен от моря горным массивом, поэтому наличие воды в городе совершенно не ощущается.

IV.

Построенный в 1969-м Alba Caracas, некогда первый пятизвездочный отель Венесуэлы и по сей день самый большой и высокий (сто двадцать метров), прежде назывался Hotel Caracas Hilton. В 2007 году отель продали Центру Симона Боливара, а шесть лет назад его окончательно национализировали, передав министерству туризма. На пользу отелю это не пошло. Однако, несмотря на обшарпанность внутренних помещений, истоптанность половых покрытий и историческую усталость всех коммуникаций, снаружи Alba Caracas по-прежнему выглядит величественно и гордо. Своим внешним видом он, разумеется, напоминает американские небоскребы, особенно южные.

Меня поселили на пятнадцатом этаже. Так я получил возможность каждый день любоваться из окна видом на зеленые Анды, выпуклое небо и разномастные и разноразмерные коробки каракасских зданий.

В отеле мне передали сумку. Небольшую, но довольно увесистую. В ней лежали ровные бруски денежных купюр, перетянутые резинкой. По сто бумажек в каждой пачке. Всего около двадцати пачек зеленого (по пятьдесят) и коричневато-бордового (по сто) цвета. Таков местный боливарианский эквивалент ста американским долларам.

В Венесуэле два рынка валюты — официальный и неофициальный, которым действительно пользуются люди. Если на официальном рынке один доллар стоит 650 боливаров (или болов, как их здесь называют), то на черном доллар может стоить около 1300–1500. Таким образом, если менять, скажем, в отеле или в аэропорту, вы получите вдвое меньше, чем если менять у барыг. У каждого есть пара-другая проверенных барыг, благодаря которым на сто долларов здесь можно безбедно прожить довольно долго. Но из-за обилия купюр (а в стране нет бумажек крупнее ста боливаров) процесс оплаты счета в ресторане или товара на кассе в магазине может занимать весьма много времени.

Вы буквально расплачиваетесь пачками, посчитанными заранее, а официант-продавец все при вас пересчитывает. Вы платите огромные груды денег, эквивалентные пяти-десяти долларам, за плотный обед или ужин, и толком не отдаете себе отчета, что тратите значительно меньше, чем кажется.

Самое же неудобное — это размер и вес этих самых денег. Местные не пользуются наличными, а туристы, не желающие рассчитываться по официальному курсу, вынуждены отказаться от использования кредиток и носить с собой авоськи, сумки, рюкзаки денег (я носил рюкзак).

Заселившись в номер, я еще долго смотрел на город за большим окном — от пола до потолка. Потом недолго смотрел на стремительный закат. Потом разглядывал деньги. Потом закрыл дверь на все существующие замки и защелки и отправился спать.

V.

Книжная выставка FILVEN проходит в Teatro Teresa Correсo — по имени пианистки венесуэльского происхождения Марии Тересы Карреньо Гарсиа де Сены, ученицы Антона Рубинштейна.

Театральный комплекс занимает двадцать две тысячи квадратных метров и своим внешним видом несколько напоминает ацтекские пирамиды, увиденные сквозь конструктивизм. Выстроенный из тяжелых каменных глыб, комплекс начинен бесконечными эшеровскими лестницами, переходами, витиеватыми мостиками от здания к зданию. К отелю также ведет пешеходный мост, растущий из театра. По этому мосту каждый день я ходил на выставку и обратно, пока местные не посоветовали мне остерегаться и обходить мост внизу, по пешеходному переходу.

Под потолком в центральном пространстве висят белые кубические «люстры», подрагивающие от ветра, — кинетические скульптуры венесуэльского художника Хесуса Рафаэля Сото. На фасаде здания Университета искусств, примыкающего к театру, — пять танцующих балерин или, возможно, пять балетных фигур, изображаемых одной балериной. Напротив — на перекрестке — некая современная скульптура — огромная красная загогулина, растущая из асфальта вроде ствола дерева или абстрактного червя.

На улицах Каракаса много подобных скульптур — больше, чем памятников освободителям и борцам за независимость, даже больше, чем Боливаров. Они располагаются не только около музеев или в парках, а повсюду. Скажем, у какой-нибудь дорожной развязки, у небоскреба, в тупиковом переулке или, как здесь, просто посреди перекрестка. Надо сказать, к этим скульптурам относятся аккуратно — как правило, на них ничего не написано и не нарисовано.

Со всех сторон театр окружен густой застройкой — башни небоскребов и обшарпанные многоэтажки муниципального жилья сливаются в одну плотную массу. Небоскребы здесь — по нынешним мировым меркам — не высоки, но выстроены рядом друг с другом, едиными ансамблями. Вместе с другими домами они занимают по несколько кварталов и, чтобы попасть на параллельную дорогу, располагающуюся за рощей домов, пришлось бы долго ее обходить окольными путями.

Для удобства пешеходов были придуманы сети переходов под небоскребами и примыкающими к ним домами — бесконечные ходы, множащиеся за каждым новым поворотом. Одинаковые тоннели-лабиринты, где можно блуждать часами, если не знать точного пути. Переходы, где проводит свободное и несвободное время местная беднота и всевозможные представители социальных низов.

Так сам город породил метафору социума, достойную антиутопии Балларда. Вверху — гигантские небоскребы, потасканные двойники флоридских, железобетонные продолговатые колоссы, внутри которых живут весьма состоятельные люди; где есть всевозможные удобства, тренажерные залы, бассейны, просторные квартиры, парковки и прочее. Внизу — бетонные лабиринты, каменный кишечник, берроузовский Танжер. По углам и стенам стоят-сидят-лежат люди в лохмотьях. Здесь они ведут беседы, спорят, устраивают разборки, здесь едят и ночуют, здесь есть дешевые продуктовые магазины, кабаки и забегаловки, прачечные и мастерские по ремонту одежды и обуви, здесь торгуют фруктами, жареными бананами, лепешками, разнообразным тряпьем, наркотиками, лекарствами — чем угодно, что удалось достать легально и нелегально. Здесь, как и наверху, есть все, что требуется для жизни. Но жизнь разная, и к ней предъявляются разные требования.

Вообще классовое деление в Венесуэле выражено четко. Если богат — ты не можешь воспользоваться общественным транспортом, ты должен, несмотря на пробки, всегда передвигаться на автомобиле. Для богатого — отдельные районы, отдельные магазины-рестораны-рынки и т.д. Единственное — для грабителя все равны — бедный, богатый — не важно.

Состоятельные жители Каракаса изо всех сил стараются защититься от окружающего мира. Их дома (большие, красивые, на западных окраинах города) и участки (засеянные цветами, деревьями, застроенные фонтанчиками и беседками) окружены высокими металлическими заборами, верхняя часть которых — колючая проволока и электрический ток; дальше прутья забора загибаются и накрывают двор сверху. Дома стоят в больших клетках. Отделенные, насколько это возможно.

Также и небоскребы отделены от переходов — выходы на парковку у жителей домов свои.

Несмотря на очевидную опасность, мы все же постоянно ходили по этим поддомным лабиринтам. На всякий случай я снимал пиджак и прятал его в рюкзак, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

VI.

Латиноамериканские страны склонны создавать культы. Венесуэла — не исключение. Основной культ — генерал, борец за независимость Симон Боливар, даровавший свободу множеству стран региона, но родившийся именно здесь — в Каракасе. Боливар — главный национальный герой Венесуэлы, именем которого названо все — от государственной валюты до самой высокой вершины страны — Пика Боливара, где даже — на самом верху — установлен бюст Освободителя.

Центральные площади всех венесуэльских городов, как улицы Ленина, носят имя Боливара и должны иметь памятник. Причем существуют четкие правила того, как этот памятник должен выглядеть — если здесь была одержана победа, то Боливар сидит верхом на коне, если просто проезжал мимо (а надо полагать, он проезжал мимо всех населенных пунктов Венесуэлы) — ставится бюст.

Другой немаловажный культ Венесуэлы — сорок седьмой президент Венесуэлы Уго Рафаэль Чавес Фриас, правивший страной пятнадцать лет и обладавший несравненной харизмой. Портрет Чавеса в беретке — такой же атрибут городского пейзажа, как Че Гевара на Кубе. Продаются сувениры с его портретом: кружки, кепки, футболки, флажки и проч. Перед входом на выставку гостей встречает растяжка с Чавесом. Издательства выпускают новые и новые книги о нем, его сочинения, интервью, статьи и проч. Причем все это пользуется огромным спросом у местного населения. Книги раскупаются с невероятной скоростью. Скажем, к выставке была выпущена книга El destino de un pueblo⁴, все экземпляры которой были раскуплены за пару часов.

О Чавесе говорят все. Хоть немного, но все. И каждый искренне радуется, что мы тоже хорошо его знаем. Чавес перестал быть просто родным политиком, он превратился в героя сродни Боливару.

Однако на этом венесуэльские культы не исчерпываются. Формой своеобразного культа здесь является поэзия. В Венесуэле невероятное количество поэтов и, что существенней, не меньше читателей поэзии. Причем, в отличие от Кубы и вездесущего Хосе Марти, здесь нет как таковой фигуры национального поэта. Есть поэт и основоположник латиноамериканской филологии Андрес Бельо, которого знают и любят. Но это не Марти и не Пушкин.

Культ поэзии ощущается и на бытовом уровне. К поэту в разговоре относятся с особым уважением. К прозаику — тоже, но поэт — все же важнее. Это фанатичное внимание к литературе посреди экономического болота потрясает сильнее, чем экзотические животные, фрукты и какао-бобы, растущие повсюду.

Изо дня в день по книжной выставке прогуливался местный министр культуры (и поэт) Фредди Наньес, своим внешним видом едва ли напоминающий госслужащего — он молод, с длинными волосами, собранными в хвост, неофициально одет и прекрасно разбирается в современной литературе Венесуэлы и не только.

В последний вечер моего пребывания в Каракасе в лобби отеля меня окликнула женщина и попросила разрешения представить меня министру. Мы подошли к столику. За ним сидели двое колумбийцев, и Наньес им что-то энергично рассказывал. Женщина (имя которой я сразу позабыл) представила меня.

Мы стали говорить о литературе, разговор зашел о Гомбровиче и Пиньере. Я признался, что переводил последнего, и мы перешли на тему поэзии. Наньес долго и увлеченно рассуждал о поэтах — о Видалисе, Уйдобро, Лесаме Лиме, Монтехо, о каких-то современных венесуэльцах. Сыпал цитатами и явно наслаждался своей стихией. Потом предложил открыть бутылку вина, на этикетке которой большими красными буквами было написано DADA.

VII.

Каракас расположен на возвышенности и окружен горами. Поэтому высота не ощущается. Кажется, город уложен в низину, в огромное ущелье. Горы видны из любой точки города. Укрытые густым туманом, перемешанным с синеватыми облаками, поросшие сплошными зелеными гущами массивные горы загораживают собой горизонт. Вместо него — неровное очертание, изогнутая линия, отделяющая землю от неба. Город всегда на зеленом фоне — утрачивает издалека свои шершавости и погрешности.

По всем горным склонам — по бокам от каменных улиц и бежево-серых многоэтажных параллелепипедов, ровных бульваров и полудиких парков — разбросаны разноцветные домики-коробки. Barrios. Аналог бразильских фавел. Городские трущобы, где живет около половины населения Каракаса. Замкнутая социальная структура, государство внутри города, где есть свои законы, свои дороги, своя работа, есть инфраструктура, но может не быть водопровода и электричества.

Барриос — куда более замкнутое пространство, чем фавелы. И куда более опасное. Здесь не проводят полицейских рейдов, разве что на «опушке», сюда, конечно, не ходят жители обычных городских районов. Об опасности барриос говорит еще и такой красноречивый факт: бразильские домики сделаны из металлических листов, каракасские — из бетона (иными словами, где бы вам хотелось оказаться во время перестрелки). Со стороны барриос выглядят крайне жизнерадостно — ярко-желтые, красные, зеленые, синие домики на фоне темно-зеленых гор и серого мегаполиса внизу. Из-за своей фотогеничности они сразу обращают на себя внимание, затмевая красками безрадостный Каракас.

Именно муравейники барриос — главное средоточие местной преступности. Запутанность и закрытость барриос — причина, по которой местные власти даже не предпринимают попыток разыскать виновного в том или ином преступлении. Потому что не найдут. Найти просто невозможно. А если даже отыщут, то не сунутся ловить. Или войдут в долю. Или уже вошли.

У подножий склонов, на которых расположены барриос, в ботанических садах и парках едва ли встретишь людей. Эти места «шерстят». Здесь небезопасно. Как небезопасно и в районах, примыкающих к барриос. Впрочем, небезопасно тут практически всюду. Нужно всегда быть начеку. И всегда следовать мерам предосторожности, с которыми вас познакомит каждый, с кем вам посчастливится встретиться.

Итак, инструкции таковы. Одеваться как можно проще. Особое внимание к обуви — как можно хуже. Носить пиджак не стоит — это маркировка состоятельности или «нарядности». При себе не иметь ничего ценного. Не носить золота (серебро в Венесуэле дешево, а за грамм золота могут убить). Но обязательно иметь деньги (около 20–25 тысяч боливаров) и телефон (который не стоит вынимать на улице): если вас грабят — а грабят здесь всех и почти всегда с огнестрельным оружием, которое свободно продается, — нужно что-то отдать грабителю. Если не отдать, он может вас убить. Поскольку в дальнейшем убийцу искать не станут, его могут остановить разве что здравый смысл, совесть и нравственность. При общении с грабителем, разумеется, нельзя смотреть ему в лицо. Говорить, что ничего нет, бесполезно — обыщут, а потом, скорее всего, станут стрелять.

У каждого венесуэльца есть рассказ о том, как его грабили. У многих таких рассказов несколько. Кого-то в метро с ножом. Кто-то ехал в автобусе — в него влезли три подростка с пистолетами и обобрали всех. Кого-то — на оживленном проспекте или в парке.

Крайне популярный метод грабежа — на мотоциклах. Помимо классического «сорви-с-прохожей-сумку», также действуют более прямолинейно — например, подъезжают к прохожему или к машине, стучат дулом пистолета в стекло, вежливо просят отдать все, что есть (потому водителям, чьи машины не бронированы, рекомендуют снимать обручальные кольца). Отсюда еще одна мера предосторожности — ходить подальше от дорог.

Передвигаться по Каракасу следует не в одиночку. Лучше говорить между собой по-испански или не по-испански, но тихо, чтобы походить на туриста только внешне. Soy Ruso не помогает — местной преступности нет дела до стратегических партнеров. Передвигаться можно на такси или на метро. Учитывая, что и машины активно грабят, метро бывает даже безопаснее. К тому же метро здесь удобное и аккуратное, ничуть не хуже европейского. Только выглядеть все равно нужно попроще и без ценностей (именно в метро мне посоветовали снять обручальное кольцо).

Если же пешком — следует избегать переходов, пешеходных мостиков и, в общем, всех мест, где теоретически могут караулить. Если что — полиция, говорят, в большинстве случаев бесполезна, иногда и вовсе опасна, но могут помочь военные. В зеленой форме. Благо их на улицах много.

VIII.

«Венесуэльцы не как кубинцы или мексиканцы. Мы как русские. Все держим в себе. Не показываем своих переживаний» — размышлял Марко Аурелио Родригез, поэт и редактор издательства El Perro y la Rana, после нашего общего «круглого стола» по переводу. Мы сидели в китайской пивной, говорили об испаноязычных версиях античных размеров, он рассказывал мне о современных венесуэльских поэтах, я рассказывал ему о русских. Потом он стал рассуждать о венесуэльцах вообще и пришел к выводу, что они скорей похожи на русских, чем на соседей. «Мы сдержанные…»

Трудно провести границу между сдержанностью (нежеланием показать переживание) и страхом (невозможностью что бы то ни было показать), однако венесуэльцы действительно сдержанней других латиноамериканцев. Каракас выстроен серым, иные дома, кажется, не имеют отделки, на улицах не шумят и не танцуют, как в Гаване, если и попадаются яркие краски, то это либо растения и фрукты, либо барриос. В остальном все та же сдержанность.

«Но не так опасно. Нет. Наговаривают, — продолжал Марко Аурелио. — Раньше было не так. Сейчас тяжелое время. Но все же не так опасно, как говорят».

Венесуэльцы задумчивы, но добродушны и общительны, задают много вопросов, если представляется возможность. Говорят всегда исключительно по-испански, английского не знают. Скорее они вспомнят какое-нибудь коронное «спасибо» или «до свидания» по-русски. Практически не говорят в быту о политике, не хвалят и не ругают тот или иной режим, вообще стараются избегать подобных разговоров. С бо́льшим удовольствием говорят о литературе или, скажем, о еде. При общении с венесуэльцем нет ощущения, что говоришь с иностранцем, да и еще и с заокеанским. Разве что — чужой язык, который, кстати говоря, несколько отличается и от привычного кастильского, и от менее привычного кубинского.

Прежде всего это ощущается на уровне фонетики — скажем, придыхательный h вместо s (сильнее, чем на Кубе) или обычный s вместо глухого межзубного θ. Венесуэльцы не «шипят», как испанцы, не проглатывают окончания, как кубинцы, но говорят шустрее мексиканцев, при этом внятно артикулируя почти каждое слово. Со временем к такой манере привыкаешь, как привыкаешь и к разговорчивости.

С Марко Аурелио я встретился на третий день пребывания в Каракасе, когда уже успел привыкнуть к особенностям языка. К тому же он говорит вперемешку — на русском и испанском. Он задумчив и многословен, но крайне внимателен к каждому слову. На обратном пути — от пивной к выставке, а затем к отелю — он все время оглядывается, услышав за спиной чьи-то шаги или свист.

IX.

В первый же день мы зашли в ресторан местной кухни El Palacio del Pollo — в нескольких поддомных переходах от выставки. Все последующие закусочные и кафе были похожи на эту — везде один и тот же набор блюд: arepa, cachapa, pabellуn de criollo, carne mechada и проч.

В Венесуэле нет как таковой полноценной национальной кухни, как в Перу или Мексике. Есть несколько местных блюд, которые готовят чуть ли не в каждом ресторанчике. Даже если вы зайдете в китайскую или итальянскую закусочную, в меню, скорее всего, будут качапа или арепа — индейский фундамент, на котором зиждется венесуэльская кухня (а отчасти и соседняя колумбийская).

Качапа — омлет из кукурузы, арепа — лепешка из кукурузной муки. И то и другое чем-то начиняют. В качапу, обыкновенно употребляемую на завтрак, заворачивают щедрый кусок queso de mano («домашний сыр») из коровьего и овечьего молока. Начинкой для арепы может служить все что угодно — от куриного салата до авокадо или так называемого carne mechada (что на Кубе называется ropa vieja — «лохмотья») — волокон говядины, тушенных с овощами.

Говядина — национальная гордость. Такая же, как в Аргентине. Благодаря хорошему климату, отсутствию засухи и холодов, коровы круглый год едят исключительно траву, другого корма им не дают. В итоге получается мясо высочайшего качества. Подают говядину с жареными бананами и жареным козьим сыром.

Главное же в венесуэльской кухне — фрукты. Помимо экзотических гуаявы, гуанабано, папайи и др., встречаются фрукты, названий которых нет ни в русском, ни даже в кастильском испанском. Всюду продают сок из зеленых апельсинов. Есть и совсем неожиданные сочетания: на центральном пешеходном бульваре Sabana Grande молодая гаитянка торговала манго с солью и перцем. В киосках продаются сушеные ананасы, бананы, маракуйя и, конечно, соки из всего, что растет.

Обилие всевозможной еды и грандиозные размеры порций, которыми эта еда преподносится, поражают на фоне всеобщего экономического упадка. Это вовсе не пир во время чумы, а какое-то нежелание замечать, что что-то не так, что вокруг — одинаковые бетонные переходы, страх быть ограбленным и вопящие на задворках народные протесты — то ли за, то ли против президента.

X.

На севере Каракаса располагается череда высоких зеленых гор, отделяющая город от Карибского моря. Это El Avila, национальный парк и главная достопримечательность Каракаса. При помощи фуникулера, отстроенного швейцарцами, за двадцать минут можно подняться на высоту 2135 метров над уровнем моря и прогуляться по вершине одной из гор.

Густой нетронутый человеком лес медленно проплывает под кабиной фуникулера. Кое-где сплошной зеленый прерывается дорожкой — некоторые забираются на гору пешком, что занимает около четырех часов. Вверху, прилипнув к вершине, висит голубоватый туман. Внутри него сыро и прохладно. На подъеме закладывает уши, но с каждой минутой становится легче дышать. Вскоре кабина ныряет в молочно-белую вату, сквозь которую не видно ничего.

Подобно отелю Alba Caracas, наиболее выгодно столица Венесуэлы выглядит извне, а еще лучше извне и сверху. Поднимаясь на фуникулере, мы постепенно теряли его из виду. Сначала город отдалялся, затем стал скрывать очертания за изгибами холмов. Размашистая сложносочиненная паутина бежево-серых домов-коробок, продолговатых небоскребов и разноцветных бараков по окраинам с вкраплениями больших парков на склонах (тех самых, у подножья барриос, куда не стоит заходить). Отсюда город кажется тихим, умиротворенным.

С самой вершины Авилы города не видно, но прекрасно просматриваются противоположный склон и побережье. Там внизу состоятельный народ строит виллы — подальше от безумного Каракаса. Одинокими домишками усыпаны склоны гор. Здесь уже не требуются заборы и колючая проволока — едва ли сюда доберется преступность.

Около полувека назад на вершине взялись строить роскошный отель. Высокое гордое здание стоит, окунув макушку в густой сырой туман. Где-то наверху большие птицы строят себе гнезда, а внутри — стены, вероятно, давно поросли мхом и мелким кустарником. Вот уже много лет отель заброшен. Вокруг него — забор с надписью «Не входить», и гуляющие послушно не входят, и, обернувшись, бредут в другом направлении.

El Avila — пространство, в некотором роде противоположное Каракасу. Здесь другая атмосфера. Поскольку парк находится высоко, а фуникулер стоит денег, вверху нет никакой опасности. Можно не задумываться о внешнем виде, беспрепятственно доставать фотоаппарат или телефон. Отсутствие страха ощущается и в поведении венесуэльцев — будто парк — место, где есть немного свободы, не умозрительной, а осязаемой, бытовой. На вершине варят вязкий горячий шоколад (еще одна венесуэльская достопримечательность), по качеству не проигрывающий бельгийскому, торгуют мармеладом из гуаявы и папайи, банановым джемом и всевозможными сувенирами. Конечно, Авила — туристическое местечко, однако большинство посетителей — жители Каракаса, находящие тут утраченное в городе спокойствие.

Мы поднялись на Авилу в последний день, буквально за несколько часов до отъезда. Собираясь накануне, я обнаружил, что у меня из номера украли наручные часы.

XI.

Трансатлантические рейсы проверяются тщательнее прочих. Если регистрация на обычные рейсы начинается за два часа до взлета, то на трансатлантические регистрация, наоборот, — за два часа до взлета закрывается. Не вполне понятно, почему службам аэропорта требуется в два раза больше времени на проверку багажа для длительных рейсов, и тем более непонятно, зачем закрывают регистрацию... Впрочем, я этих правил не знал.

Я приехал за два часа до взлета и сразу понял, что на рейс меня не пустят.

Поскольку представительство авиакомпании не проявило понимания к ситуации, пришлось идти к службе охраны аэропорта. Начальник службы охраны аэропорта приставил ко мне одного из своих подчиненных и поручил ему пойти в представительство авиакомпании и разобраться, в чем дело. Тот послушно, но неторопливо пошел и скрылся за белыми дверями.

Минут через пятнадцать он вернулся, сделал задумчивый вид и сказал, что на рейс меня не пустят. Снова пошли к начальнику службы охраны аэропорта и объяснили, что ничего не получается. Тот снова велел подчиненному пойти и решить проблему. Вернулись к белым дверям. Подчиненный снова ушел и вернулся, снова сделал задумчивый вид и снова сказал, что ничего не получится и на рейс меня не пустят. Эта же последовательность действий повторилась еще несколько раз. Подчиненный все время возвращался, делал задумчивый вид и говорил, что ничего не получится и на рейс меня не пустят.

Убедившись, вероятно, в настойчивости русских, подчиненный начальника службы охраны аэропорта понял, что ему не отвязаться от меня иначе, чем действительно попробовав что-то сделать. Он сказал, что пойдет говорить с представителем авиакомпании непосредственно у выхода на взлет. И ушел.

Его не было около двадцати минут. До взлета оставалось около пятнадцати.

Вернувшись, он снова сделал задумчивый вид и сообщил, что на рейс меня все же пустят, но без чемодана, потому как сейчас сдавать багаж уже поздно. Я согласился. Отдал чемодан человеку из русского посольства и уже было направился на паспортный контроль, как меня остановили на входе.

Дальше следовали эмоциональные объяснения ситуации на паспортном контроле. Я говорил, что по приглашению посольства, что участвовал в выставке. Паспортный контроль спрашивал, почему у меня не посольский паспорт. Я снова объяснял, что участвовал в выставке. Паспортный контроль спрашивал, в качестве кого. Я рассказывал про «круглый стол», про книги, сказал, что писатель, и т.д. Говорил и смотрел, как последние пассажиры садятся на мой рейс, готовый вот-вот улететь без меня. В итоге, когда разговор на паспортном контроле пошел по пятому кругу, я вдруг сказал «Soy poeta, soy poeta ruso!⁵».

Паспортный контроль внезапно замолчал и внимательно посмотрел на меня.

В глазах читалось какое-то неожиданное понимание. «Poeta?»

Печать мгновенно поставила отметку о выезде из страны.

Я побежал к самолету.

XII.

За окном опять шероховатый рельеф, горы, Карибское море. Полупустой самолет медленно выезжает на взлетную полосу и плавно поднимается в воздух. Венесуэла отдаляется. Каракас не видно вовсе — аэропорт по другую сторону от Авилы, в нескольких километрах от побережья.

Через несколько минут суша исчезает из виду. В поле зрения — сплошь густая ребристая масса океана и несколько кораблей-пятен на ее поверхности.

Пожалуй, только тогда я в полной мере осознаю, что все-таки сумел попасть на самолет и что через десять с небольшим часов буду в промозглом, но знакомом Париже, а потом — в Москве.

Тогда же внезапно вспоминаю, что в рюкзаке осталась внушительная (по весу, не по ценности) пачка боливарианских купюр, которую я не успел потратить в суматохе. В сущности, это практически все, что у меня с собой, прочее осталось в чемодане.

Посмотрел на купюры, убрал обратно в рюкзак. Взглянул на океан, затем опустил шторку на иллюминаторе, закрыл глаза.

Вскоре уснул, размышляя о Каракасе, утраченных часах и чемодане, о чем-то еще. Сквозь сон было слышно, как стюардесса по громкой связи рассказывает о последствиях комариных укусов.

1  Венесуэлец (исп.)

2  Буквальный перевод — районы, однако в Венесуэле barrios называют именно криминальные кварталы, а прочие районы — municipio.

3  Я русский (исп.)

4  Судьба народа (исп.)

5  Я поэт, русский поэт! (исп.)