|
СЮЖЕТ СУДЬБЫ
Об авторе | Георгий Трубников — ученый, политик, публицист. Родился в 1940 году. Окончил Московский инженерно-физический институт, работал в Научно-исследовательском институте электро-физической аппаратуры им. Ефремова (Ленинград), кандидат технических наук. В 1990–1993 годах — депутат Ленсовета, затем член руководства партии Христианско-демократический Союз. Автор многочисленных общественно-политических публикаций в газетах «Известия», «Русская мысль» (Париж), петербургских газетах, еженедельниках «Дело» и «Новое время», журнале «Звезда». Автор книг «Мой сад — гражданское общество» (2009) и «Духовно-нравственная культура + обществознание» (2010). В 2015 году вышла книга: Вознесенский А.А. Стихотворения и поэмы: В 2 т. Вступ. статья, сост., подг. текста и примеч. Г.И. Трубникова. СПб.: Издательство Пушкинского Дома, Вита Нова, 2015 (Новая Библиотека поэта).
Георгий Трубников
Андрей Вознесенский в моей жизни
I. Встречи с Вознесенским
Из блокнота 1986 г.
Я попробую рассказать о своих встречах с Вознесенским, так как надеюсь, что со временем каждое свидетельство очевидца станет важным. У меня сейчас нет понимания жанра, в котором нужно писать, буду делать это как Бог на душу положит.
Небольшое предисловие. Впервые с некоторыми стихами АА я познакомился, видимо, в 1959 году, будучи студентом МИФИ. Первые запомнившиеся строчки: «Дали девчонке искру…», «как абажуры, светят женские тела», «он рано пошел, он кричал, как удод, /он весил четыре кило восемьсот…».
В 1962-м был на его вечере в ИАЭ им Курчатова. Первый прочтенный и приобретенный сборник — «Треугольная груша» в 1963-м. Так вот в то время я понял, что Вознесенский — лучший из современников. С этого времени сам перестал писать стихи, а стихи АА понемногу стал читать во время редких тогда выступлений на сцене. Был временный спад интереса, но иерархия оставалась неизменной.
В конце 1976-го мне дали почитать «Дубовый лист виолончельный». Я держал его три месяца, переписывал стихи, которые сразу же надежно оседали в памяти, потом удалось купить на черном рынке томик желтого цвета. Именно тогда в меня вселилось убеждение, что Вознесенский — великий поэт, поэт масштаба Пушкина.
С тех пор я провел около 150 вечеров и лекций о творчестве Вознесенского. На этих вечерах бывает в среднем человек по тридцать. Репертуар расширился, теперь я могу читать около 120 стихотворений и две поэмы — «Мастера» и «Вечное мясо».
Непреодолимое желание прямого доступа заставило написать письмо. Ответа я не получил.
4 июня 1980 г.
В большом зале Ленинградской филармонии состоялась встреча с писателями и редакцией издательства «Советский писатель» при участии Вознесенского. Во время выступления моя дочь Маша передала АА вместе с цветами второй экземпляр того письма.
Письмо было не простое, я его долго писал. Оно должно было вызвать интерес и доверие на фоне других писем, приходящих АА. Состояло из нескольких частей: 1. «Почти стенографический отчет о вечере поэзии Вознесенского» с моим вступительным словом и ответами на вопросы. 2. Репертуар — около 50 стихотворений. 3. «Разговор Г.Т. с С.У. после вечера» (это позволило говорить о своем выступлении от третьего лица). 4. Прямое обращение к АА.
На следующий день он позвонил и назначил встречу вечером, перед своим отъездом. Я явился в «Европейскую» за час и видел, как он прогуливается, разговаривая с женщиной. В назначенное время они подошли ко входу в гостиницу. Я подошел и представился. До сих пор помню его насквозь пронизывающий взгляд.
Весь дальнейший разговор — в гостинице, в такси, около поезда — я записал, сев на привокзальной скамейке сразу же после отхода поезда.
— У нас сорок минут, нужно спешить.
Горничной: Я уезжаю. Если найдутся — отдайте Кострову.
— Что у вас пропало?
— Джинсы. Такие белые, летние, я в них валялся.
Где моя реакция? Нет бы отреагировать: «Джинсы белые, как снег, / надевает человек». Да и дальше я все время говорил невпопад.
В такси:
— У вас чудесная дочка.
— Не могу не рассказать. Она заняла первое место в конкурсе чтецов в школе, прочтя единственное стихотворение.
— Какое?
— «Уберите Ленина с денег».
— В ней чувствуется талантливость, она вся такая светлая… Спасибо за письмо.
— Вы позволите раз в год напоминать о себе?
— Да, да. Адрес знаете?
— На Котельническую можно писать? Когда у вас день рождения?
— 12 мая. Но я его не отмечаю, не люблю. Началось это с детского подражания Пастернаку. Он как-то назвал этот день траурным. У меня родители упали, когда я заявил, что это похоронный день. Мне было 14 лет. Так с подражания началось, а потом привык. Близкие предпочитают число 10–11.
Теперь мне ясно, что АА тогда уже писал «Мне четырнадцать лет». Эту особенность — использовать в разговоре готовые блоки будущих произведений — я замечал и впоследствии. Это говорит о том, что голова его всегда занята главным — творчеством.
— Андрей Андреевич, у вас в «Витражах» есть строчка «В наших магазинах не достать сырья». Может быть, я смогу помочь через свой институт?
— Да, ничего не было, ни стекла, ни эпоксидки. Но это все — прошлогодний снег. Я тут немного графикой занимался…
(Видим электронное табло на площади Восстания.)
— О, какая интересная реклама. Она мне напоминает фильм Кокто. Там пятна сливаются, и в ладони оказывается живой человеческий глаз…
— У вас серьезная программа. Очень серьезная. Часто читаете? Мне о вас хорошо говорил Женька Рейн.
— Я не знаю его. Здесь какая-то путаница. Все выступления организую через личных знакомых, ленинградской известности не имею.
— Видно, он наболтал. Он все изображает, что всех знает, что все вокруг него вертится. А С.У. — это кто?
— Такой человек существует, и похожий разговор был. Но в целом разговор вымышленный.
(От такси к поезду.)
— У вас сборники есть?
— Да, спасибо, мне ничего не надо. Два сборника у меня с собой. Вы мне их подпишете? Вы вчера в «Книжном буме» прочли две ненапечатанные строфы. Может быть, вы напишете их своей рукой? И вообще меня очень интересуют варианты. Сергей Новожилов, чтец, сообщил такой вариант из «Скрымтымным»: «Лучшая Марина гибла в Елабуге».
— Да. Ах, нет. «Лучшая Марина зарыта в Елабуге / где ее могила? Скрымтымным».
— Запомню. Понимаете, я частное лицо, меня никто не контролирует, могу читать любой вариант.
— В вашем городе с этим хуже. В Москве дух демократизма все же веет.
— Вам виднее. Я, кстати, учился в Москве. Видел вас в 1962-м в клубе ИАЭ, Курчатовском.
— А, помню. Володька Клименко организовывал. Жанна Владимирская читала. Талантливая, между прочим, актриса.
(Подходим к вагону. АА с кем-то поздоровался, кто-то ему был представлен. Я испугался: неужели разговор наедине закончен? Однако, выйдя обратно на перрон, АА отошел довольно далеко от этих людей.)
(В вагоне.)
— Мне кажется, что я оставил в гостинице паспорт. Нет, здесь. Я вечно все забываю. Пойдемте на перрон.
(Здесь я упомянул о коньяке, который был у меня в портфеле. АА отказался. На перроне АА начал делать исправления в сборнике «Соблазн».)
— Это что, в каждом стихотворении так?
— Нет, не в каждом, но очень много. Вот в «Испанской песне»: в «Юности» напечатали целиком, возвращаюсь из Америки — в сборнике последние строчки выкинуты. Дураки. Думают — выкинули строчки — ликвидировали крамолу. Не понимают, что крамола не в этом. Вообще, иногда кажется, что все, не напечатают сборник. Потом вдруг какие-то звездочки надежды начинают мерцать… Да, в июньском номере «Юности» смотрите стихи.
— Я знаю. Был на встрече с редакцией, специально спросил, будут ли они печатать Вознесенского, Ахмадулину, Искандера.
Здесь важно напомнить, что действие происходит в тот момент, когда идут разборки в связи с альманахом «Метрополь», напечатанным за границей. Названные мною имена, как и Аксенов, — авторы альманаха.
— Кто был из редакции?
— Злотников. Андрей Андреевич, вы пишете: «…когда в ней Юра и Булат». Кто имеется в виду — Казаков или Трифонов?
— Трифонов. Юра Казаков, к сожалению, не пишет. Спился.
— Аксенов вернется?
— Трудно сказать. Паспорт ему удалось оставить советский, т.е. он не через Израиль уезжает. Вроде едет лекции читать, поработать, просто пожить. Но берет с собой всю семью: тетку там…
— Андрей Андреевич, но вы-то…
— Для меня это исключено. Вот они говорят: раз здесь плохо — нужно уезжать. А ведь раз плохо — надо оставаться. Трудно только. Когда все эти разносы, допросы, выяснения, цензура… За нервы уже боишься. Просто физически можно не выдержать. Но ведь были и худшие времена.
— «Что прошло, то прошло. К лучшему».
— Кстати, там так:
«Хлещет черная вода из крана,
хлещет рыжая, настоявшаяся,
хлещет красная вода из крана…»
Красная. Если что — в одной из публикаций это прошло, учтите. Или вот в «Безотчетном»…
(поезд трогается)
— До свидания, желаю всего хорошего. Дочке от меня большой привет!
Идя по перрону, я поравнялся с мужчиной, которого представляли Вознесенскому.
— Ну что, проводили друга?
— Я не могу назвать его другом. Это великий поэт.
— Так уж и великий?
— Я знаю, что говорю. Всего доброго.
Тут же, на вокзале, я сел записал весь этот разговор.
Еще впечатление тех дней. На встрече председательствовал Герой Социалистического Труда Михаил Дудин. На правах председательствующего он оставил свое выступление напоследок, а Вознесенский был предпоследним. Публика не отпускала Вознесенского, устроила нескончаемую овацию. Тогда Вознесенский снова вышел на авансцену и, дождавшись тишины, объявил: «Выступает Михаил Дудин».
И тут произошел конфуз. Вся галерка, где зрители толпились стоя, и многие из партера встали и направились к выходу.
Мне было искренне жаль Дудина. Он все-таки поэт и человек хороший. Но нужно же понимать, в какой ситуации ты вдруг оказался.
Непосредственные впечатления. Он оказался ниже ростом, чем мне всегда казалось из зрительного зала. Очень легкая, стремительная походка. Улыбка, вдруг появляющаяся изнутри и заполняющая все лицо. Высочайшая интеллигентность. Мне говорили, что Вознесенский — холодноватый человек, но теплота по отношению ко мне поразила меня. Видимо, письмо мое сыграло роль, он сразу поверил в меня. А жесткость, отчужденность, когда он говорит о людях, ему неприятных, я наблюдал при следующих встречах.
С момента первой встречи я стал писать АА письма — «отчеты» и иногда звонить по телефону.
Последующие разговоры я не фиксировал так, как в первый раз, поэтому ручаться за точность фраз не могу. То, что врезалось в память точно, — подчеркну.
В июне 1982-го городские афиши сообщили о новом вечере издательства «Советский писатель» с участием Вознесенского. Я приобрел билеты и за неделю, т.е. 3 июня, позвонил АА. Он сказал, что, увы, не приедет в Ленинград, так как уезжает в Среднюю Азию с редакцией «Нового мира». Однако 8 июля он сам позвонил мне из Ташкента, предупредил, что его заставили прибыть в Ленинград, сообщил номер рейса.
9 июня на машине моего коллеги Васи Ясевича (ровно через неделю эту машину украли, что послужило поводом для мрачных шуток надо мной) мы встречали Вознесенского в Пулкове. Прошли две группы пассажиров с ташкентского рейса — Вознесенского нет. Мы в панике. Наконец, вижу в глубине туннеля одинокую знакомую фигуру, увешанную сумками и чемоданами. Выяснилось, что в Ташкенте он опаздывал и сел без регистрации прямо с багажом. Поехали.
Прежде всего АА поинтересовался, кто будет участвовать в вечере.
— Неужели Катаев приедет? Он со всеми рассорился. У Мориц есть своя аудитория, у Дементьева тоже.
Я рассказал о статье Куняева во вчерашней «Литературке».
— Это мафия. Это целая партия. Они хотят власти. Не только в литературе. Фашисты. Куняев, Передреев, Кузнецов, Кожинов. Как знамя вперед выдвигают Соколова, но сам-то он не такой. Куняев написал на меня письмо в ЦК, оно ходило по рукам, называет меня и Высоцкого сионистами (меня — продавшимся сионистам). Мол, воспел Шагала, а тот, между прочим, расписал здание кнессета в Израиле. А ведь у кого, как не у меня, тема России… Я в ЦДЛ отказался подать ему руку. Здесь же был Жигулин, он спросил — почему. «А он на меня донос написал». «Это моя принципиальная позиция», — напыжился Куняев. «Вот из-за таких принципиальных и сидел Жигулин». От зависти это все. Сам рвется на телевидение, да никому он там не нужен. Но со мной они опоздали. Я им уже не по зубам.
— Что нового в ленинградской культурной жизни?
— Я не такой уж знаток. Впрочем, музей Блока открылся. У меня там личный интерес: фотография моего двоюродного деда Вильгельма Зоргенфрея, друга Блока.
— Зоргенфрей? Как же, знаю. Как там у него? Примерно так: «Свою совесть гражданин / променял на керосин».
— (Потрясенно.) Ну и память у вас, Андрей Андреевич!
— (Об «Альтисте Данилове».) Нет, я тут ни при чем. Это Зоя прочла, подсунула Щедрину, сам-то он ничего не читает.
— Завтра утром поеду на вокзал: приезжает один человек из Москвы.
И в самом конце, как бы напевая:
— Завтра один человечек приезжает…
«Человечка» я увидел на вечере. Она сидела в ложе, из которой можно было пройти прямо на сцену. Высокая, молодая, писаная красотка. Она подходила к телефону в гостинице.
С АА в этот раз больше повидаться не удалось. Несколько флаконов настойки календулы, которую он попросил, жалуясь на горло, моя дочь Маша передала вместе с цветами во время выступления.
Запомнилось начало вечера. Первым из занавешенного входа вышел Дудин и направился к председательскому месту. За ним шли женщины: Юнна Мориц, Майя Борисова, другие. Затем образовалась пауза, за портьерой ощущалась какая-то возня. И потом, явно от дружеского, но сильного толчка в спину, вылетел Вознесенский. То есть так они выявили иерархию. Никто не решился выйти раньше Вознесенского. Своеобразный гамбургский счет.
Дудин в этот раз вообще не выступал. Вознесенский был в ударе, прочел четырнадцать стихотворений и письмо зрительницы о Высоцком. Так он ответил Куняеву, не упомянув его.
На вечере присутствовала Елисеева — самая большая партийная шишка по части культуры.
Далее была встреча в Москве с Зоей Борисовной, об этом тоже есть смысл рассказать. В мае 1981-го я написал ей письмо (все эти письма, надеюсь, сохранятся), где предложил себя в качестве своеобразного секретаря АА, в особенности по части формирования его архива в Пушкинском Доме (такое предложение ему было сделано от имени отдела рукописей Пушкинского Дома моей двоюродной сестрой Л.И. Кузьминой).
Мы встретились в ЦДЛ, где из-за своих столиков на нас пялились многочисленные писатели и их приятели. Все было на ходу, подвижная, как ртуть, Зоя с кем-то обменивалась деловыми репликами, от кого-то пряталась за мою спину. Потом поехали на премьеру в театр им. Ермоловой, куда Зою пригласил переводчик пьесы. Суета, поиски билета для меня, я в антракте ищу воды для Зои, ей надо принять лекарство от головной боли.
Он не терпит никого постороннего в доме, даже домработницы. Я у него и секретарь, и повар, и шофер. У него сейчас все хорошо. Живой классик. Печатается, где хочет. Умерла его мама, он надолго был выбит из колеи. Здоровье неважное. Ему нужна диета. Вот сейчас поехал в Болгарию — разве там выдержишь диету? Фотопортрет я вам обещаю. Приедете в следующий раз в Москву — звоните.
Июнь 1984. Приехал в Москву, позвонил, получил приглашение в Переделкино на 18 часов. З.Б. предупредила, что АА сможет уделить мне полчаса. Приехал, естественно, часа за полтора, ходил по Переделкину, сверяясь с только что опубликованной вещью «Мне четырнадцать лет». С собой у меня было ежегодное письмо, фото, где я с учениками около афиши «Вознесенскому — 50 лет» и букет пионов. Ровно в 18.00 позвонил наугад в одну из двух дверей дачи на ул. Тренева, 6. Слышу, кто-то шкандыбает сверху. Понял, что ошибся, что и подтвердила старушка-соседка. На соседней двери крупно наискосок написано помадой: «Я тебя люблю». Конечно же, мне сюда. На звонок вышла женщина простецкого вида и, спросив фамилию, предложила обойти дачу и войти с задней двери. Там на звонок раздался голос Зои: «Кто там?».
Все это, как и огромный помятый почтовый ящик на калитке, говорило об огромном количестве незваных вторжений, которые вынуждена терпеть и сдерживать семья АА. Издержки популярности.
Андрей Андреевич был одет элегантно, в светлый костюм. Чувствовалось, что предстоит небольшой прием. Раньше меня приехала переводчица из ГДР. К концу моего визита прибыли последовательно старушка с армянской фамилией и поэт Александр Ткаченко. Светлая гостиная, на столе ваза с клубникой, в углу горка с напитками. На стенах — большие литографии с текстом «Ностальгии по настоящему». Кабинет-веранда. Письменный стол, заваленный бумагами, небольшой книжный шкаф, на стенах — Поэтарх, фото грузинского памятника, совместная работа Вознесенского и Церетели.
Вознесенский рассказывал (преимущественно переводчице, так как я это все знал) о происхождении литографий, о создании памятника Георгиевскому трактату, о Поэтархе, показал свой портрет работы Гюнтера Грасса (нам он не понравился).
— Поэтарх планировалось поставить на всемирной выставке в Париже, но потом отношения испортились. Один грек знает, как сделать компрессоры бесшумными. Нет, нет, я против принципа дирижабля. Грузинский памятник сооружался с большими трудностями. Все буквы делались там, в Грузии, и привозились в Москву. Многое делалось за свои деньги. Автор — Зураб, моя только идея.
Я сказал, что подписки на трехтомник в Питере так и не было. Разошлась по верхам?
— По низам верхов. (То самое брезгливое выражение на лице.) Вот я вам подарю первый том. Ничего, ничего, зато в Ленинграде ни у кого не будет, только у вас. И вот по этому талончику получите остальные тома в книжной лавке писателей на Кузнецком. Примерно месяца через два будет второй том. Многое удалось напечатать так, как должно быть.
З.Б. принесла фото АА, но оно меня не удовлетворило: мне же оно нужно не просто так, а для выступлений. АА пошел искать сам, принес, завернул в болгарскую афишу. Пошел провожать меня до калитки. Я лепетал что-то о моем отношении к нему.
— Как там в Ленинграде ко мне отношение?
Я сдуру передал свой разговор с главным редактором художественного вещания Ленрадио: «А кто такой Вознесенский? Московский поэт».
— Позвоните вечером, я прочту ваше письмо, поговорим.
Ноябрь 1984. Незадолго до этого «Литературка» на 16-й странице объявила конкурс «Буриме», причем рифмы были предложены из шутливого стихотворения Вознесенского «Крокодилы окотились». Я написал свой вариант как эпиграмму на организаторов конкурса. В телефонном разговоре с З.Б. предложил прислать им эту эпиграмму, что она приветствовала. Я приехал в Москву на юбилей друга, время у меня было, и я решил съездить в Переделкино и опустить письмо в почтовый ящик. Так и сделал. Шел обратно, на углу улиц Тренева и Павленко (я бы переименовал их соответственно в улицы Вознесенского и Пастернака) увидел идущего со стороны дома Пастернака Андрея Андреевича. Я перепрыгнул канаву и пошел навстречу, начав с оправданий: «Я не искал встречи, просто привез письмо». Рассказал о моем выступлении в Новосибирске, о контактах с местными антисемитами, которые показали мне то самое письмо в ЦК Куняева.
— Поверьте, дела не в сионизме. Если бы я был антисемитом, они бы стали сионистами. Это в чистом виде зависть, это все против меня. Посудите сами: кто написал «Мастеров», «Кижи», кто писал о Церкви, когда это было еще небезопасно… «Уберите Ленина с денег» не удалось включить в трехтомник. И ведь главное: там все корректно, не к чему придраться. Так и останется оно в газете «Литература и жизнь» и в ташкентском сборнике.
— Я тут занимался спасением дачи Пастернака. В ней жил его сын Женя. Выселили. Вещи вынесли, свалили их пока в Доме творчества. У рояля сломали ножку. Такое положение примерно в тридцати дачах. Среди покойных хозяев — такие как Фадеев с большими заслугами перед советской властью, даже их выселяют. Но Пастернак-то — гений. Мы с Евтушенко ездили, отстаивали. То, что мы с ним объединились — стало решающим. Похоже, отстояли, принято решение о создании музея.
Через неделю в Ленинград приезжает Вознесенский, проводит два авторских вечера в концертном зале «Октябрьский». Зал вмещает 4000 зрителей. С ленинградскими деятелями у Вознесенского непросто складываются отношения. Писательская организация из ревности пытается трактовать его как «московского поэта», дескать, в Питере и свои есть. Чиновники департаментов у нас остались как при Гоголе и Достоевском.
Это же колоссально: в период «спада интереса к поэзии» закатить два таких вечера подряд! Некий ленинградский писатель сказал мне: «Вознесенский уже не собирает большую аудиторию». Ну-ну! Достать бы билеты!
АА не любит, как я теперь понимаю, как бы то ни было расшифровывать свои стихи, всячески от этого уклоняется. А у меня как раз много таких вопросов. А вот о цензуре, о своих недругах говорит свободно.
Над расшифровкой его многочисленных метафор придется потрудиться будущим литературоведам.
Штрих: в сентябре 1985-го разговор по телефону.
— Ну, как там у вас в Ленинграде ощущаются перемены? Ничего, скоро почувствуете.
Имеются в виду перемены политического характера, связанные с приходом к власти М.С. Горбачева. Начиная с весны 85-го Вознесенский много печатается в «Правде», пишет на актуальные темы.
Запись 8 сентября 1988 г.
Суетливая жизнь не позволила записывать непосредственно после встреч. Все же попытаюсь кое-что вспомнить.
Февраль 1986 г. Два выступления Вознесенского в «Октябрьском». Перед этим были телефонные разговоры с ним и с худруком «Октябрьского» В. Черниным. Чернин — Вознесенскому: «Ваш представитель здесь все контролирует». Дело в том, что система распространения билетов у нас такова, что, как при всяком дефиците, преимущество получают представители правящего класса (я имею в виду, конечно, отнюдь не рабочий класс). В результате в партере сидели разные сытые личности, пришедшие на престижное мероприятие. А любители поэзии спрашивали лишние билетики от самого метро.
Я встречал АА в аэропорту и далее составлял его свиту, сказав в самом начале: «Буду у вас за сенбернара». Наедине мы практически не были. Я оказывал ему всякие мелкие услуги по питанию и по лечению: у него очень болело горло. З.Б. приехала на поезде в день первого концерта, я ее встречал. Вечером сидели у них в номере с Черниным и с водкой. Зашла речь об оплате за концерты и вообще о гонорарах. Говорила больше Зоя. Основной доход — грампластинки, авторство в песнях. Сейчас можно жить. А были тяжелые времена. После криков Хрущева совсем перестали печатать. Жить было не на что. Продавали книги. Библию с иллюстрациями Дали, альбом Пикассо с автографом. «Кажется, Высоцкий купил». АА: «Нет, не Высоцкий».
АА показал свое фото с Рейганом. Радовался политическим переменам, например, снятию Гришина. «Бухарина скоро реабилитируют».
После второго концерта в гостиницу не возвращались, смотрели по телевидению передачу о песнях и романсах на стихи Вознесенского. Запомнилась нежность, проступившая на лице АА, когда пел Высоцкий. Потом прорывались сквозь толпу поклонников, просящих автографы. Зоя потом по телефону неоднократно вспоминала горячий ужин, приготовленный моей женой, который мы дали им в термосах.
Июль 1987 г. Был в Москве, Зоя устроила мне встречу с АА в ЦДЛ. В назначенное время она вышла в вестибюль, провела меня: «Он ведь такой, что может забыть. Идите в ресторан, он там сидит в последнем зале, около рояля».
АА поприветствовал меня, но он сидел с китайцами и попросил, чтобы я пока выпил кофе. Я сел за другой столик и успел пообедать. Цены там вполне приемлемые.
Когда китайцы ушли, я пересел за столик АА. Оказывается, Вознесенского издали в Китае. Расплатился за шикарный недоеденный обед, купил в буфете конфеты, что-то спиртное, вышли, сели в такси, заехали на Тишинский рынок за цветами и поехали куда-то в Юго-Западный район. АА был явно при деньгах.
Я спросил, есть ли у него неопубликованное в прежние времена.
— Конечно. Вот в свое время «Литературка» писала, что я по существу являюсь агентом ЦРУ. Мол, сплю с их девками, в общем, завербован. Тогда я написал такие стихи.
Вознесенский, агент ЦРУ,
притаившийся тихой сапой,
я преступную связь признаю
с Тухачевским, агентом гестапо. И т.д.
Я пожалел, что у меня нет магнитофона. Через несколько месяцев стихи были опубликованы.
Приехали мы на место, АА попросил помочь ему. В подъезде:
— Помощь — это предлог. Не хотел говорить при шофере. Я хочу вас предостеречь: осторожнее с «Памятью». Вообще, сейчас нужно быть осмотрительным.
До этого он сделал подпись на своей публикации в «Огоньке» для группы «Невская битва», председателем которой я являюсь: «Спасателям архитектуры из “Невской битвы” с лучшими пожеланиями». Ясно: ведь «Память» тоже кричит о восстановлении памятников. И АА чувствует мои сомнения по этому поводу. По телефону он так прокомментировал мое письмо: «Я рад, что вы разобрались с “Памятью”».
КОНЕЦ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ
Началась другая эпоха, я совсем престал вести дневники. С тех пор было еще несколько встреч с Андреем Андреевичем, одна в Москве — снова совместная поездка на такси из Переделкина, и несколько встреч в Питере. Из них запомнилась больше всего та, что была в 1991-м. Здесь проходило заседание Пен-клуба. И вот я оказался за столиком в такой ничего себе компании: три Андрея — Вознесенский, Синявский, Битов — и Мария Васильевна Розанова, жена Синявского.
Розанова сразу осведомилась: «А что это за значок у нас такой?». Вознесенский, положив руку мне на плечо, расплылся в улыбке: «Это еще тот значок. Заслуженный». Речь шла о депутатском значке первого демократического Петросовета. Андрей Донатович в основном молчал, я решил, что ему не будет неприятно, если я расскажу, как во время суда над ним пытался в меру возможностей протестовать, за что всего лишь стал невыездным.
Битов уговаривал Вознесенского остаться, чтобы принять документ, но тот уже собрался уезжать. «Андрей, я тебе полностью доверяю, подпишись за меня, вот я тебе свою подпись оставляю». И расписался на салфетке, а потом на подсунутой мною бумаге.
Я регулярно звоню АА, он сообщает мне, что в последнее время напечатано — для сайта.
Еще Андрей Андреевич надписал мне несколько сборников. Приведу эти надписи, чтобы окончательно проявить свое тщеславие.
«Соблазн»: «Дорогому Георгию с радостью встречи».
«Дубовый лист виолончельный»: «Георгий! Читая меня — читайте себя. 1980».
Первый том трехтомника: «Дорогому яростному Георгию Трубникову. Обнимаю. Переделкино, 1984».
«Аксиома самоиска»: «Георгий, милый, очень Вас люблю, счастлив, что Вы — осуществились, хотя и тяжко. Л-д, 1991».
На полях «Литературной газеты» 30.10.91: «Георгий, милый мой петербуржец-ленинградец, люблю тебя, счастлив о твоем городе и о тебе — в день рождения газеты 30/X–91 г.».
«Девочка с пирсингом»: «Дорогому Георгию от меня и моей поэзии. 2001».
Первый том пяти- (шести-)томника: «Георгию Трубникову с давней любовью. 2001».
10 февраля 2003 г.
II. Как я стал вознесологом
В октябре 2012 года мне было сделано предложение, от которого я не смог отказаться. Сделать книгу «Андрей Вознесенский» в серии «Новая библиотека поэта». Вступительная статья, корпус стихотворений и поэм, примечания, другие редакции. Срок — один год. В прежние годы такая работа поручалась целому отделу института. Редакция серии (главный редактор Александр Кушнер) вышла на меня с подачи Зои Борисовны Богуславской. Как выяснилось, никто, кроме меня, Вознесенским не занимается (?!?!).
Что этому предшествовало.
В 2001 году я сделал сайт «Авось», который менял доменные имена, а сейчас имеет адрес http://voznesolog.ru/. 11 мая 2003 года «Известия» напечатали (без протекции, просто в газете знали меня как самого активного и печатаемого автора писем в рубрике «Читатель-соавтор») мою большую юбилейную статью «Я читаю Вознесенского». После этого по рекомендации Андрея Андреевича я стал автором статьи о Вознесенском в Большой Российской Энциклопедии и составителем и автором комментариев в сборнике серии «Всемирная библиотека поэзии».
Но все это было в рамках хобби. Профессионально-то я все-таки занимался до 1990 года физикой, а после — политикой и публицистикой.
А эту книгу должен был делать профессиональный филолог, литературовед. Серия «Библиотека поэта» имеет высокую научную репутацию. Уверен, что чиновники и эксперты Министерства образования опираются именно на это издание, когда решают вопросы — какому поэту сколько часов отвести в учебных программах по литературе.
Я не владею языком филологов. Читал в свое время Жирмунского, Бахтина, Аверинцева, наверное, даже понимал что-то, но писать на этом языке не умею.
Я недостаточно знаю литературу, чтобы с ходу находить в стихах аллюзии, реминисценции, аппликации, контаминации, интертексты, что является главным признаком компетентности автора комментариев в академическом издании.
Все это я изложил Зое Борисовне в телефонном разговоре. Она сказала: «Если вы откажетесь, то книги не будет». Это фраза предопределила все дальнейшее. «Если не я, то кто же?»
Как я решился? Ну, все-таки за плечами у меня была научная работа, т.е., умение формулировать мысли и писать тексты. Были периоды углубленного интереса к поэзии Маяковского, Блока, Пушкина. Была общественно-политическая публицистика разного калибра, включая две книги. Была статья в «Известиях». Был сайт размером под сотню мегабайт. И на сайте была библиография произведений Вознесенского, присланная мне из Германии такой же почитательницей Вознесенского Альбиной Чеботаревой. Была хорошая знакомая, работающая в Российской национальной библиотеке. Была, в конце концов, толстая папка газетных и журнальных вырезок. И еще я надеялся получить в свое пользование электронную версию восьмитомника или, что то же самое, «Полного собрания сочинений в одном томе».
Чтобы уложиться в один том, редакция предложила ограничиться периодом до 1985 года, что было единственным выходом, если придерживаться срока в один год работы.
Увы, мне не удалось получить электронной версии сочинений. Издательство «Альфа-книга», куда я впрямую обратился, согласилось продать ее, но таких денег ни у меня, ни у Пушкинского Дома не было, а З.Б. Богуславской я не сумел объяснить сути дела. В итоге значительную часть стихотворений пришлось вручную сканировать из сборников и того же восьмитомника. Несопоставимые затраты времени на это занятие ставили под угрозу срок исполнения, чего я как добросовестный службист не мог допустить, работа приобрела изматывающий характер.
Тем не менее перед Новым 2014 годом я представил рукопись в редакцию. Через четыре месяца редакция убедилась, что никакими сокращениями, никакими ухищрениями верстки невозможно уложиться в один том. Стали верстать двухтомник, и я добавил 64 стихотворения, не вошедших в сборники. Зато теперь с полной уверенностью можно сказать, что эти два тома включают ВСЕ написанные до 1985 года, напечатанные при жизни и прокомментированные стихотворные произведения Вознесенского, т.е. служат прочной основой для будущего академического Полного собрания сочинений.
Что касается вступительной статьи, то, очевидно, она мне по разным причинам далеко не вполне удалась. Но в ней есть несколько новых для литературоведения утверждений. Все они — своего рода вызов, и хотелось бы услышать ответ.
Остаюсь при убеждении в целебности сотворенного Вознесенским. И в его принадлежности к классической плеяде — Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Толстой, Блок, Маяковский, Булгаков.
«Мой» двухтомник не обязательно покупать. Он есть в Интернете: http://voznesolog.ru/vek-preambula.htm Вступительная статья там в удобной для ознакомления форме — по главам. А книга в целом — в формате pdf.
Чем закончить?
«...Как тихо после взрыва! Как вам здорово!
Какая без меня вам будет тишина...
Но свободно залетевшее
иррациональное зернышко
взойдет в душе озерного пацана.
И все будет оправдано этими очами —
наших дней запутавшийся клубок.
В начале было Слово. Он все начнет сначала.
Согласно информации, слово — Бог».
| 
