Ольга Славникова

Супергерой нашего времени

Ольга Славникова

Супергерои нашего времени

С глянцевых обложек популярного сериала, выложенного на прилавке завлекательным пасьянсом, на покупателя смотрит один и тот же мэн в непроницаемо-темных очках: плавные очертания морды мэна дизайнерски соответствуют обтекаемости очков, на каждой обложке разных. Так изображается создание писателя Александра Воронина: неотразимый Глеб Сиверов по прозвищу Слепой. Покупатель, просвеченный взглядом супермена сквозь темные очки, может быть вполне уверен, что если не здесь же, то где-то рядом его ожидает столь же богатый выбор романов Виктора Доценко про супермена по кличке Бешеный. Выявив закономерность, покупатель может сделать вывод, что козырным валетом следующего сериала станет опять какой-нибудь больной: Безногий, например, или вовсе Парализованный. Почему? Да потому, что в российском триллере кличку Здоровяк может носить только отрицательный персонаж.

Современный российский триллер (детективов, содержащих загадку, расследование и разгадку, сейчас почти не пишут) многие люди с литературным вкусом презирают как примитив. Между тем создание триллера — сложная инженерная задача, почти не имеющая отношения к “высокой” литературе, но зато имеющая прямое отношение к “низкой” действительности. Тот же сериал про Слепого, высыпавший на книжный рынок разом, как семейство грибов после теплого дождя, откликался на текущие события не хуже иной газеты. Вот занятный парадокс: приключения в триллерах откровенно выдуманы, многие ситуации в реальности абсолютно невозможны, травмы, получаемые суперменами в боях, несовместимы с жизнью, — а между тем именно этот жанр активно осваивает постперестроечный пространственно-временной континуум, плохо поддающийся художественным обобщениям серьезных мастеров. Может быть, большое и правда видится на расстоянии, которое еще не пройдено; кроме того, переменчивая дробность российских реалий, возможность по какой-то одной детали (например, по стоимости проезда в общественном транспорте) датировать события текста с точностью до месяцев, не дает серьезному писателю достаточной свободы погружения в материал. Поскольку настоящий роман пишется минимум год, то “нетленка” еще до выхода к читателю оказывается в чем-то устаревшей, и это порождает у автора чувство дискомфорта. Главное — никогда нельзя заранее знать, какую фишку преподнесет новейшая российская история в период между написанием и выходом текста. Для серьезного писателя гораздо безопаснее держаться подальше от суеты, поближе к тому же “совку”, чей абсурдный трагизм еще далеко не исчерпан русской литературой, а реалии приобрели характер исторический. Сегодняшняя суета, между прочим, даже не-зрительна — несмотря на обилие в нашей жизни телевизионных репортажей; она не улавливается метафорой, поскольку у пишущего не бывает времени отложить сегодняшний опыт до завтра, дать ему дозреть в подсознании. Сегодняшнее не соединяется с тем, что уже накоплено писателем за жизнь, с тем, откуда, собственно, и может быть взят индивидуальный образ. Попытки забегания вперед, “перепрыгивания” через “сегодня”, выразившиеся в нескольких популярных антиутопиях (в частности, можно назвать произведения Александра Кабакова), больше не повторяются: слишком быстро не сбывается художественный прогноз. Дробное “сегодня” не индивидуально, оно — общее для всех, и потому оно примитивно; при попытке его описать оно роковым образом тяготеет к банальности. В общем-то, настоящему писателю пока еще нечего делать с этим набором простеньких картинок, с этим мультиком для взрослых; он, при полном ощущении, что его цельное “я” осталось в прошлом, либо воссоздает “совок”, либо его доламывает и из обломков строит башню цвета слоновой кости, Луна-парк, буддийский храм.

Не то коммерческий триллер: сама технология его производства позволяет “схватить” сегодняшний день. Здесь роман пишется за три-четыре месяца, еще через такое же время он на прилавке, — вот вам и оперативность, позволяющая продавать на книжном рынке горячие пирожки. Злободневность в триллере прекрасно уживается с неправдоподобием сюжета: это своего рода симбиоз. Симбиоты вместе составляют модель реальности, в которой читатель может почувствовать себя, как в игре-симуляторе. В пределе это — целый город, создаваемый, обставляемый и заселяемый автором на протяжении цикла романов. Это, к примеру, Тиходонск Данила Корецкого и Шантарск сибиряка Александра Бушкова. Города-фантомы имеют все приметы новейшей российской реальности. В Шантарске едва ли не раньше, чем во многих сибирских областных центрах, появились “комки”, пункты обмена валюты, службы “эскорта”, мелкие “купи-продайки” и крупные торговые компании, коммерческое телевидение и охранные фирмы. Разумеется, присутствует и “тень” всех этих сооружений, то есть криминалитет. Причем, если Александр Бушков работает крупными мазками, то Данил Корецкий — писатель обстоятельный. В своих романах он дает подробный срез тиходонского криминала: от рядовых “быков” до воров в законе. Произведения Корецкого отчасти напоминают старый добрый производственный жанр: его читатель быстро начинает разбираться, кто, кому и за что отстегивает, каковы отношения между старыми ворами, живущими по законам, и новыми бандитами, не нюхавшими зоны, но зато умеющими втираться в легальный бизнес, что отстирывает бабки лучше всякого порошка “Ариэль”.

Далее перед нами встает проблема, пожалуй, ключевая для жанра “экшен”: проблема положительного героя. Если в серьезной литературе актуально соотношение “герой — автор”, то в триллере важнее другая парность: “герой — читатель”. Поскольку читатель “играет”, то все события триллера должны происходить как бы отчасти с ним. Но самоидентификация с суперменом — не такая простая вещь, как кажется на первый взгляд. Конечно, здесь не работает (или не всегда работает) подростковая схема, когда тинейджер, прочитав крутой роман, испытывает желание подраться во дворе. Чисто мышечная реакция на то, как главный герой заехал плохому парню ногой в челюсть, — удел невоспитанного акселерата.

Конструирование положительного героя есть главная инженерная задача создателя романа. Почему Александр Бушков, какое-то время издававший книги без особого эффекта, внезапно раскрутился на миллионные тиражи? Решающий успех получила книга “Охота на Пиранью”. Главный герой — супермен по всем статьям: боевой пловец Кирилл Мазур, офицер спецподразделения, выполняющего диверсионные и разведывательные операции во всех точках Мирового океана. Если бы содержанием романа стала как раз такая спецоперация, у Александра Бушкова получился бы вполне рядовой боевичок. Но опасность настигла супермена, когда он был в роли обычного человека. Кирилл Мазур проводил отпуск на малой родине, мирно сплавлялся с молодой женой по красивой сибирской реке. Тут-то их, как простых туристов, и прихватила военизированная бригада, поставляющая для элитной охоты двуногую дичь.

Самое волнующее в романе — как герой, принимаемый хозяевами охоты за простого мужика, вдруг начинает преподносить своим мучителям сюрприз за сюрпризом. Читатель просто счастлив в те моменты, когда профессионал ставит дилетантам встречные ловушки. Не читатель, напрягая хилые бицепсы, идентифицирует себя с героем-суперменом, но герой на время становится таким, как читатель. Это обеспечивает интерес гораздо более прочный, чем если бы автор приписал персонажу самые невероятные подвиги. Подвиг обыкновенности — вот что должен первым делом совершить супермен, чтобы дальнейшие его победы имели в глазах читателя серьезную цену. У Данила Корецкого есть очень показательный в этом смысле роман “Оперативный псевдоним”. В первых главах герой, безработный Иван Лапин, выглядит довольно обтрепанно. Его тиранит сожительница, начинает доставать пасынок-волчонок, на последней работе не выплачивают расчет. В голове у героя какая-то толстая корка, гасящая эмоции: чуть не съехал с ледяного косогора под колеса автомобиля — ну подумаешь, упал и упал... Однако физическая встряска что-то размыкает у Лапина в мозгах. Он вдруг осознает, что любой бытовой предмет может служить оружием. Он легко выбивает у жулика-работодателя положенные “лимоны” и на эти деньги накупает для своего колоритного семейства всяких деликатесов — откуда-то зная, как и с чем все это едят. Впоследствии оказывается, что “корка” была способом консервации суперагента. Здесь практически та же схема, что и в фильме Пола Верхувена “Вспомнить все” с Арнольдом Шварценеггером в главной роли.

Схема вообще распространенная, та или иная ее модификация присутствует во многих сюжетах. В чем секрет обаяния “гениального сыщика” Льва Ивановича Гурова, бессменного героя романов Николая Леонова? Вряд ли в “гениальности”. Сюжетные хитросплетения, которые Леонов подает как нечто экстраординарное, на поверку часто оказываются арифметическими примерами в три-четыре действия. Особые сыщицкие способности Гурова — скорее акт читательской веры, нежели результат интеллектуальных усилий писателя. А вера зиждется на том, что Гуров действительно особенный, но совсем в другом отношении. Это нормальный безденежный российский мент, как-то поразивший зарубежного коллегу-полицейского тем, что сам убирает в своей квартире, причем без специальных щеток и шампуней. Гуров носит весьма не новый костюм, варит себе на ужин дешевые фабричные пельмени из пакета. Тем не менее герой Леонова — аристократ, не товарищ, а господин полковник. Этому милицейскому гению осанка заменяет первоклассного портного. На обложку романа Леонова “Деньги или закон” издательство “ЭКСМО” вынесло слоган: “Гурова нельзя купить”. Честность и чувство долга, если за них предлагают, но не берут очень много баксов, оказываются настолько же “выше” доллара, насколько, скажем, доллар “выше” рубля. Они приобретают ценность. Как в безработном Лапине скрывается до поры суперагент, так и в Гурове скрыт внутренний белогвардеец, случайно перенесенный в неадекватные российские условия и как бы тоже находящийся “на консервации”.

Что же чувствует читатель? У читателя возникает смутное ощущение, что, может быть, и в нем самом есть нечто “скрытое”. Что в нем затаился разведчик из иного, лучшего варианта его судьбы, — другой человек, для которого реальные обстоятельства есть нечто внешнее, “чужая игра”. Что можно, надев, как Гуров, белую рубашку под старый костюм и немного втянув живот, приобрести, несмотря на безденежье, аристократический лоск. Что честность, которую удалось сохранить (или пока не удалось продать), все-таки чего-то стоит. Не накачанная мускулатура, но человеческое достоинство — вот что читатель получает по доверенности от героя хорошего триллера. Раздвоение на “себя-реального” и “себя-разведчика” обеспечивает, наоборот, слияние с героем-суперменом. Причем сила супергероя, как женщины, — в его слабости. Главный герой российского “экшена” действительно должен быть немного “ущербным”, немного “больным”. Структурно эти особенности соответствуют чудачествам его зарубежных “коллег”: континентальной галантной женоподобности Эркюля Пуаро или химическим опытам Холмса. Но в нашем, отечественном случае странность должна иметь оттенок страдательный. Савелий Говорков, он же Бешеный, воевал в Афганистане и сидел в тюрьме. Николай Леонов пишет, что шкура его господина полковника штопана-перештопана. Безработный Лаптев, он же супермен Макс Карданов, — горький сирота: его родители, советские разведчики, отбывают тридцатилетний срок где-то в британской тюрьме. Может быть, обобщенного Больного лучше всего назвать Безымянным. У Лаптева-Карданова, как выясняется по ходу романа, нет никакого подлинного имени: даже то имя, которое дали ему родители-нелегалы, было всего лишь псевдонимом. Безымянность как вид врожденного увечья делает супергероя удивительно “валентным”: он может быть отождествляем с Ивановым, Петровым, Сидоровым. Автор триллера держит читателя при смутном ощущении, что и в нем, рядовом и обычном, может быть, кроется нечто тайное, чего он и сам про себя не знает до поры. Если такое ощущение появилось — контакт состоялся. Первую часть задачи можно считать решенной.

Вторая часть, едва ли не более сложная, обусловлена тем, что главный герой триллера практически бессмертен. Убить его в конце романа — значит подранить самого читателя: ведь при удачном контакте “читатель — герой” это уже в каком-то смысле одно существо. Тут есть для автора, с одной стороны, немалая выгода: можно писать продолжение романа. Во-первых, книжка гарантированно разойдется большим тиражом, потому что читатель желает и ждет новой встречи с лучшей частью своей натуры. Во-вторых, интеллектуальные затраты на продолжение будут, естественно, меньше, чем на совершенно новый роман, поскольку уже имеется основательный задел. Но, с другой стороны, автора подстерегает немалая опасность. Сколько сюжетов способен вынести на себе самый что ни на есть активный супергерой? Какова, скажем так, длина состава, который может тянуть, без ущерба для качества движения, один удачный локомотив? По логике торговли книгами и рукописями, чем длиннее сериал, тем лучше для всех. Но так ли все просто?

Сильнее всего на этой рыночной мине подорвался Виктор Доценко со своим Савелием Говорковым. Года три назад, не без поддержки кинематографа, Бешеный сделался едва ли не культовой фигурой. И вот недавно вышла юбилейная, десятая книга сериала “Приговор Бешеного”, уже совершенно переставшая быть романом или даже чем-то романоподобным. Перед нами набор эпизодов без начала, без конца, без кульминации и развязки: действие просто режется автором на порции, по полкило на том. При этом десятая книга про Бешеного на очень большой процент состоит из девятой, где описывается рейд команды Говоркова в чеченский тыл. Более того: по ходу книги, поскольку второстепенные герои тоже отчасти следуют за главным из “вагона” в “вагон”, автор вынужден отсылать читателя к еще более ранним сериям и частично их пересказывать. Сериал, таким образом, разбавляется сам собой и тонет сам в себе; еще немного — и этот состав начнет кататься по замкнутому кругу. Автор, надо заметить, честно пытался как-то подновить своего героя: Савелий Говорков (кстати, как и Глеб Сиверов—Слепой) перенес пластическую операцию, после мнимой смерти сменил и внешность, и документы, — иначе говоря, сделался как бы другим человеком. Но все-таки герой остался тем же самым: теперь он тянет читателя за собой в пучину скуки. При хорошей, правильной “стыковке” героя с читателем “расстыковки” у Виктора Доценко не получилось. Куда умнее поступил упомянутый выше Александр Бушков: у него на игровом поле, именуемом Шантарск, действует не только Кирилл Мазур, но и майор милиции Дарья Шевчук, она же Рыжая, она же Бешеная (на книжном рынке, кстати, появился еще один Бешеный, созданный пером магнитогорского писателя Алексея Алтеева, так что феномен “бешенианы” заслуживает, видимо, отдельного рассмотрения). Супергерои у Бушкова то выходят на первый план, то мелькают на втором и даже на третьем, создавая у читателя иллюзию своей “закадровой” жизни и общего жизнеподобия всего симулятора, существующего, как всякий нормальный город, одновременно с другими городами. Хитрый сибиряк просек простую вещь: после третьей-четвертой удачной книжки бессмертие супергероя не в четвертой и не в пятой, а в ожидании оных со стороны читателя. Потом, конечно, книжки появятся, и у благодарного читателя будет полное ощущение, будто герои действительно живут и здравствуют где-то в Сибири и когда с ними происходит нечто интересное, он, читатель, имеет возможность об этом узнавать.

Может быть, классический пример того, как можно справиться с бессмертием супергероя, содержится в произведениях Николая Леонова. Сыщик Гуров прожил долгую и, по сути, неторопливую жизнь. Когда-то он начинал зеленым лейтенантом, был нормальным милиционером из нормального советского детектива. Шли годы, менялась ситуация, менялся и Гуров: осознавал новые реалии, учился работать в условиях криминализации всей страны, зарабатывал репутацию — не только у коллег, но и у своей клиентуры по ту сторону закона. Господин полковник, может быть, за то и любим, что стал для читателя не просто другим и лучшим “я”, но в полном смысле слова современником, с которым у него, читателя, есть общее прошлое, если угодно — общие воспоминания. В отличие от образа Гурова, образ Бешеного у Виктора Доценко не обладает внутренней памятью (отсюда, как представляется, отчасти следует необходимость повторений, всей этой грубой “соединительной ткани” сериала). Бешеный возник буквально за несколько лет, и если представить все его подвиги в режиме реального времени, то получится то же, что и с небезызвестным Конаном-варваром: год сумасшедшей активности идет за несколько недель. Бешеный, как и Конан, существует не со скоростью жизни, но со скоростью чтения, а вернее, проглатывания читателем очередных полкило готового продукта. Поскольку славный киммериец в свое время произвел на публику невероятное впечатление, то эта мускулистая фигура сделалась в полном смысле игровой. Конан перешел от своего родителя Роберта Говарда к другим, не менее изобретательным авторам, а теперь в него играют и россияне: в Питере регулярно выходят продолжения “конанианы”, которые не хуже и не лучше аналогичных зарубежных образцов. Конан, таким образом, “прорвался”, обрел виртуальную жизнь вне рамок авторской литературы и авторского права. Вряд ли это произойдет с Савелием Бешеным: не тот изначальный заряд. Похоже, судьба этого героя — тихо угаснуть, оставив у читателей что-то вроде небольшой изжоги. Что поделаешь: такова расплата за неразумную читательскую любовь.

Третья часть задачи, стоящей перед автором триллера, — сделать своего Ненормального этическим образцом для существенной части россиян. В каком-то смысле это похоже на предвыборную работу, где задача имиджмейкера — угадать электоральные ожидания и воплотить их в убедительном образе своего кандидата. В конце концов что, как не выборы, происходит ежедневно у книжного прилавка? По большому счету, супергерой боевика должен быть такой фигурой, которой читатель хотел бы доверить пост Президента или, как минимум, мэра своего населенного пункта. При этом не надо забывать, что каждый активный россиянин (а триллеры читают в основном активные люди в расцвете сил, не слишком обремененные интеллигентскими рефлексиями) полагает, будто сам он, в случае чего, навел бы порядок и разобрался бы с коммунистами (с демократами, с мафией, с МВФ, со странами СНГ, нужное подчеркнуть). Так что и здесь требуется, ради успеха книги, достичь определенного единства. А как это сделать, если российское общество расколото — мы даже не представляем, на какие малые части? Если даже на реальных выборах кандидаты собирают свои проценты, как мозаику, из очень разных кусочков?

Вообще-то во всяком произведении жанра “экшен” все достаточно просто: есть супергерой, его “хорошие парни”, а также “плохие парни” во главе с какой-нибудь очевидной сволочью. “Хорошие” и “плохие” — это, по сути, условные команды, их можно нарядить в любые костюмы. До сих пор советские вестерны о гражданской войне заставляют зрителей мысленно становиться на сторону красных комиссаров; более того — просмотр голливудского кинобоевика, где “хорошие” ЦРУшники действуют против “плохих” КГБшников, вынуждают здравого россиянина ощутить себя на два часа патриотом Америки. (Полагаю, что аналогии между коммерческой литературой и кинематографом хромают не очень. Некоторые российские триллеры буквально состоят из киноцитат; писатель, не затрудняясь видеорядом, прямо отсылает читателя к экранным впечатлениям, а такой, например, “раскрученный” автор, как Чингиз Абдуллаев, представляя героя, иногда “дает его роль” известному актеру: мол, такой-то похож на Шона Коннери — и дальше с ним все ясно). Вопрос: насколько читатель, будучи сиамским близнецом супергероя, управляем в своих понятиях о хорошем и плохом? Насколько он, иными словами, готов через триллер воспринять идеи, которых на момент покупки книги не имел или не разделял?

Писатель Анатолий Афанасьев, активно выпускаемый московским издательством “Мартин”, верит, что ответ на этот вопрос может быть только положительным. Книги Афанасьева поначалу даже интересно читать, потому что они очень злобные. Основное внимание уделено не столько кинематографу, сколько телевизору: Президент именуется не иначе как “царь Борис”, Горбачев предстает шизофреником, Чубайс — пугалом для маленьких детей, так сказать, противовесом передачи “Спокойной ночи, малыши”. Несмотря на то, что автор уделяет внимание и героям, и острому сюжету, агитация и пропаганда ведутся вовсю. Читатель чувствует себя все равно что на митинге: с одной стороны, интересно, как тут еще будут ругаться, а с другой — не поколотили бы сгоряча чужого, случайно приблудившегося товарища. В произведениях Афанасьева за всеми анти-Степашками типа Чубайса зловеще встает сверхантигерой, американский агент под названием Доллар, который и правит выморочный российский бал (кажется, в екатеринбургской юмористической газете “Красная Бурда” появлялся аналогичный персонаж — Курс Доллара, который требовалось ронять, — но у Анатолия Афанасьева все гораздо масштабнее). Надо отдать Афанасьеву должное: романы его сделаны крепко, профессионально, законы жанра соблюдены. Виктор Доценко, прямо скажем, пишет гораздо слабее. Но вот парадокс: тираж книг про Бешеного — 100 тыс. экз., а романов Афанасьева 15—20 тыс. экз. Заметим, что тираж в коммерческой литературе штука объективная, отражающая не пожелания издателя, а реальный спрос на книгу. Так что результат голосования налицо. И дело не в том, что творчество Афанасьева носит антидемократическую направленность. С тем же успехом оно могло быть антикоммунистическим. Просто читатель — не та собака, которой можно в кусок колбасы насовать таблеток. Прямая пропаганда в триллере не проходит.

Как же все-таки герою победить на “выборах” у книжного лотка? Автору, видимо, стоит иметь в виду, что россияне, привыкшие в ходе истории выбирать из двух или нескольких зол, голосуют не “за”, но неизменно “против”. Только при наличии заметного и общего врага избиратели, они же читатели, способны объединиться и скупить тираж. Мне представляется, что грамотнее всего здесь работает Данил Корецкий, действительно хороший писатель и один из самых профессиональных участников книжного рынка. Его герой, подполковник милиции Коренев по прозвищу Лис, определяется автором как “антикиллер” (см. романы “Антикиллер” и “Антикиллер-2”). Почему не просто “правильный мент”? Дело в том, что Тиходонск, созданный писателем как типовая модель южнороссийского областного центра, представляет собой обычный для России антимир. Закон существует, но он не работает; милиция, оставаясь в пределах кодексов, инструкций и скромных материальных возможностей, в принципе не может выполнять правоохранительные функции; занимаясь бизнесом, человек автоматически становится правонарушителем либо банкротом; только наличие в городе крепкого криминального хозяина обеспечивает порядок и стабильность; за решением своих вопросов люди идут не в суд, а к ворам. В этой подменной ситуации положительный герой может возникнуть только по принципу “отрицания отрицания”. Лис у Корецкого — это российский Крутой Уокер. Часто он может восстановить справедливость только крутым и преступным путем. При этом автор, конечно, обязан обосновать, почему правонарушения Лиса “лучше” действий его противников. Обоснование в том, что Тиходонск — не зона мира, но зона войны. Криминалитет — это армия без народа, фактически армия оккупантов. За Лисом и подобными ему крутыми ментами стоит мирное гражданское население. Произведения Данила Корецкого, несомненно, идеологичны, даже публицистичны. Но автор учитывает, какие силы и структуры пользуются у людей наибольшей антипатией, и, нисколько не упрощая отрицательных героев (некоторые получаются у писателя не лишенными обаяния), расставляет точки над “i” в соответствии с читательскими ожиданиями. Личное обаяние Лиса завершает дело: читатель хочет быть на его стороне.

Наверное, сегодня никому не придет в голову приписывать художественной литературе какую-то “воспитательную роль”. Талантливое произведение если и воспитывает читателя, то только в том смысле, что читать хорошую книгу не менее приятно, чем зарабатывать деньги, и добытые в процессе чтения ценности не менее важны для человека, чем самая конвертируемая валюта. По большому счету, художественная литература идет сегодня против общественного прогресса. Настоящий, “по жизни”, читатель не будет искать работу по совместительству, не будет набирать на дом халтуру, чтобы накопить денег на новую марку холодильника или на престижный автомобиль. Настоящий читатель лучше заляжет с книгой на диван и на диване получит больше удовольствия, чем может дать самый удачный шопинг. Писатель плодит запойных читателей, которые, с точки зрения рыночной экономики, являются злостным пассивом. Писатель, таким образом, снижает своей деятельностью интенсивность круговорота “товар—деньги—товар”, замедляет движение колеса, которое все мы, ради нормализации нашей жизни, должны в идеале активно раскручивать. Если учесть, что и к идеологическому обеспечению власти писателя не очень-то подвяжешь, — надо ли удивляться, что писатель сегодня не самый респектабельный и обеспеченный член общества?

Не то остросюжетная беллетристика. Во-первых, она сама является товаром и фактором раскрутки экономики. Во-вторых, она как раз идеологична. Именно приключенческие романы и фильмы могут воспитать в человеке, например, патриотизм, и те же американцы это прекрасно учитывают. Особое чувство ликования в финале, когда “плохие парни” повержены, а все, кого было бы жалко, остались живы, и есть главный продукт создателя “экшен” — и продукт этот будет поценней, чем вытяжка из корня женьшеня или бобровый жир. Высококачественное ликование вследствие победы “наших” производится далеко не всеми писателями, работающими в жанре триллера. На самом деле качество продукта решающим образом зависит от того, как сконструирован главный положительный герой и насколько “подключен” к нему массовый читатель.

Под конец заметим, что граница между триллером и “литературной литературой” вполне проницаема. Может быть, у триллера как у жанра есть заслуги перед большой литературой, если не перед сегодняшней, то перед завтрашней наверняка. Не говоря о том, что триллер создал черновик текущего времени, он еще и уловил такую вещь, как дурная, фантомная сущность новорусских бешеных денег. Подобно джинну из водочной бутылки, эти деньги от природы предназначены создавать нереальности вроде крепостицы Прошки Громова в шантарской тайге. Неспособные стать капиталом для дела, они, эти деньги, транслируют вовне сознание владельца, делают материальным его убогость либо психоз, создавая иллюзию всемогущества воли и прихоти. Миллиарды долларов и миллионы рублей сами кажутся (а может, и являются) воображаемыми, мнимыми. “От этих монстров, откормленных на моем бреду и как бы вытеснявших меня из меня самого, невозможно было отделаться...” — писал Владимир Набоков о чудовищно многозначных цифрах, возникавших у него в мозгу во время детских болезней. Что-то в этом роде мы угадываем в свойствах новорусских состояний, мало связанных с экономической реальностью. И если автору триллера эти миражи нужны для обострения сюжета, то вполне возможен писатель, который займется миражами всерьез. Возможно также, что он мысленно скажет “спасибо” своим коммерческим предшественникам.