Об авторе | Шамшад Маджитович Абдуллаев — поэт, прозаик. Родился в 1957 году в Узбекистане, в Фергане. Автор трех книг стихов и двух книг прозы. Лауреат премии имени Андрея Белого (1994), премии журнала «Знамя» (1998), дипломант «Русской премии» (2006), премии журнала «Окно» (Франция, 2011). Предыдущая публикация в «Знамени» — № 4, 2015. Живет в Фергане.

Шамшад Абдуллаев

Дом бирюзового цвета

Голоса на рассвете

Медная ваза, хум, замшевый наряд.
В пустом стакане чайная ложка, чья тень
легла дугой на стеклянное дно, будто
набираешь воду из-под крана в бронзовый кувшин
между мутным шоссе и маргеланским мазаром
восемнадцатого века, иначе конец. Воскресный луч
надвое делит слежавшееся сукно
в обширном зале с глиняным проходом в углу,
что размыт летней осью соседнего дома
снаружи, напротив Алайского хребта.
Кто-то говорит, сейчас я мог бы смешать
личное с безличным, и смотрит сквозь мастиковый фон
узкой кухни на уличный песок, на поля,
на общий план вдоль заправочных станций
и плоскогрудых скал, но возле окон
в прямом воздухе полно золистых облаков,
несущих весть о жёлтых парусниках в порту,
о силуэтах трёх-четырёх худощавых цыганок,
истолчённых вдали шпалерной листвой,
о скраденной молью парандже на стенном гвозде
в большой комнате с альбатросом на рельефном потолке.
Кто-то говорит, всё-таки есть ещё третий вид
решимости — не выбирать (ни
нереальное, ни здешнее) вне пьедестала оценки.
Впереди, поверх лобового наезда, дрожит
щелкающий на ветру
атласный корсет складчатой ширмы,
и на берегу безводной канавы
в середине июля сереет ком
засохшей глины, словно мозг,
испепелённый воркованием горлиц.

Старый кинотеатр

На съёмках развалин в любую погоду нужен тревеллинг;
иногда пользуйся треножником для статичных эпизодов; пять,
шесть неподвижных кадров озарят
головокружительную мглу плавного наезда, пока
в сумерках на переднем плане чёрный тутовый ствол
разбивает надвое закатное солнце. Например.
Когда панорамируешь по диагонали пустой,
полурухнувший дом, в поле зрения вплывает
справа мужская спальня, серая, с единственной оттоманкой,
словно как раз тут капают белену в ухо.
Жаворонок заливается в урюковой роще,
плавучий паланкин качается на пресном озере, холм
в пещеристых рубцах стоит в семи шагах от верандных окон
кирпичной двухэтажки. Далёкая весть.
Свет рассекает его же рассекшую ветвь. Забудь
о ручной камере, бери штатив, никакого трансфокатора, только
ровное скольжение на рельсах
к предгорному посёлку в среднеазиатской глубинке: немцы,
крымские татары, Чимион¹ , корейцы, персы,
бухарские евреи, ферганская меланхолия, месхетинцы,
куцый южный пролетариат, ногайцы, нищие кайфоловы
подле гипсовых серпа и молота в парке имени Ахунбабаева, 1949 год.
Резкий взмах сучьев от порыва яркого ветра —
однократное колыхание, присущее всегда
именно здешнему месту
около давних, лежалых остатков летнего кинотеатра в палевой паутине,
развёрнутой вширь по зрительским рядам.
Внизу, над пешими следами, парит во все времена
один и тот же неугасимый жест, один и тот же
пластический эллипс расстающихся друзей:
Ясон прощается с аргонавтами на побережье,
как с блатными ворами среди пригородных бараков;
Аккатоне прощается у кладбищенской стены с братвой;
Франциск прощается с кружащимися монахами под вечер
в корявом конце блёклого веризма.

Элегия

вот, весьма богатый проезжает мимо

на красной машине с откидным верхом, икар,
но спорим на два плевка до трёх скамеек
за канавой, спорим,
ему гораздо хуже, чем мне. Люди
переходят сразу на шёпот,
если видят его вблизи. Между прочим,
мы вместе учились в школе
в ранние семидесятые, не помнит
якобы меня, вместе ведь хипповали в нашем
тогдашнем эдеме, слушали Cream и Фрэнка Заппу,
делает вид, что не замечает меня, пока

лежу под вечер, икая, в сухом арыке.
Да, ночь, бывает, провожу на горке

золистой пыли возле пекарни,
или в гараже дяди Холмата, если повезёт,
или у Маргоши, нарублю ей дрова,
в прачечной на горбатой раскладушке.
Но ни в коем разе не
на шёлковой думке, не в мёде, не в золотой парче,
и в мозг мой не бьёт смрад какого-нибудь эреба
в мглистом бреду, и двое-трое
в белом не являются ко мне,
не качают права, не говорят,
ты низринешься ниже нас.
В общем, валяюсь, бывает, ночью
на земле и разглядываю перед сном
дерево напротив — тополь рассекает во тьме
вертикальное отверстие, в котором сам тотчас тонет,
но не дождётесь, что я повисну в куске
весеннего воздуха справа Кого-то,
Кто вскорости сядет справа Кого-то,
не дождётесь, что повисну
в загородном воздухе с комками овечьего сыра
в горле, что буду висеть там,
мечтая бродить по Тусколана.

Водийдан²

После похорон около резных ворот
чьи-то руки раздирали, как дичь, свою тень в речной воде,
подлежащей всё равно покою.
В сторонке, через дорогу в прямоугольном окне,
мангуст качал хвостом за решётчатой ставней,
чью неподвижность умножало как раз
это качание. Что осталось?
На кабинетном столе мальтийские матросы,
засеявшие в отцовском фото (средиземноморский круиз
1967 года) корабельные мачты между пирсов.
Головы тем временем поворачиваются и чертят полукруг
слева направо вслед урчащей вдалеке машине,
которая несётся к холмам, наоборот, справа налево,
и человек за рулём говорит — как жарко,
мне снились пергаментные щепки в урюковой роще —
другу на переднем сиденье
(с каждым разом больше близких костей). А ты
сзади листаешь снимки стран,
угодные книжным хризалидам, хотя
имена тридцатилетних страниц, —
выкидыши натурального, в рапиде
и безмолвней демиурга чтения спускающегося вниз,
к одноэтажному дому бирюзового цвета: три окна,
но улица отражается только в одном.

Фергана

1  Чимион — посёлок, расположенный в Алайском предгорье Ферганской долины.

2  Водийдан (узб.) — из долины.