Об авторе | Поэт, эссеист. Окончил Московский архитектурный институт, работал архитектором-реставратором. Автор девяти книг стихов и четырех книг эссе. Преподавал в Школе современного искусства при РГГУ, курировал поэтическую серию клуба «Проект О.Г.И.». Лауреат Премии Андрея Белого (2003). Лауреат премии журнала «Знамя» за 2001 год, премии «Anthologia» (2009). Предыдущая публикация — в № 2 за 2016 год. Живет в Москве.

Михаил Айзенберг

Но извини, я тебя перебью

* * *

Светлый рассудок в земле зарыт,
не отзывается столько лет.
Мысль  превращается в стаю рыб,
не зарабатывает на хлеб.

Но попадается на крючок.
Водит серебряным плавником
время, что словно во сне течёт
и не находит себя ни в ком.

Так получается? Так да не так.
Правда и та не всегда права.
Разве живое живому враг,
если не может срастись без шва?

Если, сдувая с земли как пух
ангела, взятого под опеку,
только ему открывает слух.
Но обращается к человеку.

Трижды

Как будто топчутся в дверях
и шепчутся в передней.
И страх не стряхивает прах,
чтоб стать ещё запретней.

*

Я это знаю, как язык все пломбы знает назубок;
я это знаю как итог, он в это знание проник.
Кому другому невдомёк,
что там уже не человек, а говорящий кипяток,

одно умеющий теперь: на дверь указывать кивком;
 кивком указывать на дверь и вслед плеваться кипятком.

*

А чей солидный саквояж? Еще ничей, пока не ваш.
Он и хорош, пока ничей: перемещенье без вещей —
за это многое отдашь.

Ещё беда невелика, и этот груз пока не ваш.
И вы не те ещё, пока не отправляется багаж —
не два несчастных старика
в чужой стране без языка.

Подземка

Спят на ветвях подземки чёрные мои братья,
каждый себя на время выключил из розетки.
Выспитесь, бога ради.

Переглянуться не с кем. Не поглядят на нас
маленькие чиканос, смуглые люди-птицы.
Камушки с тёмным блеском в узкие их глазницы
вправлены вместо глаз.

С тем, кто устал бороться и ничего не просит,
трудно встречаться взглядом.
Трудно любить увечных.
С ними, кто в сердце носит сломанный наконечник,
вдруг оказаться рядом.

* * *

Старый халат на вате, и тяжело вставать.
Прячется толкователь, не о чем толковать.

Выручит многолетняя выучка родовая:
не выдавать последнее, лишнее отдавая.

Чем ещё насмотреться?
Перед глазами фреска,
сделанная в Ареццо
Пьеро делла Франческа,
где по живой извёстке
копий летят полоски
в поле глухого блеска.

Ветер за них метнулся
веером тонких крылец,
словно сейчас проснулся,
словно глаза открылись.

Так, отверзая очи,
радостью не побрезгуй.
Дальше не будет дольче,
как перед этой фреской.

* * *

Дочка, щёки круглые, стоит,
плачет в мокрую варежку.

Сорок лет прошло,
и никак нельзя
броситься сломя голову.

* * *

Тут случайная между нами
чёрная кошка не пробегала?
Чёрная туча не проходила?

Знаете, кажется временами,
что от серых доходит сера
и до стола, где идёт беседа,
как дорога к морю от винсовхоза,
что одним предлагает простые камни,
а другим дорогие перстни.

* * *

Но извини, я тебя перебью:
где и когда мы успели свою
точку пройти невозврата?
Ведь, извини, не на рыбьем клею
склеилась здешняя страта.

И не настолько непрочен каркас —
воздуха остов клеёный —
если не стали читать как приказ
нынешний день заклеймённый.

* * *

Здравствуйте, дорогие.
Вы куда подевались?
Опыты ностальгии
прежде не затевались.

Станет воздушной почтой,
дрогнет воздушным змеем
наш разговор заочный.
Что мы ещё умеем?

Вижу, как входит в силу
мёртво-живое нечто.
Друг, не тяни резину.
Друг, и она не вечна.

Время, что нас оставит,
кротко уходит, кротко.
Новое не достанет
даже до подбородка.

* * *

Совесть и страх приходят как близнецы,
что дорожат встречами без объятий.
Как успевают ладить, сводить концы
нам не понять. Мы не семи пядей.

К старости лет дело одно забудь:
страха набраться, совести поклониться.
Дальше проходит естественная граница,
там часовая стрелка укажет кратчайший путь.

Гроза и так далее

Мутный день зачернённый.
Гром гремит.
И как будто устав,
замедляясь, проходит состав,
динамитом одним начинённый.

Сквозь поток проливной
в темноте, не дождавшейся вечера,
в обступающей чаще лесной
сразу тысяча окон засвечено.

Тишина и спокойные дни
никому не обещаны.
Только молний мгновенные трещины
разбегаются, только они.

*

Туча по небу летит и волокнами
распускается по краям;
распахнувшимися вдруг светит окнами
между сходов кучевых, между ям.

И какие в ней пещеры косматые
прорываются на ходу.
А деревья стоят как засватанные,
не шелохнутся, не чуют беду.

*

Бабочка красно-оранжевая
опускается, привораживая,
от другого мира посредница,
окружение настораживая
тем, что так непонятно светится.

Синевой наливаются облака,
как за тонированным стеклом.
Ястреб делает круг, слегка
пошевеливает крылом.

*

Целый день неизвестный птах
мне вызванивает: тик-так.

В ельнике за опушкой
ходят часы с кукушкой.

Вдруг покажется циферблат?
Или спрятанный маячок?

Вдруг зацепится за сучок
время — и повернёт назад?

*

Кто на низком берегу,
а мы на высоком.
Всю дорожную дугу
нам видать из окон.

А куда дорога торна?
А куда угодно —
в те края, где даль просторна,
вода приворотна.

*

О чём? Почти что ни о чём,
еловая кириллица.
Что небо чистят кирпичом
и что вода не мылится.

Что свет вечерний не померк
и всё им, тихим, залито.
Что пеночка звонит наверх,
а там сплошное «занято».

* * *

Свет проводит длинные линии.
Город выставлен под стекло,
словно окна везде заклинили.
Хорошо тут у вас, тепло.

Даже медленный топот зелени
без отзывчивой темноты —
вроде лёгкого невезения,
уводящего от беды.

В переулках большие тени
ходят важными господами.
Загляденье, запустение —
как бы их поменять местами? —

переучивая, подучивая
делать маленькие подарки
темноте, для такого случая
пересаженной в иномарки.

* * *

На какие ещё условия
соглашаться в иные дни,
не узнаешь из предисловия,
лучше сразу перелистни.

Продолжение без названия,
словно взятое напрокат.
Только тучу в углу сознания
пробивает лучом закат.

За отставшее неотложное,
для которого места нет,
из пустого в почти порожнее
проливается слабый свет.

* * *

И откуда мысли взять под старость,
если мыслей сроду не бывало,
а теперь и вовсе не осталось.

Облачных развалин постояльцы,
гости недостроенных гостиниц
навсегда ушли и не простились.

«Вот оно, готовое решенье» —
лёгкими подсказывал толчками
шум, идущий на опереженье.

Голос, покидающий пределы, —
только он укажет, где мы были,
если даже не были нигде мы.

Только убегающая строчка
переправит «не было» на «было»,
на полях рисуя ангелочка.