Об авторе | Петра (Татьяна) Калугина (09.01.1979, Норильск), филолог, автор трех сборников стихов, публикаций в «Октябре», «Новой Юности». Дебют в «Знамени».

Петра Калугина

Бланка вылетит в Касабланку

Норильская баллада

А мы ходили по Комсе, пинали лужи-облака,
Я не хотела быть как все и не была наверняка.
Оксанка, Ольга, Ирка, я — шли под руки, держали строй.
«Мы не подруги, а друзья!» — и это не было игрой.
А даже если, даже пусть — игрой, но ложью — никогда.
Мне часто снится этот путь и окна тёмные ДК.
Вот в окнах вспыхивает свет. «Смотри, смотри! Давай зайдём!»
Там репетируют концерт Андрей, и Дима, и Артём.
Я принесла для них слова. Другие. Лучше. Без «любви».
(Тут Ольга фыркает: провал! И носом шмыгает: орви.)
Привскинул бровь: «Опять — любовь! Вот это — однозначно нет».
Осталась музыка без слов, я оказалась не поэт.
Девятый класс, десятый класс, за ним — последний, выпускной.
Не помню, кто, — одна из нас — покинув город, стала мной.
Она уехала совсем, не обернулась ни на взгляд,
Чтоб доказать — и тем, и сем, что есть, блин, у неё талант!
И вот потом… спустя… и вдруг… Тут можно долго говорить, —
Но мандельштамов этот трюк я не рискнула повторить.
Всё сгинуло в метельной мгле, в пурге кромешной соцсетей:
Тот умер, эта на игле, вот-вот закроют «Енисей».
Но так же снегом лепит май, и тот же Ленин кажет стать…
Я не приеду в этот край ни вспоминать, ни умирать.
Я оставляю насовсем его таким, где облака
Пасутся в лужах на Комсе, а мы — на лестницах ДК.

Про судьбу

Мне было семь, я любила играть одна.
Я давала кроликам имена.
Запускала руку, вытаскивала за уши
Кроличьи, уходящие в лапы, души.
Я смотрела им в середину лба,
Тщетно силясь — в глаза раскосые
Заглянуть. Я была — Судьба.
Я их сталкивала нос к носу.
Одному говорила: «Ты будешь Грей».
А другому: «Ты будешь Бланка».

Обними же Бланку свою скорей,
Завтра Бланка вылетит в Касабланку.
Обними же, Грей, Бланку свою скорей!..
Дед мой, отчим отца, не любил детей —
То есть меня, — с руганью гнал от клеток.
Но — уезжал на «Яве» на целый прекрасный день…
Здравствуйте, мсье Луи, мадмуазель Полетта!
Знайте (скрывать нет сил!):
Очень скоро один из вас
Будет казнён вот здесь, путём «головой об угол».
Розовый носик, бусины милых глаз…
Будет вам рай сочным зелёным лугом!
«Вот же он, рай, сразу через забор!» —
Мысль обжигала, сладостная, запретная.
Но вдали, заглушая сердце, уже тарахтел мотор.
Вот и всё. Мирабель и Кузя… Мои вы бедные…

Бойщик Бычков

Первым, кто разглядел во мне женщину,
был бойщик Бычков.
Я ходила к нему посмотреть на смерть
вблизи, без очков
(я их тогда ещё не носила).

Смерть была некрасива, а я — красива.
В свои двенадцать казалась десятилетней,
чьей-то, наверно, внучкой — приезжей, летней.

Бойщик Бычков убивал гуманно,
отточенными и ловкими.
А потом, в уголке диванном,
угощал меня ирисками и коровками.

Эх, ну зачем же я вру, отхожу от правды?..
Не было у него уголка диванного.
У него была койка —
и только.

Койка, два стула, стол,
вешалка и под ней кроссовки. —
Внутренний мир подсобки.

Бойщик Бычков, бойщик Бычков…
Да ведь не было, не было ничего!
Ни в койке, ни в уголке диванном.

Я совсем не была нимфеткой,
вовсе не был он педофилом,
но зачем-то хотел казаться.
Но я начала кусаться.
Я его укусила!

Всё произошло так быстро,
что было почти взаимно.
Он хотел объясниться, сказал: «Послушай!»
Но с нелепейшим криком «Мама!!!»
я бросилась прочь, наружу —
прямо
в объятья ливня.

Нет, вот опять я вру, привлекаю к себе внимание!
Никакой не ливень, а мелкий дождик
покропил по моим щекам, приводя в сознание.

Я моросила, дождик трусил за мной.
Нет: дождь моросил, а меня трусило.

Кровью прибитой пылью парной требухой травой
вымытым из-под шланга ковриком из резины
в пальцы въевшимся табаком
поцелуя первого языком
горстью конфет из местного магазина —
Смерть не пахла. Это я позже вообразила.

Прогуливая жизнь

Прогуливая жизнь, как пару в институте,
Я оказалась в сумрачном кафе.
За столиками там, дымя, сидели люди.
Я тоже села, в куртке и шарфе
(Стянула только шапку и перчатки),
И кофе заказала, три в одном.
Звучало «Утоли мои печали»
И «Ах, какая женщина» потом.
И я курила, выпуская в воздух
Дым купленных поштучно сигарет.
Должно быть, это было в 90-х.
Да, так и есть: мобильника-то нет
На скатерти бордовой, возле локтя.
Нет ясной цели, но хватает стрел,
И рифмами напичканный блокнотик
Уже прижиться в сумочке успел.
И стал важнее пудры и помады,
Зачётки, и ключей, и кошелька.
Ни в райских кущах, ни в пустынях ада,
Я знала, не найти проводника
Мне лучше и надежнее, чем этот.
Наперсник мой и мера всех вещей! —
Две строчки на четыре сигареты, —
Про жизнь и смерть, любовь и вообще...
Что дальше? Глобус времени крутните —
Я буду здесь, в какой ни ткнёте год.
Кафе стихов, срединная обитель,
Ознобной грёзы истовый полёт
Меж сном и словом, явью и молчаньем...
Менялся мир, сменялись города
За окнами, и музыка звучала,
И люди выходили в никуда.
Другие люди заходили в двери,

Чтоб выпить фреш, и смузи, и улун...
И улыбался бледный Алигьери,
За дальним сидя столиком в углу.

внутри бумаги

светло, тепло внутри бумаги, как в небольшом древесном храме
горит огонь внутри бумаги, но кто поддерживает пламя
но кто лежит, закинув руки, и видит облако напротив
а правда, что слова и звуки здесь не живут, сюда приходят
по стенам блики — это лики, они как лица, только птицы
и много дикой ежевики, которой можно поживиться
...приходят, да, и прилетают: дрозды, щеглы, синицы, галки
прошиты кроны щебетаньем, как тесен мир внутри бумаги
как умещается легко здесь всё, что могло быть, и что было
сюда заглядывают лоси лизнуть шершавые чернила
а ты протягиваешь пальцы, тебя влечёт прикосновенье —
сама возможность оказаться причиной этого горенья.

Поэтка

И снег прошёл, и ветер стих,
Переменилось время суток.
Привяли белой розы лепестки.
Ты не похожа на других литинституток —
Изгибом взгляда, выражением руки,
Наивной от плеча до маникюра
(Который ты совсем не бережёшь).
Ты говорила, что теперь де-юре
Ничья жена, и что де-факто — бомж.
Что жизнь твоя вокзалом на вокзале
Сидит и погоняет тоже им.
Встречались мы полночными глазами
И выдыхали подлунённый дым
С цветочным душноватым ароматом,
Как будто не на кухне мы — в саду!
Две статуи, усевшиеся рядом,
Условную отбросив наготу
На время небольшой пижамной party.
Ты говорила: «Мне не до стихов».
И вспоминала Бродского некстати,
И Рыжего цитировала вновь.
И, огонёк судьбы моей колебля,
Текла сквозь ночь поэзия сама,
Качая фонарей тугие стебли
И омывая тёмные дома.
А утром — в лит, на сессию, куда-то,
Куда и я б смогла наверняка...
Но — кашель, но — мигрень, озноб от сквозняка.
Но чувство незакрытого гештальта…