Об авторе | Владимир Валентинович Седов (17 ноября 1960, Москва).

Владимир Седов

Озирается башня на дальнем углу

* * *

Где был когда-то корт, где ты скакала
в тропических трусах под стук и шорох,
теперь стоят дома. А ты устала.
И мельница смолола в мелкий порох
и эту реку, эти небеса, и этот мостик,
что я всё помню, сам не зная почему,
и вскоре смелет в порох наши кости
и бросит в пасть усатому сому.
А я всё помню: сетчатую клетку,
холодный ветер с бешеной реки,
и мяч, перелетающий над сеткой,
всё тот же мячик — ветру вопреки.

* * *

Ничего не прошло, не пропало,
никуда не девалось, и вот:
пахнет прелой водой из подвала
и ржавеет решётка ворот.
Зажигаются жёлтые окна,
гасит свет пожилой букинист,
и стекают по стёклам волокна
под серебряный шорох монист.
От витрины соседней столовой
жарко пахнет вчерашней жратвой.
Я вернулся, я здесь. Я как новый.
И, пускай ненадолго, я твой.

* * *

Мы можем есть чуть вялый виноград
И пить вино оттенка красной меди
Всего три дня. Они прошелестят
Над нами словно верхние соседи.

И снег пойдёт, и выбежит метель
С чернеющими мокрыми следами

И скрипом — будто ржавую качель
Расталкивают медленно над нами.

А мы-то, ювелиры трёх ночей,
Пытаемся исправить по заказу
Серебряные дуги обручей,
Изломанных и узнанных не сразу.

* * *

Над городом идёт противный снег,
тяжёлый, нудный, бесконечный.
Декабрьский снег, которого так ждали
взамен осенней слякоти. И вот —
он начался. И новая тревога вошла в окно.
Теперь он никогда не кончится, и пробки
навечно встанут на Садовом и Третьем транспортном, на кольцах,
на вылетных, как говорится, магистралях
(попробуй вылететь отсюда, мой птенец!).
И я зимую, мне сегодня ни к чему
идти за хлебом, за трудом, за дружбой.
В окошко кассы мне поход сейчас не нужен.
А потому — я за столом. Контужен
и этим городом, и снегом. И живу
каким-то смутным ощущением паденья
совместно с этим снегом — на Москву.

* * *

Я подошёл к глубокому окну
и даже наклонился в амбразуру,
и вдруг увидел стылую луну
и чёрную стоящую фигуру
собачника, и мокрые кусты,
и свет в окне во флигеле напротив,
и ощутил, что за спиною — ты,
вот в этой комнате, и ты — из плоти,
из той же плоти, что луна в окне,
что свет напротив, огонёк таксомотора,
и что-то передвинулось во мне
до края — как щеколда — до упора.

* * *

Опять снега на Старопетергофском
идут по рельсам сорок первого трамвая,
и тяжело, совсем по-стариковски,
приходит ночь. Но мы не унываем.
Мы снова вместе. К гавани так близко,
что кажется, что скоро мы отчалим
в сырую даль, но всё-таки без риска
забыть — что остаётся за плечами.
Как разогнался снег над гаражами,
над будкою пустой шиномонтажной,
белёсыми холодными стрижами
за миг окно зачёркивая дважды.
Мы спрятаны в большом уснувшем улье,
где в жёлтых сотах мёд, то сладкий, то несладкий,

а всё, что эти птицы зачеркнули,
вернётся поутру — как лихорадка.

* * *

Озирается башня на дальнем углу,
А над нею кружат иероглифом птицы,
И раскосо глядят в обступившую мглу
Размещённые шахматным строем бойницы.

Я потратил всю жизнь на подобный ландшафт,
И хотел бы ещё и ещё повторенья.
Шаг дерев на дороге и башенный шаг
Равно преданно служат понятию «время».

* * *

Господи, любовь к Твоим картинам
нас приподнимает от земли.
Мы Тебя просили: «Подари нам
это небо, эти хрустали,
этот город, частые окошки,
жалкий скверик вроде пустыря».
Мы Тебя просили понарошку.
А теперь стоим, благодаря.

Шествие на осляти

Осла у нас всегда изображала
с привязанными ушами лошадь,
и уши эти ветерком качало
при выезде из города на площадь.
И дуло в арку, задувало сбоку,
и верба колыхалась вместо пальмы,
и всё как будто стягивалось к сроку
и растворялось в черноте проталин.

Боголюбово

Послушай: за стеною, под обрывом
Опять кричат, кричат товарняки —
Летят куда-то в поле сиротливом,
Ну, вот и надрываются с тоски.
Зовёт на службу резкий колокольчик,
Качаются над ним колокола,
И тренькают стекляшки из окончин
Косых и грустных домиков села.
Как страшно выпадение из ряда
Гусиной стаи и резных колонн.
А белый камень вроде рафинада,
И тает под воздействием времён.

* * *

Собирайся. На севере как-то призывно светлеет
И всю ночь напролёт полыхает и тлеет.

И всю майскую ночь ты лежишь на диване
Как бессонная гайка у Бога в кармане.

И опять и опять тебе стелет дорога
Чуть дрожащую даль — как видение Бога.