НАБЛЮДАТЕЛЬ

резонанс

Георгий Радов и его «Сферы»

Георгий Радов. Гречка в сферах. — М.: Художественная литература, 2015.

К столетию со дня рождения писателя и публициста Георгия Радова выпущен толстый том его произведений. На обложке — картина Зинаиды Серебряковой «Озими». Широкими, свободными мазками — русское поле, далеко простирается взволнованная ветром густота посевов. Поле кажется бескрайним, убегает под самый розовато-серый горизонт. Рядом с картиной оформители расположили фото самого Радова — черно-белое, времен фронтового затишья.

Смотришь на эту фотографию и ощущаешь всецелую причастность Радова к глобальной русской жизни и судьбе. Он до глубины своих мыслей был и остался русским, несмотря на английское — по деду — происхождение и на обвинение — в связи с этим — в шпионаже… Фамилию, унаследованную от предка — Вельш, — пришлось сменить на более «советскую». Фамилия Радов — бравая, бодрая — звучала в унисон с идеологией «светлого будущего» и потому делала возможным литературное творчество.

С детства, которое Радов провел в Краснодарском крае, он запомнил воздух села, его культуру, привычки, самобытную жизнь и проблемы — которые позже будет освещать в своих публицистических очерках с неподкупной честностью. Даже название газеты, работа в которой стала ключевым поворотом в его деятельности, символично: «Курская правда». Правда — вот что интересовало писателя в его творческих исканиях, в описании быта, жизни, труда людей. Но просто описать — мало: надо еще измыслить, ухватить психологический тип каждого человека, прочувствовать его суть…

Радов — прежде всего публицист, и для него художественная правда и правда жизни настолько тесно переплетены, что сливаются воедино. Это и плюс, и минус. Сам Радов говорит об отрицательной стороне своего, как он говорит, «ремесла», сравнивая его с приготовлением из сельскохозяйственных культур витаминных гранул: «Не так ли и мы: сперва в поездках и встречах набираем охапки впечатлений, ярких, взъерошенных, как трава луговая. А потом в публицистическом рвении, чтобы добраться до полезного «каротина», прессуем их и прессуем, добиваясь плотности брикетов…». На выходе получаются «сухие мертвые цилиндрики — гранулы», и «процесс этот кажется святотатственным — душа его не приемлет…». И все-таки жертва обдуманна и оправданна. Опустив многое, можно сказать главное, с наиболее возможной емкостью и доходчивостью фраз.

Приведенные цитаты — из цикла «Председательский корпус». В поездках по стране Радов познакомился с немалым числом колхозных председателей, многие из которых стали его хорошими друзьями. Но даже не стань они таковыми, задачи Радова от этого не изменились бы — описать колхозную жизнь и передать значимость роли тех, кто в то или иное время стоял у руля четвертьмиллионной армии сельскохозяйственных коммун. Важно то, что по судьбам колхозных председателей и множества других сельских тружеников Радов прослеживает историю родной страны. На страницах очерков широко развернута панорама нескольких десятилетий, сопряженных со становлением и развитием коллективных хозяйств. С любовью к датам и деталям, достойной документалиста, писатель подкрепляет содержание своих очерков подробными описаниями сельскохозяйственных работ, подсчетами урожаев, простой арифметикой с количеством уродившегося зерна, хлеба… На первый взгляд кажется, излишняя роскошь — занимать этим целые главы. Но роскошь ли, когда хочешь максимально реалистично представить картину событий? Скорее — необходимость. Не зная всей подноготной колхоза, не зная кухни такого явления, как колхоз, о нем правдиво и не напишешь. На фоне всех других специалистов председатель должен быть универсалом: вникать во все сферы, разбираться в хозяйственных тенденциях и новшествах. И нести колоссальную ответственность: за каждое решение и результат приходилось отвечать чуть ли не головой…

Радов анализирует жизнь и деятельность тех, с кем довелось общаться, и составляет типологию членов председательской когорты. Практиков без дипломов, дипломированных практиков, специалистов «очных» и «заочных»… Борьба «практиков» и «кабинетчиков» безмолвно присутствует в радовских произведениях, и симпатии писателя безусловно на стороне первых.

Радовские размышления — обо всем злободневном. О том, как тяжело колхозникам совмещать работу и высшее образование (вспомним заглавного героя его повести «Гречка в сферах» Антона Гречку, с деликатным вздохом ставящего в графе анкеты «н. высшее»). О том, что неплохо бы обеспечивать ветеранам труда достойную старость. Достойная старость подразумевает вознаграждение за долгий, неблагодарный и горький труд, приличную пенсию и должное уважение…

Не надо думать, что Радов идеализирует своих героев. Он с теплом и симпатией пишет о председателях «первого эшелона», находя в их общем облике нечто «шолоховское», «рыцарское» — как дань их самоотверженности и трудолюбию, но тут же критически замечает, что «с их грамотой уже в тридцать третьем руководить было трудновато, если не сказать, что нельзя». Он повествует о «бессменных» председателях, уникальном явлении, какого не встретишь, например, в промышленности, когда и тридцать, и сорок лет люди оставались на председательском посту, верные делу. «Честная государственность» — вот что удерживало их в седле. Да, председательская политика знавала разные методы, и не всегда они гарантировали успех… Не всегда люди умели оценить разумность новой политики. Так, например, косились на торговлю, учиняемую Лаврентием Гречкой, прототипом героя «Гречки в сферах»: по тогдашним меркам коммерция шла вразрез с «советским» курсом развития… Радов обо всем этом размышлял и делился размышлениями с теми, кто был готов к бескомпромиссной честности. Перед взором читателей проходила история страны в именах. Разные люди трудились на колхозной ниве, по-разному складывались их судьбы, нитями этих судеб ткалась история. Что для чего является фоном: судьбы людей для истории или история для людей? История — это и есть люди, хотя порой кажется, что она — механизм, людей губящий. По Радову, люди сами этот механизм создают каждодневно. Идея коммунизма — «светлое будущее» — прекрасна и жестока одновременно своей идеалистичностью. Идеализм жесток, потому что требует от людей подвигов. Не богатыри, не уникумы, а обыкновенные люди должны добиваться нечеловеческих результатов — рекордных сроков, рекордных урожаев… И они добивались, но без восторженного идеализма, а с угрюмым осознанием необходимости. Успехи в тяжелом труде давались им ценой здоровья и жизни.

Один из ключевых моментов в творчестве Радова — вопрос нравственности. Можно долго рассуждать, что правильнее: ни на пядь не отходить от общественного мнения, чтобы никто не мог предъявить претензий, — или своим умом и своей порядочностью добиваться блага? Общего блага, смеем заметить. Каков хороший председатель: твердолобо-честный аскет или, как Лаврентий Гречка, понимающий, что «без материального интереса вообще нельзя вести колхозное дело»? И ведь приносящий реальную выгоду своему колхозу, даже когда «махлюет». Вопрос о том, кто прав, остается открытым для самого Радова: он признает, что «не уразумел до конца» — по молодости лет, по неопытности (всего девятнадцать ему было на момент знакомства с Лаврентием) — дальновидную политику председателя.

Очерки очень ценны: это взгляд очевидца на эпоху. Живой, внимательный и взыскательный взгляд. Независимое авторское мнение. К тому же «Председательский корпус» для Радова — возможность увековечить те имена, что всю жизнь были на устах людей — и тем не менее оставались в тени, ибо ждать славы было неприлично, не то воспитание. Радов сетует на специфику публицистики, из-за которой многие яркие, самобытные черты характеров поддаются «прессовке», отсеиваются. Он нашел выход: друзья-председатели стали героями его повестей и рассказов, в первую очередь — Лаврентий Гречка стал прототипом Антона Гречки в повести «Гречка в сферах». В названии повести (вынесенном на обложку ныне изданной книги) фамилия главного героя, весьма символично и органично созвучная с названием сельскохозяйственной культуры, соединилась со словом «сферы» — загадочным, серьезно-красивым и оттого манким для слуха. А впрочем, в Гречкиной работе не до высокопарности: речи колхозников, пересыпанные украинизмами («лышенько», «трошки»), суетные будни, секретность миллионных операций…

Гречка — характер размашистый, с удальством, сольцой слова и хитрецой; он стихийный психолог и артист, а еще он «председатель старой формации» и «практик», что, как мы помним, симпатично Радову. Если уж он «махлюет», то на благо колхоза, и он — фигура авторитетная. Впрочем, не фигура, а личность!

Чем отличается личность от фигуры? Ответ — в рассказе «Великомученик», где бригадир Степан Галабурда говорит новому секретарю райкома о двух комбайнерах, молодом и старом: «Не-ет, Корней Тихонович, как хотите — может, вам и фигуры требуются, а нам личность давайте… Игнат — он чем берет? Лихостью, моторностью, запалом. А Трофимыч… приверженностью берет, преданностью… Там и опыт, и душа…». Исконно русская душа с ее честной скромностью — вот что дорого Степану Галабурде и самому Радову в старике-комбайнере, скрепя сердце латающему дно своей разваливающейся машины, лишь бы не отдавать на снос, не списывать — ведь «вся жизнь на нем»… А про орден Звезды, который ему сулят, отвечающий тихо: «Не положено…» — считает, что не заслужил никаких наград, ведь ничего особенного не сделал, работал, как все. И в этом его главная красота как труженика и человека.

Эта скромность, вкупе с бескомпромиссной честностью, — важные черты и в рассказе «Теща»: попутчик героя «в контрах» со своей тещей, в обиде на ее честность, которая его самого привела в тюрьму и от которой сладко не пришлось ни теще, ни ее близким. И одновременно он восхищается ею как настоящей труженицей, человеком большой духовной силы. Когда дочка-доярка заслужила Звезду — мужчина не выдерживает: выговаривает председателю за тещу, которая не в тепле, да не с электродойкой, как молодая, трудилась, а в отстающем колхозе, вдобавок с кулаками воевала, здоровье сорвала… Но теща не принимает никаких наград, ее возмущают мысли зятя: не за награды она советской власти служила… Идеализм? Или просто желание жить по совести, чтоб самой себе стыдно не было и за других краснеть не пришлось?

Угрюмая радовская теща не умеет жить иначе, и в этом ее красота. Эта теща — олицетворение всех «Палашек и Машек», о которых с воодушевлением писал автор, всех героических женщин, матерей и жен; «высохла, поседела, куда и делась бабья ее красота», — говорит Радов об Анне Степановне и о тысячах других женщин, чья молодость потихоньку проходит в череде будней. Множество женских образов рисует Радов в своих произведениях. Это и черноволосая круглолицая Мотя, с «горькой неутоленной нежностью» глядящая на Антона Гречку, который «никогда, наверно, не смотрел на Мотю как на женщину, да и человека-то в ней вряд ли разглядел». И красавица-бригадирша Марфа Шевчукова, и председательские жены, о которых Радов не стесняясь говорит доброе слово. Ведь женщины эти трудятся наравне с мужчинами, и помощи им ждать неоткуда, а они еще успевают исполнять свое природное назначение… Преждевременно увядающие прекрасные женщины и моложавые, бодрые мужчины, ловкие в работе и неуклюжие в любви… Радов понимал: за любым коллективом, за любой работой прежде всего стоят простые человеческие отношения.

И он умел разбираться в тонкостях этих взаимоотношений. Как говорит он сам в «Гречке в сферах» (и не в последнюю очередь слова эти можно отнести к нему самому): «Интеллигентные люди, разбирающиеся в психологии, нужны селу не меньше, чем оборотистые хозяева».

Ксения Приходько