ПУБЛИЦИСТИКА

Об авторе | Дмитрий Борисович Орешкин — политолог, географ, один из крупнейших специалистов по избирательной системе России, в прошлом — глава группы «Меркатор» Института географии РАН. Предыдущая публикация в «Знамени» — «Философия города» (2015, № 6).

Дмитрий Орешкин

Россия наизнанку

Так напористо говорят о консолидации, что все сильнее ощущается распад.

Во-первых, врожденный вывих миропонимания. Марксизм считал себя наукой и говорил об объективной материи. Но при этом более всего заботился о субъективной идеологии и бился с рациональными критиками, как инквизиция с еретиками. Когда это наука нуждалась в цензуре? Да и зачем, если за ней необоримая сила объективного исторического процесса? Нет, это больше похоже на тоталитарную секту, скрепленную нетленностью догм и культом пастыря.

Во-вторых, деградация «объективного материального мира», угодившего под управление нездорового разума. От государственной машины, экономики и демо­графии — до экологии и качества дорог.

В-третьих, разрыв между словом и делом. Мы опять поднялись с колен, а рубль и экономика зачем-то на них опустились. Их забыли предупредить?

Вертикаль

Пятнадцать лет наследникам советской вертикали терпеливо объясняли: не садись на газовый пенек, не ешь нефтяной пирожок — козленочком станешь… Куда там! Это особый кайф, сродни наркотическому: обитать в виртуальном мире, где ты велик и могуч, скачешь от победы к победе, только искры из-под копыт. Все выше и выше. Пока однажды опять не очнешься на уровне моря перед разбитым корытом, с несгибаемыми коленями и прочими признаками абстинентного синдрома. Берег называется Россия, на нем обитают 146 млн человек.

Все просто. На президентских выборах 2012 года Чечня подала за В.В. Путина 99,8% голосов при явке 99,6%. Заурядный советский фальсификат. И за ним логическая развилка: либо мы уважаем законы своего государства — и тогда электоральных джигитов следует привлекать по статье 142 УК РФ (фальсификация избирательных документов, до четырех лет лишения свободы). Либо делаем вид, что не видим очевидного. То есть соглашаемся быть козлами. В нынешней России по умолчанию выбирается вторая опция. А вождь фальсификаторов еще учит нас Родину любить: кто без рогов, тот русофоб.

Это уже норма. Помнится, кто-то нам обещал создать 25 миллионов квалифицированных рабочих мест, удвоить ВВП, сделать рубль резервной валютой, а Россий­скую Федерацию — то ли островком, то ли тихой гаванью (они там плоховато разбираются в геоморфологии) для мировых финансов. Про такие пустяки, как импортозамещение, достойные зарплаты, торговля нефтью за рубли, колонизация Луны и Марса и транспортный коридор Сеул — Роттердам, и говорить не стоит. Тогда долгом патриота было верить и вдохновляться. Сейчас — забыть и не вспоминать. Но в обоих случаях — сплачиваться вокруг начальства, крепить рога и копыта, на страх агрессору.

Бог (или эволюция?) дал людям мозги, чтобы мыслить и помнить. И язык, чтобы обмениваться плодами размышлений. Но вертикаль сильнее Бога и эволюции! Следуя заветам Ленина — Сталина, она требует прямо противоположного: не помнить, не думать, помалкивать. Говорить по команде — но искренне и от души. Это она, родимая, не считаясь с потерями в живой силе, бесконечно ведет нас в последний и решительный бой. Сначала в мировом масштабе. Потом умереннее — в одной отдельно взятой стране. Ближе к концу сериала очередной исторический Съезд КПСС снизил обещательный порог до удвоения производства к 2000 году. И уже перед финальными титрами они еще успели пообещать каждой советской семье по отдельной квартире. Скромно по сравнению с первоначальным глобальным замахом. Кстати, в странах, не затронутых их преобразовательной деятельностью, проблема отдельного жилья как-то сама собой решилась. Без диких жертв и воплей про освобождение народов.

Облом с обещаниями ясен. Но вертикаль, конечно, ни при чем: всему виной временные трудности, отдельные недоработки, происки внешних и внутренних врагов. Патриотическое дело нехитрое: дурного не помнить, «да» и «нет» не говорить, черного и белого не называть. Ежели кто назовет — тому по рогам. Ибо святотатство, кощунство и глумление над бессмертными подвигами отцов и дедов.

На самом же деле не для того вертикаль-матушка и созидалась, чтобы обещания выполнять. А для того, чтобы вдохновлять и руководить процессом. Без разницы, каким именно: отречением от старого мира, построением светлого будущего, борьбой с опиумом-для-народа или, наоборот, возрождением духовных скреп с национальными традициями и походом к светлому прошлому. Ее дело сплачивать и вести, а платить будет население. Даешь духоподъемную силу! Опыт показывает, что сидеть на ней, ножки свесив, даже комфортнее, чем на нефтегазовой трубе. Надо только покрепче забыть, чем кончился предыдущий Великий Поход. Если для этого народ требуется превратить в стадо — ну что ж.

Тонкость в том, что процесс обоюдный. Членство и тем более карьерный рост в вертикальной корпорации оплачивается недвусмысленной готовностью быть скотиной. Цепным псом, дрессированным тюленем, свиньей — не важно. В декабре 2015 года председатель ЦИК РФ В.Е. Чуров смело сравнил себя с козлом Тимуром. Мы, собственно, и раньше это подозревали, но характерна жизнерадостная легкость признания. Как изощренный тест на лояльность.

Естественно, при таком раскладе знаменосцем на параде патриотов выступает академик Р.А. Кадыров. Тоже предсказуемо: как и во времена Иосифа Сталина или Ивана Грозного, российская власть переживает очередной реванш азиатчины. При той вежливой оговорке, что речь не о национальной или религиозной идентичности, а о системе приоритетов, которую вертикаль берет на вооружение. Когда А.К. Толстой устами Потока-богатыря спрашивает про Ивана Грозного: «Что за хан на Руси своеволит?» — он менее всего имеет в виду этническую принадлежность хана. Который, кстати, по отцу был рюриковичем. Красноречив и полученный богатырем ответ патриотической общественности:

               «То земной едет бог,
                       То отец наш казнить нас изволит!»

               И на улице, сколько там было толпы,
                       Воеводы, бояре, монахи, попы,
                       Мужики, старики и старухи —
                       Все пред ним повалились на брюхи.

Да, скифы мы

Процесс эволюции ценностей — длительный, колебательный. Измеряется поколениями. Отступления к условной «азиатчине» проявляются по-разному, от институционального сползания к вождеству вместо государства (есть такой антропологический термин, означающий архаичную систему политической организации, типичную для кочевых и полукочевых племен) до переноса столицы с запада на восток. Подальше от петровского окна с его сквозняками. И — тут гадать нечего — с очередной цивилизационной катастрофой в конце. Ибо во главу угла опять поставлены идеалы, чуждые русской культуре минимум со времен Ломоносова: «не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл, пока разве отнимет».

Основоположники вертикальной диктатуры оказались покруче Господа Бога. Взяли и отняли у потомков Ломоносова тот самый смысл. Развернув страну к ордын­ским прелестям и превратив ломоносовского дурака (под псевдонимом «кухарки, управляющей государством», «люмпен-пролетариата», «беднейшего крестьянства» и пр.) в нравственный образец. Ради этого исторического свершения им пришлось истребить частную собственность (материальную основу самостояниячеловека, если пользоваться выражением Пушкина), независимую прессу, суд, научную и культурную элиту. То есть реанимировать программу Ивана Грозного, которую тот, в свою очередь, творчески заимствовал у Батыя.

Заново прикрепить крестьян к земле и связать их круговой порукой (типичный прием ханских баскаков, чтобы удобнее было изымать общинный ясак). Протащить страну через гражданскую войну, три волны небывалого голода, террор, ГУЛАГ и на поколения вперед подорвать демографическую базу. Вытоптать плодородную силу российской пашни, подорвать трудовую и семейную этику, намеренно спутать понятия модернизации и милитаризации. Ну и в социокультурном отношении откатиться к язычеству и первобытному синкретизму.

Применительно к когнитивным механизмам синкретизм означает деградацию понятийного аппарата, приоритет символа над фактом, веры над разумом, обряда над содержанием. Возрождение системы табу. Расстрелы священников, уничтожение храмов в борьбе за контроль над сужающимся символическим пространством (ныне так поступают исламисты, которым в XXI веке от большевиков перешло знамя глобального варварства). Возвращение к обезличенному полукочевому быту в казарме, общаге, коммуналке или бараке. Истребление остатков свободы воли и замена их готовностью мчаться в ночь по первому слову вождя.

Логика оседлой культуры требует эффективности, профессионализма, частной собственности и разделения труда. В синкретических вождествах все наоборот: это урочище наше; здесь пасется наш скот. Представить, чтобы некто владел им в личном качестве, — невозможно. За исключением, понятно, вождя, который один наделен экономической субъектностью — ибо синкретически персонифицирует народ и распоряжается «общенародным достоянием».

Промежуточная между Востоком и Западом специфика России проявляется в том, что оседлые приоритеты частной собственности и хозяйственного укоренения у нас принято смешивать с западными, «европейскими» ценностями. Что не совсем верно — примером тому Япония, Южная Корея, Сингапур, а сейчас отчасти и Китай. Бескорневые полукочевые приоритеты, напротив, почему-то считаются народными, коллективистскими, духовными и «нашими». Процессы урбанизации, роста производительности труда, уплотнения экономического пространства и повышения его экологической емкости так или иначе идут всюду в мире, а вовсе не только на Западе. Их можно затормозить и порой даже обратить вспять, апеллируя к фальшивой «народности», но итогом будет лишь очередной цикл отставания в межстрановой конкуренции и затем новая попытка наверстать упущенное в качестве «догоняющей цивилизации».

Неполиткорректное понятие «азиатчины» в русском контексте не вяжется с Японией или Индией. Скорее, это о примыкающих с востока народах, сравнительно недавно осевших на землю и в недалеком историческом прошлом диктовавших континенту свои представления о прекрасном. И еще раз: речь не об этносах, а о приоритетах. Это всего лишь русская экспликация вечного противопо­ставления цивилизации (которая по определению всегда оседлая) и варварства.

Сама Золотая Орда была промежуточным образованием: в центре доминировали кочевые уклады, по периферии — завоеванные оседлые. Новые элиты которых, подчиняясь логике экономических интересов, постепенно отдалялись от приоритетов номадизма. После чего значительную часть ресурсов были вынуждены тратить на защиту от набегов своих вчерашних братьев-чингизидов.

Францисканский путешественник в землю «тартар» или «монгалов» Плано Карпини (1182–1252) описал экономические устои Орды: «Все настолько находится в руке Хана (в других переводах — Императора), что никто не смеет сказать: “это мое или его, ибо все принадлежит Хану, то есть имущество, вьючный скот и люди...”». Если бы носители советских ценностей могли посмотреть на себя со стороны, они удивились бы: как можно не заметить, что И.В. Сталин на самом деле был самым крупным в истории человечества частным собственником, которому безраздельно принадлежали ресурсы и население 1/6 части суши? Признанию этого факта противоречит лишь закрепленный в трех поколениях ментальный шаблон, Сталиным же и созданный: «Он же не для себя, а для народа!».

А султан Брунея для кого? А иранские аятоллы? Ким Чен Ын, Гурбангулы Бердымухамедов, Гитлер, Фидель Кастро, Муамар Каддафи — назовите хоть одного вождя, который не для народа —  пока держит под контролем СМИ и сферу идей.

Вера важнее действительности, слово важнее дела — приоритеты вождества. «Чтобы люди сдвинули для вас горы, надо дать им иллюзию, что горы движутся» — объяснял Муссолини. Самое главное в этой фразе — «для вас».

Не самый удачливый из русских царей Николай Александрович Романов на вопрос о роде занятий во время переписи в 1897 году начертал: «Хозяин земли Русской». Дальновидный В.В. Путин на аналогичный вопрос ответил куда изящнее: «Оказание услуг населению».

На самом деле в Российской империи помимо собственности царской семьи (например, имение Иолотань в Туркмении) имелись также земли государственные (казенные), царю напрямую не принадлежащие, частные (помещичьи, крестьянские, мещанские) и общинные — монастырские, городские и пр. Распоряжаться ими первое лицо права не имело — в отличие от ханов и вождей.

В СССР все стало наоборот: в риторическом отношении вождь не хозяин, а слуга — народа, класса, исторической необходимости, мировой революции, Родины... Но в действительности его (и его нукеров) право распоряжаться стало не­ограниченным и беспрекословным. Куда там государю-императору! Кто-нибудь думал согласовывать с обывателями города Мологи проект Рыбинского водохранилища? Затопили — и привет. Кто они вообще такие, с их жалкими мещанскими интересами, чтобы рядиться с народной властью.

Чтобы не видеть этой бьющей в глаза разницы, российская мысль должна была сильно деградировать.

Широкие массы охотно обсуждают вопрос, яловые или кирзовые сапоги носил тов. Сталин как доказательство близости к людям труда. Но отказываются даже прикинуть, сколько стоила персональная линия метро от ближней дачи к рабочему месту вождя в кремлевском офисе. Хотя вроде ясно, что личное метро минимум на два-три порядка дороже яхты любого саудовского принца или олигарха. Султан Брунея и близко не стоял! А что касается простых сапог и внешней аскезы — так при них на личном метро даже приятней кататься: вон как ловко мы всех обули! То же касается и нарочито скромной зарплаты. Зачем вождю наличность при абсолютной власти и абсолютной собственности?

Это если посмотреть объективно — как, вроде бы, приглашает марксизм. А если через очки сталинской пропаганды, то для любимого вождя и подземки не жалко. Тем более людям про нее не рассказывали — в отличие от общенародных сапог. Он же символ! Он же вел нас от победы к победе! Он же Гитлера одолел! В этом суть: как надо было уронить планку социокультурной нормы, чтобы гипотеза о народности тирана стала даже не теоремой (которую еще следует доказать), а самоочевидной аксиомой, вообще в доказательствах не нуждающейся.

Кто победил

Гитлера, кстати, победил не Сталин. Уж извините. И даже не Советский Союз. А специально для этого созданная антигитлеровская коалиция, куда кроме СССР входили еще Великобритания, США и ряд других государств. Ведь все слышали про такую, верно? Просто в рамках советской картины мира она где-то далеко на за­дворках. Как и личное сталинское метро. А как вышло, что на всем белом свете была Вторая мировая война 1939–1945 годов (первые два года которой СССР поддерживал Германию) и лишь у нас — Великая Отечественная 1941–1945 годов? Ну, так сложилось…

При взгляде со стороны несложно догадаться, что коалиция и без СССР — пусть с неизмеримо большими потерями — рано или поздно Гитлера бы одолела. Хотя бы потому, что летом 1945 года у США уже была А-бомба. А вот смог бы СССР без коалиции и лендлиза справиться с супостатом — вопрос. Интересоваться которым в рамках советской картины мира категорически не рекомендуется. Потому что с 1917 года власть так устроена, что ей не принято задавать вопросы. Что в свою очередь заставляет задуматься, есть ли у нее вменяемые ответы. Если, конечно, не считать ответом приклад в зубы. Печальная правда состоит в том, что каждая политическая модель платила за великую Победу тем, чем была богата: США деньгами и техникой, а сталинский СССР — невероятными объемами живой силы. Это органично для азиатского вождества, но в XXI веке вряд ли может служить поводом для гордости. Однако служит же! Можно не соглашаться со словами Черчилля про 7 декабря 1941 года (для нас это время героической битвы под Москвой, для него — японской атаки на Пирл-Харбор), — но надо хотя бы их знать. Мы, однако, не знали, вот в чем дело. Нам было не положено — росточком не вышли.

Итак, Черчилль, Пирл-Харбор, 7 декабря 1941 года. Наконец полная ясность, что с этого момента Конгресс США уже не сможет прятать голову в песок и оттягивать вступление Америки в войну. Это радикально меняет стратегическую ситуацию. «…В тот момент я знал, что Соединенные Штаты участвуют в войне и что они будут бороться насмерть, вкладывая в эту борьбу все свои силы. Итак, в конце концов мы победили!.. После 17 месяцев борьбы в одиночку… — мы выиграли войну… Мы выйдем из войны хотя истерзанными и покалеченными, но уцелевшими и с победой. Мы не будем стерты с лица земли. Наша история не придет к концу. Возможно, что даже нам лично удастся избежать смерти. Судьба Гитлера была решена. Судьба Муссолини была решена. Что же касается японцев, то они будут стерты в порошок… Силы Британской империи, Советского Союза, а теперь и Соединенных Штатов, неразрывно связанных между собой, на мой взгляд, превосходили силы их противников вдвое или даже втрое… Нам предстояли еще многие катастрофы, несоизмеримые потери и несчастья, но в том, как закончится война, сомневаться уже не приходилось», — писал Черчилль.

Советский подход к истории отличается намеренным плоскостопием, косолапостью и астигматизмом. Что вряд ли случайно. Таковы, объясняет начальство, требования патриотизма. Британским же историографам не приходит в голову национализировать Победу и утверждать, что «Черчилль Гитлера победил».

Приоритеты кочевья

Откуда все это у нас взялось? Не с неба же упало. Да, историю пишут победители. Но их рукой водит некий набор «самоочевидных» норм и представлений о благе, чести, славе... Где корни этого подсознательного набора ценностей и что он нам сулит — вот вопрос. Когда Г.А. Зюганов повторяет полюбившуюся ему формулу «Земля, как мать, не продается» или напористо рассказывает про общенародную собственность, он едва ли понимает, что дословно ретранслирует приоритеты монгольских номадов раннего средневековья. И 15–20 процентов избирателей (раньше — больше!) с ним соглашаются.

В монгольской картине мира земля и почва — суть низменное, влажное, жен­ское, отчасти сакральное, но в то же время недостойное кочевого рыцаря. Если всерьез хочешь понять историю, придется смириться: русская былинная формула «мать сыра земля» — абсолютная калька с хтонической картины мира средневековых монголов. Монголы носили сапоги с задранными носами — гутулы. Чтобы случайно не поцарапать почву, что, по их представлениям, было постыдно. Не мужское это дело — в земле ковыряться! Завоевать ее для своего племени, чтобы вольно пасло бескрайние стада, — вот это да! Народ-всадник, народ-воин, народ-победитель. Позже загнутые носы забавным образом перекочевали в конфетный образ русского витязя в сафьянных сапожках и силой художественного образа стали его «самоочевидным» атрибутом. Как, между прочим, и народные кафтаны, которыми славянофилы, чающие продемонстрировать близость к корням, эпатировали столичную публику. При том что сам интерес к прошлому и стремление выстроить на его основе историческую и национальную идентичность — явление, занесенное к нам как раз западными ветрами.

Однако это уже после Петра. До него тренд был скорее противоположным. И мы по сей день ощущаем существенное влияние номадов на властные приоритеты и методы русского политического менеджмента. Особенно это касается территориальной организации власти, земельной собственности и прав.

Монгольская идея, что земля принадлежит народу (в лице хана), но никак не частному лицу, явственно напомнила о себе в советскую эпоху. Как и семьсот лет назад, завоеватели навязали ее сверху, в своих интересах. Хотя нас в советской школе убеждали в обратном — под фальшивые разговоры об исконно русской тяге к коллективизму. В 1917 году русские крестьяне хотели земли для себя, а не для колхозов. Но получили почти идеальную монгольскую систему отношений, основанную на глубоком презрении кочевой аристократии к смердам-землероям («колхозникам») и их полном бесправии перед баскаками, посланными изымать урожай. Сами баскаки, впрочем, тоже были лишены собственности и прав. Их статус целиком зависел от воли временно испоместившего их на землю вертикального руководства и в любой момент мог обратиться в ничто. Естественно, эта модель не слишком способствовала росту производительности труда и интенсификации земледелия. Зато гарантировала вертикальную дисциплину и максимальный мобилизационный потенциал. В то же время объективный экономический интерес диктовал необходимость укрепления долговременной земельной собственности. Отсюда параллельный пунктир вотчинных интересов, оседлости, наследственных прав. И — как неизбежное следствие — ограничение абсолютного полно­властия Центра.

Термин «помещик» за несколько русских столетий полностью вывернулся на­изнанку и вместо временно испомещенного на землю верного и храброго наезд­ника стал обозначать оседлого хозяина с полным набором наследственных земельных прав. То же самое произошло и с термином «баарын», который вместо кочевого рыцаря степей, обутого в гутулы, стал обозначать хлебосольного русского барина, занятого скорее видами на урожай, чем желанием покорять новые земли.

Наша история сплетена из двух параллельных пунктиров — кочевого и оседлого. Нормальный процесс превращения России в страну городов и оседлой культуры прерывался и обращался вспять, когда опять начинали преобладать кочевые ценности вертикализма и экспансии. Так было в эпоху Ивана IV, который (осознанно или нет — отдельный разговор) восстановил ключевые черты ордынского менеджмента, разрушив наследственную собственность вотчинников и разорив (по сути, повторно захватив!) оседлое земство. Для чего ему потребовалось воссоздать особое сословие безземельных и привязанных исключительно к его персональной воле опричных бояр-баскаков-нукеров-спецслужбистов.

Итогом стало резкое усиление личной власти и мощная территориальная экспансия, крушение сложившихся хозяйственных связей, одичание земель, распад механизмов взаимодействия Центра и регионов, деградация городов и кризис элит. Как интегральное следствие — падение урожайности, голод и депопуляция. И через поколение — Смута, отложенная во времени расплата за откат от государства к вождеству.

После Ивана Грозного оседлая Россия приходила в себя долго. Великий Новгород в себя так и не пришел. Был столицей Гардарики, жемчужиной при Ганзейском торговом союзе — а стал, мягко говоря, одним из многих смиренных региональных центров России. И.В. Сталин методы Грозного копировал вполне осо­знанно — тому множество свидетельств, — хотя едва ли задумывался об их кочевом происхождении. И тем более об отложенной плате за свое личное величие. Но между ними была еще династия Романовых с Петром Первым и Екатериной Великой. Это эпоха оседания аристократии на землю и медленного, противоречивого формирования/восстановления частных прав. Что в нашем историче­ском контексте читается как европеизация. Уже в начале 80-х годов XVIII века первый русский юрист и экономист Семен Десницкий (он был послан учиться в шотландский град Глазгов, где слушал лекции Адама Смита по «моральной экономике») зафиксировал, что право собственности на самом деле состоит из трех: право распоряжаться («употреблять свою вещь по произволению»), право взыскивать («от всякого, завладевшего оною неправедно») и право отчуждать («кому кто хочет, при жизни и по смерти»).

Каким образом советский гражданин мог распоряжаться, взыскивать и, тем более, отчуждать, допустим, Днепрогэс или норильский никель? Только символически: «все вокруг колхозное, все вокруг мое». В реальности собственностью распоряжалась, взыскивала и отчуждала партийная номенклатура и олицетворяющий ее вождь. Вполне в традициях ханских баскаков и опричников Ивана Грозного она подчистую выметала из колхозов хлеб, оставляя крестьян помирать с голоду. А изъятое тратила на укрепление силовиков и вертикального величия — свои реальные приоритеты. Которые изображались пропагандой как общенародные.

Для тех, кто верит, — все нормально. Но как убедить материальную действительность, которая занимается откровенным саботажем: коровы уходят в несо­знанку и перестают доиться, курицы отказываются нестись, а пашня — родить хлеб? Все цинично требуют корма и демонстрируют примеры самого постыдного потребительства, вместо того чтобы под мудрым руководством дружно строить новый древний мир.

Власть и мысль

Чтобы подменить интуитивно ясное понятие собственности как материального воплощения личности (вот это — мое, и только я этим распоряжаюсь, владею и отчуждаю) «общенародным» эрзацем, потребовалось не только уничтожить класс работящих русских пахарей, но и унизить отечественную мысль, отогнав ее за осьмнадцатый век. Но чего не сделаешь ради абсолютной власти! Стоит отметить, что в либеральной Британии, где К. Маркс и Ф. Энгельс свободно пекли свои горячие пирожки для грядущего фестиваля варварства, эта фишка не прошла. Зато в России пришлась в самый раз. Случайно?

Нет, конечно. В нашей стране ей было на что опереться. Пятого июля 1928 года в речи «О программе Коминтерна» тов. Сталин объясняет разницу: «…Чем развитее капиталистическая страна, тем труднее провести национализацию всей земли, ибо тем сильнее там традиции частной собственности на землю… В капитали­стически развитых странах частная собственность на землю существует сотни лет, чего нельзя сказать о капиталистически менее развитых странах, где принцип частной собственности на землю не успел еще войти в плоть и кровь крестьянства. У нас, в России, крестьяне даже говорили одно время, что земля ничья, что земля божья. Этим, собственно, и объясняется, что Ленин еще в 1906 году, в ожидании буржуазно-демократической революции, выдвинул у нас лозунг национализации всей земли… считая, что крестьянство это поймет и примирится с этим».

Вполне здравое суждение, не так ли? Правда, оно очень далеко от теоретиче­ских канонов марксизма: мол, чем сильнее развит капитализм, тем глубже внутренние противоречия, тем мощнее пролетариат, тем неотвратимее социальная революция и ближе переход к следующей, более прогрессивной социалистиче­ской фазе. Зато близко к реальным целям большевиков: взять власть, а вместе с ней и все виды собственности. А там разберемся!

Если для этого приходится апеллировать к самым варварским инстинктам низов (теория вроде бы требует прямо противоположного?) — ну что ж. Если в итоге производительность локковского тандема «почва — пахарь» упадет — тоже не беда. Хрен с ней, с производительностью. Да и с пахарем тоже. Подумаешь, миллион-другой помрет с голоду. Реальная цель, и большевики ее не скрывали, — власть.

Исключительно для народа, в интересах народа, во имя народа.

Когда речь о реальных приоритетах — они сугубые прагматики, вплоть до палачества. Зато когда приходит пора отчитаться о результатах, оказываются невероятно гибкими теоретиками. Чего только не нагородят: отдельные недоработки, родимые пятна прошлого, происки враждебного окружения, внутренние враги и вредители…

Ради власти они опускаются к откровенно кочевым представлениям о собственности, справедливости и благе. С. Десницкий за сто лет до рождения И.В. Сталина констатировал: «Живущие скотоводством народы еще и менее имеют понятия о праве собственности… потому что они не имеют собственности в земле и, пресмыкаясь с места на место, не могут пристраститься довольно к одному утвержденному жилищу». В то время как в «…хлебопашественном состоянии каждый человек обработывает землю, прикосновенную к своему жилищу, и натурально желает получить на владения оныя исключительное и всегдашнее право собственности… Когда человек приложит довольно трудов к обработыванию особливой части земли, тогда лишить его оныя покажется всякому делом бесчеловечным и несносным».

Ну почему же «всякому»? Ордынским баскакам или сталинским продотрядам это казалось делом справедливым и в высшей степени достойным. Надо было всего лишь отъехать по шкале приоритетов лет на семьсот назад.

Вот далеко не полный перечень признаков такого отъезда в славное прошлое.

Культ мумии предка и его скульптурные изображения, однотипные, как скиф­ские бабы, и выполняющие примерно ту же сакральную функцию — символически разметить обитаемое пространство, продемонстрировать его монотонность и родовую принадлежность.

Варварские ритуалы поклонения — почти неприкрытое язычество с попытками утвердить образ живого Бога и царства Божия на земле. Или как минимум пророка-оракула при обожествленном предке. Что заведомо уступает логически неуязвимой концепции Бога небесного, которую за тысячи лет выносила Европа.

Мавзолейное местничество, когда по положению членов Политбюро относительно вождя (слева или справа, ближе или дальше) можно было судить о переменах во властном статусе. Считается, что это царский ритуал, но на самом деле он был заимствован Московским княжеством от монголов. Великий Хан у них был символическим центром мира; справа от него располагалось Войско Правой руки, слева — Войско Левой. На пирах монгольские бояре садились ближе или дальше от Центра в зависимости от родовитости и военных заслуг. Далекий пушкинский предок, который «умер, Сицких пересев», всю жизнь решал вполне прагматичную задачу повышения карьерного и социального статуса. Надо было сесть ближе к монарху, чем эти отвратительные Сицкие! Бояре (как и члены Политбюро ЦК КПСС) менее всего рефлексировали по поводу генезиса данной система ценностей и ее социокультурного смысла. Все просто: вот есть Центр и вот есть конкурент, которого требуется пересесть. Для этого, понятно, надо понравиться вождю.

Возврат к архаичному принципу солидарной (коллективной) ответственно­сти вместо индивидуальной, когда виноватыми назначаются целые народы, классы и прочие социальные группы, вплоть до профессиональных (врачи-вредители).

Переселение «верных» племен и народностей сюда, а «неверных» — туда. Иван Грозный, стремясь ослабить потенциальных конкурентов, гонял вотчинных «княжат» с места на место, не позволяя им обрасти собственностью и накопить потенциал для противодействия. Так, княжеский род Вяземских, давший России поэта и мецената П.А. Вяземского, друга Пушкина, вместо того чтобы править в Вязьме, был выслан в Поволжье. Централизация укреплялась, зато падала интегральная эффективность землепользования — кочевой приоритет предпочитает скудную, но обширную и покорную территорию, нежели богатую, но своевольную.

Военная тактика хашара, основанная на тотальной мобилизации местного населения и направления его на штурм очередного препятствия с немногочисленным, но хорошо обученным и вооруженным отрядом кочевой аристократии за спиной. Эта техника оттачивалась во время загонных охот на сайгаков — молодецкого досуга и одновременно тренинга монголов. Так что заградотряды — вовсе не сталинское изобретение. В советской Средней Азии тюркско-монгольский термин хашар стал вежливо переводиться как «народная стройка». На деле это означало принудительную мобилизацию на строительство очередной дороги, оросительного канала или что там еще было в планах руководства. В Узбекистане студенты и школьники до сих пор ежегодно проводят по два месяца «на хлопке». Большевики практически сразу возродили эту азиатскую форму принудительной эксплуатации: для пропаганды — в вежливом обличии «великого почина», для реальной жизни — как «трудовые армии».

Наконец, главное: оскудение и сползание картины мира и понятийного аппарата до боевого кода «свой — чужой» (бинарность советской культуры, описанная Ю.М. Лотманом). Вместо естественного для оседлых культур разделения властей и усложнения понятийного аппарата — откат к синкретическому менеджменту, где исполнительные, законодательные, судебные, жреческо-обрядовые и военные функ­ции не разделены. Различия между понятиями «страна», «государство», «территория», «земля», «народ», «племя», «нация», «этнос» стираются и подменяются одномерным и всепобеждающим «МЫ».

«Многонациональный советский народ, новая историческая общность людей» — это объективная реальность или умозрительная конструкция, слова из учебника, символически подкрепленные грузинской лезгинкой и украинским гопаком на сцене Дворца съездов? Если исходить из исторического факта, то ветер дунул — и нет этой «исторической общности» вместе с ее «общенародной собственностью». Как нет общности народов Золотой Орды или предшествующей ей империи Чингисхана.

Если же за основу брать советскую мифологию, то был великий вождь — был и великий народ. Верните нам товарища Сталина! Ситуация, типичная для многократно описанных антропологами «сложных» или «суперсложных» вождеств Африки и Азии, когда один выдающийся лидер («человек длинной воли» в терминах монголов) сплачивает несколько племенных групп во временное единство для достижения конкретной цели. Как правило, экспансии в более богатые территории. На языке большевиков — мировая революция, всемирная республика Советов, национализация и диктатура пролетариата. Скромно персонифицированная в образах пролетарских вождей.

Что происходит

Что при этом происходит с государством? Разрушаются права и законы, ограничивающие верховный произвол. Они заменяются размытыми «интересами революции» или «волей победившего народа» которые формулирует и реализует вождь. В своих диктаторских интересах. Как при этом выглядит победивший народ, если присмотреться и различить живую репрезентативную единицу? Как запуганный персонаж из коммуналки, постоянно рискующий залететь под трудовую мобилизацию, лишенный права перебраться в более благополучный город (прописка) или использовать свои навыки для рентабельного производства (нетрудовые доходы). Получающий в казенном доме зарплату в деревянных рублях, на которые может купить лишь дозволенное номенклатурой лишь в ею же определенных количествах. Конвертировать деньги нельзя, выехать за границу нельзя, покинуть колхоз нельзя, покинуть завод — значит остаться без карточек и талонов, обречь семью на голод.

Но при этом он владеет (риторически, т.е. общенародно) самой большой и богатой страной мира. Картина фантасмагорическая. Но, вместе с тем, реально существующая. «Человек проходит как хозяин необъятной Родины своей». Куда и откуда проходит? От казенного местообитания до забора с колючей проволокой, за которым военное производство средней закопченности. Но — как хозяин. Но — от Москвы до самых до окраин. Но — впереди планеты всей. И с великим вождем на плакате.

Без тотальных манипуляций массовым сознанием у системы концы с концами не сходятся. Отсюда пристрастие к идеологии и единомыслию: всех шибко грамотных изолировать и нейтрализовать. Народ должен быть прост, покорен и недогадлив. И будет ему счастье в светлом будущем. А пока пусть работает на вождя.

Когда лидер вождества и связанная с ним цель теряют актуальность, «народное единство» без укоренившихся институций, способных функционировать самостоятельно (ключевые решения продавливались волей и харизмой лидера), переживает глубочайший трансформационный кризис. Или распадается. Племя (союз племен) воспринимает это как катастрофу, вызванную отсутствием достойного воина, способного продолжить Великий Поход. Катастрофа и есть! Ибо настоящее укрепление государства и долговременное экономическое развитие (в отличие от отжимания и эксплуатации имевшихся на захваченных землях культурных и хозяйственных ресурсов) связаны с оседанием на землю. А значит, со сменой приоритетов, частной собственностью и делегированием части полномочий от всемогущего Центра растущим территориям. Соответственно, с усложнением системы менеджмента, разделением властей и превращением вождества в государство.

Большая удача, если ренессанс государства готовится долго и происходит медленно. Люди и территории успевают адаптироваться. Если баланс интересов найти не удается (не хватило времени или ума) — вместо адаптации происходит развал. Иногда мирный, но гораздо чаще сопровождающийся войнами между частями вчерашнего варварского единства.

В любом случае процесс интенсификации экономического пространства дробит и уменьшает площадь первичных полигонов управления. Сравните размеры административных единиц в плотно освоенной Западной Европе и, например, в Сибири. Чем насыщеннее территориальная ткань, тем она лоскутнее и тем слабее чувствуется лидерская роль Центра. До Первой мировой войны в Европе было около 15 государств (из них 5 крупнейших империй); перед Второй мировой их число увеличилось до 30; сегодня приблизилось к 60. Точнее сказать невозможно: Северный Кипр, Приднестровье, Косово, ДНР — ЛНР — это государства или нет?

Царская вертикаль после Петра I медленно и неохотно, но уступала полномочия земствам и городам. Это было естественно. Особенно быстро подъем пошел после комплексных реформ Царя-Освободителя, когда Россия в течение 30–40 лет быстрее всех наращивала свою долю в мировом промышленном производстве. В.И. Ленин в «Развитии капитализма в России» одобрительно высказывается об «истинно американских темпах роста» экономики. Так оно и было — только нам в школе забыли рассказать.

Процесс сопровождался взрывным ростом городов, промышленности и, следовательно, усилением класса горожан, в буквальном переводе — буржуазии. Ей требовались новые свободы, права, гарантии собственности и независимости. Государь-император Н.А. Романов, не желавший повторять судьбу британских, шведских или бельгийских монархов, пытался затормозить процесс и запихнуть тесто назад в квашню. Попытка привела к крушению монархии и откату в гораздо более глубокое варварство с очевидными признаками азиатской деспотии.

Сталинский СССР попытался вывернуть историю наизнанку, закрасив всю страну монолитным красным цветом. Под ним как бы перестали существовать религиозные, этнические, культурные, экономические и исторические различия. Все вернулось под своевольную руку Центра — как во времена Орды или Ивана Грозного. Уплачено за это противоестественное удовольствие невероятно дорогой ценой. Но еще не сполна — судя по тому, что происходит сегодня. А система все равно пришла к децентрализации — только не в мягкой, а в катастрофической форме.

Суть дела описывается известной формулой носителя конфуцианской культуры Елюй Чуцая, обращенной к Великому Хану Угедею, преемнику Чингисхана: «Ты завоевал Поднебесную верхом на коне, но нельзя управлять ею с коня». Далее шли наглядные расчеты дани, которую можно драть с оседлых ханьцев, сохранив их хозяйственный уклад, вместо того чтобы их вырезать, как предлагали не готовые поступаться принципами идеологи номадов.

Этот второй вариант, кстати, был успешно реализован на противоположном фланге кочевой империи, где земли завоеванного Чингизом оседлого Маверранахра — по сути, современной Центральной Азии — были подвержены систематиче­ски повторяющемуся разграблению со стороны многочисленных враждующих чингизидов. В итоге древний Хорезмский оазис в низовьях Аму-Дарьи из успешной и обширной цивилизации орошаемого земледелия деградировал до маленького Хивинского ханства, промышлявшего полукочевым разбоем. Которое во второй половине XIX века легко завоевал генерал Кауфман, представлявший оседлую и к тому времени европеизированную Россию.

Угедей же, еще в XIII веке проявив склонность к рациональному мышлению (а может, жадность или лень; сторонники сильной руки сказали бы — слабость и дефицит пассионарности), согласился с хитрым конфуцианцем. Китай переварил и адаптировал степных варваров, за два-три поколения вылепив из них оседлую элиту и сохранившись как цивилизация. Этот сценарий истории он повторял не раз, благодаря чему сумел уберечь свою оседлую культуру. А что осталось от народа-победителя? Скифские бабы и героический эпос.

Оседлый земледелец своей деятельностью меняет материальный ландшафт. Выражаясь современным языком, инвестирует в землю свой труд и свою мысль. Не всегда лучшим образом и на пользу делу. Но в интегральном итоге все равно появляются оросительные системы, здания, отвоеванные у пустыни (для славян — у леса), распаханные поля. Потомки и последователи продвигают процесс дальше. Растут города, рынки, мосты, монастыри, водяные и ветряные мельницы, увеличивается концентрация населения, оптимизируются и усложняются технологические процессы… Историческое время наполняется содержанием и приобретает вектор.

У номадов не так: время ходит по кругу, каждое новое поколение повторяет жизненный цикл отцов и дедов. Отстоять от врагов свои пастбища. Если удастся (когда повезет с вождем!) — завоевать чужие. Металлургия невозможна (домну не перевезешь на телеге). Наука невозможна. Технологии невозможны. Интенсификация экономического пространства невозможна.

Классическому номаду просто в голову не могло прийти что-то вкладывать в завоеванные территории. Зачем?! Прискакали, показали себя, забрали ясак и девок в полон — и бывайте здоровы до следующего раза. Завоеванные оседлые земли — объект эксплуатации и силового контроля, не более того.

В этом смысле показателен спор между Сталиным и «правыми уклонистами» про нечто вроде дани. Сталин, оправдывая применение этого термина к политике изъятия ресурсов из села в интересах пролетарского города (на самом деле в интересах диктаторов), напирает на теоретизирование и цитаты из классиков. В своем обычном стиле уходя от сути дела.

А суть проста: стабильная налоговая система есть первый признак государства. Этим, в частности, оно отличается от вождества. Налоги в эволюционном смысле растут из дани. Но есть сущностная развилка: систематизированная дань (ясак или подать — например, в виде десятины) — признак того, что в политологии именуют режимом «стационарного бандита». (По-русски — оседлого). Который уже мыслит категориями будущего и потому не пытается забрать все и сразу. Как Угедей, слезший с коня, не разорял завоеванных территорий дотла, чтобы через год они опять принесли ему много приятного. Это значительно лучше, чем «бандит кочевой», хотя тоже далеко от идеала... Налог от дани отличается не только большей устойчивостью, но и формированием нового типа отношений. Это уже не просто насильно выжатый платеж, а некоторого рода сделка, в которой гражданин за часть своих доходов приобретает у государства определенный набор услуг: личную безопасность, право на справедливый суд, здравоохранение, образование... В том числе и право влиять на государственную политику в своих интересах. Например, через выборы.

Данники, понятно, о таких привилегиях и мечтать не могут. С какой это радости условный Ермак Тимофеевич, содрав с остяков, тунгусов или обдоров положенную пушную ренту, будет печалиться об их правах и прочих странных для него умственных категориях?! «Дань» — понятие промежуточное. От него можно идти вверх, к статусу налога и налогоплательщика. Но можно и вниз — к стратегии кочевого бандита и истреблению налогооблагаемой базы ради вождеского величия.

Бухарин и его сторонники стояли за подъем к налогу. За это их и уничтожили. Если есть фиксированный налог, значит, после его уплаты крестьянин волен распоряжаться доходами по личному усмотрению и власть его трогать не имеет права. Что подразумевает ограничение прямого начальственного произвола — а тов. Сталин этого не любил. И, во-вторых, это означает появление независимого от совет­ской власти конкурента, который может торговать остатками сохранившегося хлеба и выигрывать за счет сметливости и оборотистости. Конкурентов тов. Сталин не любил даже сильнее, чем ограничение своего полновластия. На языке большевиков это звучало как ежедневное и ежечасное возрождение мелкобуржуазного хозяйчика, кулака (который, как не раз признавал сам Сталин, в хлебной торговле всегда выигрывает конкуренцию у советской власти).

Следовательно — полагает вождь — кулак должен быть уничтожен. А что будет с экономикой, которую власть заставляет выбирать заведомо менее эффективную и менее конкурентную хозяйственную стратегию? Замечательный пример подсознательных экзополитарных приоритетов вождества: что-нибудь да будет. Мужики помрут — бабы новых народят… Власть дороже!

Для Сталина вопроса не было — только дань! Чтобы вырвать у села столько, сколько ему нужно. А заодно уничтожить там классового врага, способного в силу большей эффективности перехватить политическую власть. Примерно так «кочевые пассионарии» относились к захваченным оседлым территориям — разрушить, ослабить, укрепить свое владычество.

Блажен кто верует

Советская пропаганда гудит об окупающей все жертвы индустриализации. Блажен кто верует: профессионалы хорошо знают, что первые пятилетние планы Сталина были блистательно провалены, а провал (как и экономический провал коллективизации) замазан грубой фальсификацией отчетных данных. Там, где фальсификация была затруднена (например, в таком показателе, как введение в строй железнодорожных линий, что в ручном режиме контролировал лично И.В. Сталин), зафиксирован бьющий в глаза спад.

По сравнению с темпами ж/д строительства дореволюционной России на рубеже XIX–XX веков (в среднем около 3000 км в год) сталинские показатели упали втрое — до 1000 км в год. Плановое задание первой пятилетки, в основу которого были положены дореволюционные цифры, было выполнено лишь на 37%. На вторую пятилетку план был снижен на треть, но и после снижения выполнен лишь на 31%. Вряд ли это вам рассказывали в школе. Рассказывали то, что невозможно проконтролировать: рост производства в дутых тоннах чугуна или в деревянных рублях, которых напечатай в десять раз больше — вот тебе и успех.

Сельское хозяйство было уничтожено как бы ради индустриализации. Индустриализация — если судить по единственному показателю, который нельзя фальсифицировать (хотя сталинская статистика и здесь добилась почти невозможного — но это отдельная забавная история) — тоже провалена. Как тут обойтись без расширенного поиска вредителей, саботажников и прочих врагов народа? Срочно переброшенный на железнодорожный транспорт Л.М. Каганович на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года с чувством глубокого удовлетворения докладывает: «Мы в политаппарате дорог и НКПС¹ разоблачили 220 человек. С транспорта уволили 485 бывших жандармов, 220 эсеров и меньшевиков, 572 троцкиста, 1415 белых офицеров, 282 вредителя, 449 шпионов. Все они были связаны с контрреволюционным движением».

Советскому транспорту это не помогло — страна по сей день страдает острым дефицитом инфраструктуры. Если бы Сталину удалось хотя бы сохранить дореволюционные темпы роста, у нас было бы минимум на 50 тыс. км железных дорог больше. Что для России с ее размерами, как сказал бы В.И. Ленин, архиважно. Но увы. А что вы хотите от власти с вождескими приоритетами?

Модернизированная версия вождества создает иллюзию побед на месте провалов, а народное обнищание представляет как небывалый духовный подъем. И люди верят пропаганде даже вопреки персональному негативному опыту.

Или делают вид, что верят, — вертикали без разницы. Отсюда и феномен советского «всенародного голосования»: символическое единство налицо, а что избиратели думают на самом деле — никого не занимает. Кто они такие, чтоб их спрашивать? Презренные землерои, торгаши и ремесленники, самой природой предназначенные, чтобы рыцари «длинной воли» их обирали. 99,9% за нерушимый блок коммунистов и беспартийных — символическая дань покорности со стороны территорий и их наместников. Принесут меньше — получат от хана шелковый шнурок как предложение удавиться по-хорошему. Или бесплатную путевку на Колыму.

Примерно так же обстояло дело и с материальной данью. Не обеспечат, будут своевольничать — получат карательную экспедицию баскаков из НКВД и/или продовольственные отряды. Казарма, тюрьма, «единый военный лагерь» для этой системы ценностей — образец порядка и правильно организованной общественной жизни. Десятки объединены в сотни, сотни в тысячи, тысячи в тьмы (тумены). Народ выстроен, подведен под могучую руку вождя и готов к Великому Походу. То, что при этом надолго (если не навсегда) выдыхаются механизмы естественного экономического роста, уничтожаются человеческие свободы и права, систему не волнует. Что ей надо, она выдавит силой. Пока есть откуда выдавливать.

Бездна накопившихся попятных изменений в хозяйстве, политике и культуре становится очевидной только когда государство (а на самом деле вождество) упирается рогами в стену материального коллапса с расползанием пропагандист­ской бутафории и крушением потемкинских деревень. Естественно, нынешний реванш вождизма (после того как страна прошла тяжелый курс дезинфекции, абстинентной ломки и детокса, выраженный в восстановлении частной собственности, конвертируемой валюты, рыночной экономики и появлении новых материальных ресурсов, пригодных для изъятия) тоже начинается с восстановления системы вдохновляющего вранья.

Однако новый «вождь-объединитель» в современной действительности невозможен — по крайней мере до тех пор, пока на повестке дня рост и интенсификация. И наоборот: если на повестке экспансия, мобилизация и победоносный вождизм —  придется смириться с хозяйственной и культурной деградацией, дешевым милитаристским пафосом, ограблением населения, утратой им мотивации к труду и навыков оседлой жизни. За чем с высокой степенью вероятности следует очередной цикл территориального распада — вряд ли мирного.

Восемьсот лет спустя

Понятно, через восемьсот лет после татаро-монголов и через полторы тысячи после гуннов в государствах с мощным социокультурным субстратом говорить о полном возврате к кочевой модели не приходится. Речь лишь об актуализации ее архаических черт. Само понятие Великого Похода в СССР было в значительной мере виртуально — он направлялся в абстрактное будущее. Хотя в начале процесса завоевание соседних территорий для грядущей республики Советов мыслилось вполне конкретно: «Но мы еще дойдем до Ганга, Но мы еще умрем в боях, Чтоб от Японии до Англии Сияла Родина моя». Неплохой лозунг для ИГИЛ². Жаль, сочинил человек с сомнительной фамилией Коган…

В XX и XXI веках великая экспансионистская цель, без которой не может быть Великого Вождя, по необходимости становится все более виртуальной. Отсюда нарастающий разрыв между скудной земной действительностью и возвышенными пропагандистскими небесами, столь характерный для СССР, КНДР, Кубы, Венесуэлы и пр. Хозяйственные и военные нужды (какая без них экспансия?!) ясно требовали эффективных оседлых практик. Великая Цель, прикрывающая ордын­ские установки, им прямо противоречила. Советская номенклатура маневрировала в сужающемся коридоре возможностей, поочередно упираясь то в экономическую, то в идеологическую стену. С каждым прожитым десятилетием становилось все очевиднее интегральное отставание от капиталистических конкурентов. В отличие от времен «длинной воли» Ленина — Сталина, которые в силу психических особенностей видели лишь то, что хотели увидеть. Жить-то надо, а содрать с населения нечего: все уже содрано в победоносные времена.

Чем дольше функционирует выморочная модель, тем дальше по оси времени отодвигается обещанная материальная благодать. Зато духовной хоть залейся — благо стоит недорого. Оккупация оседлой России люмпен-пассионариями изначально мотивировалась кочевой идеей ограбить богатых, захватить «для народа» дома, землю, заводы и фабрики. После чего сам собой начнется золотой век справедливости — а что же еще может начаться?!

Однако в действительности отобранного хватило ненадолго и не всем. Как всегда. Зато упала эффективность хозяйства, что повлекло за собой голод и кризис. Для удержания власти возникла острая нужда переключить внимание отмобилизованных масс на иные консолидирующие цели. Оказывается, это несложно! Сегодня почти завершена многолетняя работа мастеров лаковой живописи по переводу лучезарного образа И.В. Сталина из иконы с житиями К. Маркса — Ф. Энгельса — В. Ленина в один ряд с русскими императорами. При той маленькой разнице, что европеизированный дом Романовых от вождеских методов и приоритетов Ивана Грозного категорически открещивался. Во всяком случае, ставить ему памятники никому в европеизированной России в голову не приходило. А вот вдохновителям сталинско-ордынского реванша — только давай. Что бы это значило?

Через поколение после мобилизационного выплеска Ивана Грозного в надорвавшейся России началось Смутное время; через поколение после Сталина — перестройка, у которой со Смутным временем слишком много общих черт, чтобы не обращать на них внимания. За восторги болванопоклонничества всегда приходится платить. Просто счета предъявляются историей не сразу и не тем, кому бы следовало. Так или иначе, земля и населяющие ее народы, испытав прелести кочевого менеджмента, надолго (если не навсегда) оказываются вытесненными на периферию общечеловеческого прогресса.

Как только приоритет экспансии сменяется приоритетом развития, идея времени берет верх над идеей пространства, а модернизация над мобилизацией — у персонажей, живущих при вожде, начинается бескормица и когнитивный диссонанс. Единственный выход для них — очередной цикл мичуринского сращивания модернизации с мобилизацией. Чего на самом деле даже в СССР не было — если, конечно, не иметь в виду виртуальные небеса пропаганды. В действительности, напротив, было принесение модернизации в жертву мобилизации.

Однако в массовом сознании эта химера здоровехонька и успешно используется как флаг, под которым вертикальная публика в опять ведет страну в тупик.

Сталинский СССР был заточен на войну, восторженно готовился и жизнерадост­но намеревался воевать малой кровью, могучим ударом, на чужой территории. Вождеская экспансия, слегка закамуфлированная рассуждениями о классовой борьбе, социалистической системе и коммунистическом будущем, была его целью. Ради нее беспощадно выжимались ресурсы из завоеванного населения и природной среды. В итоге он и получил войну — огромной кровью, с чудовищными разрушениями, на своей территории. Ценой невероятных жертв, с помощью США и Британии, в войне он все-таки победил — надорвав силы народа и земли на поколения вперед. Нынешний реванш советских экспансионистских приоритетов приведет к тому же, только заметно скорее.

1  Народный комиссариат путей сообщения.

2  Экстремистская организация, запрещенная в России.