ОБРАЗ МЫСЛИ

Об авторе | Дмитрий Иванов — доктор социологических наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета, автор книг «Виртуализация общества» (2000), «Глэм-капитализм» (2008) и др. Автор «Знамени» с 2013 года, см. статью «Сверхновая экономика» (2013, № 3).

Дмитрий Иванов

Время Че — XXI век

Полвека минуло с тех пор, как погиб самый знаменитый революционер всех времен Че Гевара, и уже четверть века, как коммунизм из нашего «светлого будущего» превратился в наше смутно осознаваемое прошлое. Но именно в посткоммуни­стическую эру странным образом вдруг наступило время Че. Герой кубинской революции Эрнесто Гевара, больше известный как Че, погиб в теперь уже далеком 1967 году, так и не раздув пожара мировой или хотя бы всеамериканской революции. Однако сейчас можно увидеть его лик повсюду, от транспарантов на демонстрациях антиглобалистов и жертв бюджетных кризисов до нашивок на заднем кармане джинсов и вывесок ночных клубов, и нескончаемым потоком выходят посвященные революционеру фильмы и книги.

Тенденции почитания, поминания и потребления образа Че оформились в самом конце прошлого века и к началу XXI века превратились в особого рода феномен. Феномен Че — это популярность в капиталистическом обществе образа революционера, яростно боровшегося против капитализма. Феномен Че уже не только и даже не столько политический, сколько культурный и экономический. Теперь образ революционера не только не опасен, этот образ полезен и приятен ультрасовременным буржуа, предпринимателям и потребителям. Образ революционера вызывает приток адреналина у тех, кто не желает идентифицировать себя с рутиной благопристойного и размеренного образа жизни традиционных буржуа. Антикапиталист Че популярен в обществе потребления, он стал едва ли не иконой стиля. Так что капиталисты больше не боятся Че, они любят Че, нуждаются в Че, хотя и не понимают Че. Они тянутся к нему интуитивно и инстинктивно, потому что именно в образе Че нынешний постиндустриальный капитализм находит выражение своих ценностей: яркой индивидуальности, инновационности, мобильности, быстрой карьеры, вызова рутине и даже… мечты о дауншифтинге.

Феномен Че пытаются раскрыть историки и журналисты, писатели и режиссеры. В поисках разгадки они перебирают событие за событием его жизнь, чем только умножают число вопросов без внятного ответа. Факты жизни Че не объясняют феномена Че.

Жизнь Че

Основные вехи жизни Эрнесто Гевары можно изложить просто и коротко, всего лишь в двадцати пяти пунктах.

Родился 14 июня 1928 года в Аргентине, в городе Росарио-де-Санта-Фе, и при крещении получил имя Эрнесто Гевара де ла Серна.

В 1931 году заболел астмой и на протяжении всей жизни боролся с ее приступами.

В 1944–1945 годах занялся самостоятельным изучением философии и впервые читал Маркса, но, по его собственным словам, «ничего не понял». А представление о марксизме он составил на основе нескольких высказываний Энгельса, Ленина и… Гитлера (в личном архиве Че Гевары сохранились его выписки из «Майн Кампф» о «расовом характере» теории Маркса)¹.

Учился на медицинском факультете университета в Буэнос-Айресе с 1947 по 1953 год, получил диплом врача.

В 1952 и 1953 годах совершил два путешествия по Латинской Америке и описал свои впечатления в заметках, первая часть которых была через полвека положена в основу фильма «Дневники мотоциклиста». В этих заметках первоначальные наблюдения беззаботного бродяги за природой и незатейливой жизнью аборигенов перемежаются более поздними вставками с леворадикальными по духу оценками социально-экономических условий жизни и политических событий и фигур.

В 1954-м жил в Гватемале, где перебивался случайными заработками то медика-лаборанта, то фотографа, проводил время в общении с такими же иммигрантами и с местными коммунистами, а еще стал очевидцем организованного спецслужбами США военного переворота — свержения правительства президента Арбенса.

В 1954–1956 годах в публицистических и поэтических рукописях², в письмах родственникам и в беседах с друзьями стал подавать себя как коммуниста и марксиста, так и не прочитав работ самого Маркса и не вступив ни в одну компартию.

В 1955 году в Мексике, куда перебрался после переворота в Гватемале, женился на перуанке Ильде Гадеа.

В 1955 году познакомился с прибывшими в Мексику после освобождения из тюрьмы лидерами неудавшегося восстания на Кубе — братьями Фиделем и Раулем Кастро и с энтузиазмом вступил в созданный ими отряд кубинских эмигрантов, от которых и получил прозвище «Че»³.

Оставив жену и десятимесячную дочь в Мексике, тайно отправился в конце ноября 1956 года на Кубу в качестве врача вооруженного отряда противников кубин­ского президента Батисты.

2 декабря 1956 года в числе 82 участников экспедиции высадился с яхты «Гранма» на кубинский берег в провинции Ориенте в районе города Никеро и спустя три дня получил «боевое крещение», когда солдаты армии Батисты внезапно атаковали и рассеяли отряд Кастро неподалеку от селения Алегрия де Пио.

В июле 1957 года получил звание команданте и стал командиром колонны (отряд из 75 человек) в повстанческой армии Фиделя Кастро, которая после первого поражения выжила, выросла и вела партизанскую войну с правительственными войсками в горах Сьерра-Маэстра на дальнем востоке Кубы.

В сентябре — октябре 1958 года провел «8-ю»⁴  колонну (140 бойцов) на запад Кубы (из Сьерра-Маэстра в Сьерра-дель-Эскамбрей) и стал фактически командующим партизанскими силами в западной части острова и вторым после Фиделя человеком в руководстве революционного движения.

Выиграл сражение за город Санта-Клара 28–31 декабря 1958 года и после известия о бегстве Батисты из страны совершил 2 января 1959 года марш на Гавану, где стал комендантом крепости Ла Кабанья и организовал аресты и расстрелы силовиков, служивших Батисте.

В 1959 году стал «стопроцентным» кубинцем: получил кубинское гражданство, женился на кубинке Алейде Марч (заочно разведясь с первой женой), был назначен председателем Национального банка Кубы.

В 1959–1965 годах в качестве представителя кубинского правительства совершал длительные зарубежные поездки, в ходе которых побывал в двадцати восьми странах.

Опубликовал в 1960 году книгу «Партизанская война», ставшую международным бестселлером и учебным пособием для левых экстремистов.

В 1960 году после бесед с посетившим Кубу вице-премьером правительства СССР Микояном вновь занялся изучением марксизма и на этот раз успешно — быстро освоил созданную Марксом формационную теорию социально-экономического развития. Из сопоставления теории с практикой «реального социализма» в СССР он понял, что это не новое общество, а все тот же капитализм, только еще и обремененный бюрократизмом, тормозящим развитие.

С 1961 по 1965 год работал министром промышленности, а еще рубщиком сахарного тростника, периодически покидая министерское кресло на пару недель, чтобы показать согражданам пример «коммунистического труда».

В статьях и выступлениях в 1962–1964 годах пропагандировал собственную концепцию экономического развития Кубы, расходившуюся с экономической моделью, которую правительству Кастро навязали советники из СССР, ставшего с 1960 года главным спонсором нового кубинского режима.

Оставил в апреле 1965 года все официальные посты, жену и пятерых детей⁵ на Кубе и провел семь месяцев в партизанском отряде в Конго, пытаясь развернуть там революционную войну.

После неудачи в Конго вернулся в 1966 году на Кубу и подготовил группу для партизанской экспедиции в Боливию.

В ноябре 1966 года с сильно измененной внешностью и фальшивым паспортом въехал в Боливию и возглавил партизанский отряд в горах, где рассчитывал создать очаг революционной войны.

После полугода скитаний по горам и стычек с частями боливийской армии попал в окружение, был ранен и взят в плен 8 октября 1967 года.

Расстрелян 9 октября 1967 года в боливийском селении Ла Игера.

Череда фактов подводит к мысли, что жизнь Че — это цепь приключений маргинала и дилетанта, который ни в одном месте и ни в одном деле не был вполне своим. Он брался то за одно дело, то за другое, большей частью так и не доводя их до завершения. Он был поначалу врачом, иногда путешественником, немного солдатом, отчасти политиком, самую малость финансистом, слегка военным теоретиком, чуть-чуть философом и экономистом, по мере сил чернорабочим, в чем-то аргентинцем, кое-как кубинцем и время от времени мужем и отцом. В жизни Че не было таких выдающихся свершений, которым всерьез стремились бы подражать современные почитатели и потребители его образа. Сама по себе жизнь Че не содержит объяснения феномена Че. Поэтому объяснение часто ищут в «магии личности», и тогда на место фактов приходит мифология.

Мифология Че

Миф — это возведение быта в ранг бытия. В мифе вся сложность мира складывается из простых, понятных и подручных вещей, составляющих быт человека, и вся сложность жизни сводится к обыденным мыслям, чувствам и действиям. В мифе мир создается за шесть дней, покоится на спинах трех китов, и все в нем состоит из четырех стихий — земли, воды, воздуха и огня. В античной мифологии природные стихии, войны, возвышение и гибель царств — результаты по-человечески понятного семейного быта, то любви, то ссор Зевса и его многочисленной родни. Картины по-человечески понятных проблем и их решений богами снимают сложные вопросы о природе вещей, устройстве мира, смысле жизни и ходе истории. В ветхозаветной мифологии драматизм и напряжение истории определяются тем, как ловко использует дьявол-искуситель особенности личности Бога-творца, ревнивого, подозрительного и мстительного опекуна человечества. В новозаветной мифологии судьба мира изменяется с приходом нового лица — Бога-сына, доброго и готового на самопожертвование друга человечества.

Мифы всегда заменяют исследование структуры событий и динамики истории рассказом о роли личности в истории. Личность героя мифа и есть олицетворение истории. И те, кто пытается объяснить феномен Че, разгадывая магию его лично­сти, вносят свой вклад в создание мифологии Че. Пропагандистами социализма создается образ Че как самого человечного коммуниста, бескорыстного борца за социальную справедливость, марксистского Спасителя. Противниками социализма создается образ Че как самого опасного коммуниста, маниакально-депрессивного любителя повоевать, марксистского Искусителя.

Однако более любых идеологов преуспели аполитичные продавцы значков и футболок. В их незамысловатом мифе образ человека с бородой и в берете становится олицетворением революции вообще. В образе, запечатленном в 1960 году кубинским фотографом Альберто Кордой, нет никакой политической идеологии, а есть завораживающий лик, выхваченный прямо из быта человека, который пришел на очередной митинг и которому в суете и горячке тех событий, что называются революцией, не во что было одеться и некогда было посетить парикмахера. Именно этот созданный Кордой фотопортрет в современной массовой культуре стал канониче­ским, потому что лучше других транслирует мифологический образ Че: вечно молодой революционер — романтик, «конкистадор свободы» без определенной идеологии, определенного места жительства и занятия.

Этот канонический образ является стержнем всей мифологии Че, на него ориентируются теперь и поклонники и противники Че Гевары, под него подстраиваются идеологи, на него нанизываются все книги и фильмы о Че Геваре. До интеллектуалов мифологию Че доносят биографические книги, безостановочно издаваемые после его смерти, и собрания его сочинений. Первые такие собрания вы­шли в 1969 году (в Италии в четырех томах) и в 1970 году (на Кубе в двух томах), а новейшее — серия антологий — публикуется с 2002 года австралийским издательством на основе материалов гаванского Исследовательского центра «Че Гевара», возглавляемого вдовой легендарного команданте Алейдой Марч. До не склонных или не способных к чтению образ Че доносит кино. Самый первый фильм о команданте Геваре под названием «Че!» был выпущен в 1968 году кинокомпанией «XX век — Фокс» с Омаром Шарифом в главной роли. Последними по времени стали снятый Вальтером Саллесом в 2003 году фильм «Дневники мотоциклиста» с Гаэлем Гарсиа Берналем в главной роли, вышедший в 2005 году фильм Джоша Эванса «Че Гевара» с Эдуардо Норьегой и вышедший в 2008 году фильм режиссера Стивена Содерберга «Че» с Бенисио дель Торо. А еще в 2009 году в Аргентине поставлен мюзикл «Че».

В России начало канонизации образа Че было положено книгой И. Лаврецкого «Эрнесто Че Гевара», вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей» в 1972 году. Собственно работы Че издавались скупо: «Партизанская война» (1961), «Боливийский дневник» во фрагментах (1968), «Эпизоды революционной войны» (1974), сборник статей «Экономические воззрения» (1990). Казалось бы, с концом правления компартии и с распадом СССР должен был иссякнуть или, по крайней мере, ослабеть поток книг коммуниста Че и о коммунисте Че. Но как раз с конца 1990-х российские издательства гораздо активнее выпускают биографические работы о Че и сборники его трудов⁶. Вот уж воистину: с уходом коммунистов наступило время Че.

Несмотря на различия в подходах и оценках, образ Че, сложившийся и в антикапиталистической идеологии, и в антикоммунистической идеологии, и в буржуазной массовой культуре, в общем один и триедин: бескомпромиссный революционер — ночной кошмар всех обывателей, самоотверженный строитель социализма — ночной кошмар всех предпринимателей, партизан-интернационалист — ночной кошмар всех правителей.

То, что этот образ революционного бойца и романтика является общепринятым, отнюдь не означает, что это аутентичный Че. Есть и другой Че, больше похожий на буржуазного интеллектуала и прагматичного менеджера. И этот другой Че отчетливо проявляется в собственных словах и делах Эрнесто Гевары.

В 1959 году во время турне по странам Азии и Африкикоманданте Че записал в своем дневнике: «Я люблю мой ингалятор больше, чем пистолет… Я склонен к глубоким размышлениям во время тяжелых приступов астмы»⁷. Так говорил Че Гевара, полагая, что для революционера возможность развивать идеи не менее ценна, чем возможность пострелять.

Команданте Че продвигал революционную идею в направлении развития общества потребления еще в 1961 году, когда, выступая перед руководителями кубинских предприятий, иронически отзывался об идеологии ярых противников буржуазного образа жизни: «Не существует никакого конфликта между красотой и революцией. Действительно, ошибка — изготавливать уродливое изделие для повсе­дневного пользования, когда оно может быть приятным на вид (и здесь-то и заложен динамит), потому что товарищи иногда думают, что когда при плохой организации снабжения людям подсовывают дрянь и старье, а люди начинают протестовать, то, значит, они контрреволюционеры»⁸. Так говорил Че Гевара, полагая, что главным ориентиром для отвечающего за промышленную политику министра-марксиста является «народ-потребитель» (по-испански — el pueblo consumidor).

Команданте Че развивал собственную концепцию управления экономикой и при этом опирался на опыт менеджмента американских монополий на Кубе и вступал в полемику с марксистами, боявшимися «заражения» буржуазной идеологией: «Мы можем сказать, что в качестве техники предшественником бюджетной системы финансирования является империалистическая монополия… В то же время наша незрелая концепция Революции привела нас к искоренению ряда установившихся методов только потому, что они были капиталистическими. Поэтому наша система все еще не достигла степени эффективности, которую имели местные филиалы монополий в управлении и контроле производства; мы идем по этому пути, очищая его от любого прежнего словесного мусора»⁹. Так говорил Че Гевара в 1964 году, полагая, что лучший образец организации и управления революционное правительство может найти в капиталистическом менеджменте.

Говоря о главных экономических задачах кубинской революции, команданте Че самую дерзкую и перспективную из них формулировал так: «Наконец, будет необходимо приступить к более или менее постепенной автоматизации всех процессов производства, то есть войти полностью в электронику. Можно возразить, что эта сфера — одна из наиболее новых и сложных отраслей промышленности и что лишь считаные страны ею овладели. Мы полагаем, что это — еще одно основание, чтобы ускорить ее изучение и развитие. Мир движется к электронной эре. ...Все указывает на то, что эта наука превращается в некое мерило развития; страна, которая ею владеет, будет в авангарде»¹⁰. Так говорил Че Гевара. И говорил он это в 1962 году, когда прошло лишь несколько месяцев с момента изобретения первой интегральной схемы (прототипа всех будущих микропроцессоров), когда компьютеры были размером с автобус, а Биллу Гейтсу и Стиву Джобсу было по семь лет.

Уже этих примеров достаточно, чтобы размыть канонический образ Че и нарисовать совсем другой образ выдающейся личности: рефлексирующий революционер — лидер, обладающий глобальным видением, прагматичный организатор новой экономики — менеджер, принимающий нестандартные решения, ироничный партизан — создатель альтернативных трендов.

Вопрос, какой из предъявленных выше двух образов Че аутентичный, неразрешим в пределах любой мифологии, которая по определению предполагает только простой, доступный на уровне быта ответ. Че ускользает, уходит от такого ответа, как уходил на всем протяжении своей недолгой жизни от одного себя к другому себе. Мобильная аутентичность Че была заявлена им самим в его книге «Партизанская война», где из технического руководства по ведению неконвенциональной войны у него родилась философия партизана: «Все это приводит нас к вопросу, каков образ жизни партизана. Его нормальная жизнь — поход»¹¹. Собственно военные действия оказываются лишь эпизодами в этой жизни. Этого принципа «жизнь — поход» Че очевидно придерживался, когда после победы над Батистой остался на Кубе и стал министром, когда отправлялся в зарубежные турне и на рубку тростника, когда отказался от всех своих должностей и отправился вновь воевать, сначала в Конго и, наконец, в Боливию. Это и есть его прикладная философия: подлинное бытие — свобода, и это подлинное бытие достигается в движении. Чем комфортнее условия существования, тем подвижнее нужно быть, чтобы удержаться в подлинном бытии.

Ни в каноническом образе Че, ни в альтернативном образе Че не отражается полностью и без искажений уникальная личность Эрнесто Гевары. Факты показывают, что реальный Че был весьма многолик. Поэтому для объяснения феномена Че нет смысла задаваться вопросом об аутентичном Че. Гораздо осмысленнее будет вопрос об актуальном Че, то есть вопрос о том, почему писатели, режиссеры, создатели рекламы и их публика именно теперь так часто самовыражаются при помощи образа Че и почему они так долго не замечали другого Че. А это вопросы не о жизни и не о личности Че. Это вопросы о нашем обществе и о нашем времени: почему сейчас наступило время Че?

Время Че

Нужно различать время действия Че и действительно время Че. Время действия Че — середина XX века. В то время нарастал кризис индустриального капитализма, марксизм был альтернативной идеологией, и партизаны разворачивали свою борьбу в джунглях.

Рост эффективности производства за счет его стандартизации и концентрации создал товарную массу, массу рабочих и массу проблем неэффективности рынка, слишком слабого, чтобы обеспечить потребление всего произведенного. Назрел сдвиг от «пещерной» конкуренции и эксплуатации работников к консюмеризму, то есть к режиму «создания» корпорациями потребителя и управления потребитель­ским поведением.

В условиях неэффективности рыночных структур вполне закономерно силу набирает та идеология, которая традиционно сфокусирована на обличении рыночной стихии и прославлении централизованного планирования. Поэтому в середине XX века именно марксизм, предлагавший развитие общества на основе отказа от рыночной экономики, выглядел серьезной альтернативой и переживал пик своего влияния.

На периферии индустриального капитализма, и глобальной — в странах третьего мира в целом, и локальной — в лесах и горах аграрных районов, кризис переживался острее, а партизанские атаки против существующего режима заменяли собой любую идеологическую борьбу. Поэтому укрывавшиеся вдали от промышленных центров вооруженные отряды повстанцев имели широкую поддержку и неплохие шансы на успех.

Действовавший в то время Че Гевара изо всех сил старался быть и борцом против капитализма, и марксистским идеологом, и партизанским командиром. И, тем не менее, это явно было не его время. Его идеи о новом обществе высокого уровня технологий, образования, потребления и его действия по внедрению нового менедж­мента чаще наталкивались на общее непонимание и сопротивление, чем находили сочувствие и поддержку. Его соратники по прошлой борьбе делали ставку не на развитие того типа общества, которое социологи и экономисты в 1970-х годах стали называть постиндустриальным, а на экспорт сырья (сахара и никеля), на кредиты и на советников из СССР. А Че советский строй считал отсталым и называл «гибридным», соединяющим социалистическую риторику о новом обществе со старой экономической системой, застрявшей на уровне индустриального капитализма начала XX века¹² . Все это Че увидел, когда в качестве представителя революционного правительства несколько раз побывал в СССР. Визиты вызвали у него разочарование в советской системе «самоуправления» предприятий, а те предприятия, которые ему демонстрировали как образцовые социалистические, он открыто называл капиталистическими, похожими на те, что Куба уже имела до революции¹³ . Возврат к ним, пусть и под социалистической вывеской, представлялся абсурдным: революция не имеет смысла, если возвращает к пройденному и не открывает путь к новому обществу. Примирить в теории концептуальные противоречия между идущим от его партизанской философии активизмом и марксистским мейнстримом Че так и не смог. Найти более адекватную, чем марксизм, форму выражения для своего интуитивного постиндустриализма Че Геваре также не удалось. Практической попыткой разрешить эти противоречия стал отказ Че Гевары от всех руководящих постов и гражданства Кубы и отъезд в Конго, чтобы вновь стать действующим партизаном.

Че искренне стремился быть марксистом, но в результате освоения экономических и революционных теорий Маркса и его последователей не Че стал марксистом, а произошла геваризация марксизма. Даже с использованием таких ритуальных формул, как «партия рабочего класса», «строительство социализма», «пролетарский интернационализм» и т.п., Че продолжал развивать свою партизанскую философию. Че пытался представить кубинский социализм прямым продолжением революционного движения «пылкого» партизанского авангарда и поэтому был недоволен тем, что практика построения «нового общества» на Кубе скорее тождественна старому капитализму с его «холодным» законом стоимости. В написанном в 1965 году (накануне своего ухода из министров в партизаны) философском письме о социализме и человеке Че предупреждал: «Гонясь за химерой реализации социализма с помощью ущербных средств, доставшихся нам в наследство от капитализма (товар как элемент экономики, рентабельность, индивидуальный материальный интерес как рычаг и т.д.), можно зайти в тупик»¹⁴. Этот путь советской системы Че отвергал и, следуя философской концепции молодого Маркса о коммунизме как неотчужденном бытии человека, утверждал: «Для того чтобы построить коммунизм, одновременно с материальной базой нужно создавать нового человека»¹⁵.

Че полагал, что «человек при социализме» представляет собой более полную реализацию человеческой природы, возвращенной через свободный труд и выраженной через культуру и искусство¹⁶. И тут же анализ «реального социализма» приводил Че к выводам о том, что, во-первых, труд не свободен, поскольку человек по-прежнему принуждаем к труду законом стоимости; и что, во-вторых, художественное творчество редуцировано к воспроизведению догм и шаблонов «социалистического реализма», который Че вполне резонно считал искусством прошлого века.

Отсутствующую в марксизме теорию экономики переходного периода, то есть построения «нового общества», Че предлагает строить на двух опорах: «формирование нового человека и развитие техники»¹⁷. Ведущую роль в движении к «новому обществу» Че вполне логично отводит образованию, призванному обеспечить и новое сознание (революционное и свободное от институциональности старого общества с его законом стоимости) и новое знание (инструментальное и продуктивное). В этом пункте логика Че ведет не к развитию марксизма, но, скорее, к развитию пост­индустриальной идеи человеческого капитала, хотя постиндустриализм у Че и выражен не очень внятно в силу архаичности выбранного им языка тогдашних последователей Маркса.

Отсутствующую в марксизме концепцию нового, по-настоящему революционного искусства Че предлагает создавать силами нового поколения, которое придет на смену тех интеллектуалов и художников, чей «первородный грех» Че видит внедостатке подлинной революционности. Че не видит смысла искать рецепт новой культуры и нового сознания в «замороженных формах социалистического реализма»,который лишь следует образцу реализма XIX века и потому является культурной репрезентацией капитализма. В противоположность нападкам тогдашних советских руководителей во главе с Никитой Хрущевым на художников-модернистов Че заявляет, что «декадентское искусство» XX века — меньшее зло по сравнению с «социалистическим реализмом». Че предлагает двигаться в культуре не назад в прошлый век, а от «декадентских» форм XX века вперед, поскольку задача революционного искусства — создание «человека XXI века»¹⁸. В этом пункте логика Че также ведет не к «обогащению» марксизма, а скорее в направлении той критики модернизма, которая стала основанием постмодернистского дискурса в культуре конца XX столетия.

Концепция «нового человека» обнажает то противоречие, которое породили идеологии модернизма. Че заявляет, что лидеры революционного авангарда (примером здесь у Че служит харизматичная личность Фиделя) пользуются доверием масс, потому что знают их «желания» (anhelos). И Че тут же оговаривается: «Речь идет не о том, сколько килограммов мяса съедается или сколько раз в году некто может отправиться на пляж, не о том, сколько красивых вещей, прибывающих из-за границы, можно купить на существующую зарплату. Речь идет именно об индивиде, чувствующем себя более совершенным, с гораздо большим внутренним богатством и гораздо большей ответственностью»¹⁹. Здесь Че явно принимает сторону одной из разновидностей модернизма. Но он четко показал дилемму: левый модернизм или правый модернизм. Любой модернизм апеллирует к «желаниям» человека и одновременно репрессирует те из них, которые объявляются «неправильными» или «опасными». В XX веке левый модернизм репрессировал желания, ассоцииру­емые с потребительским комфортом, правый — желания, связанные с радикальным самовыражением. Че противопоставил два модернизма и остановился в шаге от пост­модернистского осознания их общей репрессивной природы и превращения концепции «желаний» в основу преодоления модернизма через смешение консюмеризма и радикального протеста. Этот шаг, который диктовался собственной логикой Че, но не был сделан им самим, за него сделали другие. Во-первых, в 1960-х годах по этому пути прошли неомарксисты Франкфуртской школы Маркузе и Адорно и французские постструктуралисты Делез и Бодрийяр, а во-вторых, сейчас логике смешения консюмеризма и радикального протеста интуитивно следуют те стихийные постмодернисты, которые успешно торгуют вещами, несущими изображение самого знаменитого партизана всех времен.

Че стремился обозначить те концептуальные проблемы, которые обнаруживал в марксизме и решения для которых мучительно искал. Но стремление решить проблемы революционного преобразования общества выводит Че за оказавшиеся тесными рамки марксизма и подводит его вплотную к идеям постиндустриализма и постмодернизма. Профессионалы в философии — неомарксисты и постструктуралисты — шли к ним на протяжении десятилетий, а дилетант Че совершил рывок к постмодернизму в первой половине 60-х где-то в промежутках между совещаниями в Министерстве промышленности, поездками на рубку тростника и визитами в страны Восточной Европы, Азии и Африки. Партизанский постмодернизм Че Гевары выразился в парадоксальном и неприемлемом для модернистской культуры перетекании и смешении дискурсов. Марксизм с его объективистским историческим материализмом перетекал у Че в почти ницшеанский дискурс с его критикой буржуазности и идеей сверхчеловека. Экономический дискурс «построения социализма» легко переходил у Че в эстетический дискурс создания искусства «человека XXI века».

Приверженность интуитивным и не вполне артикулированным принципам свободы, контринституциональности, мобильности не позволила Че стать верным по­следователем какого-либо из уже сложившихся «-измов»: марксизма-ленинизма, неомарксизма, троцкизма, маоизма и т.п. И сам он, придя однажды через экстремальный опыт к своей прикладной философии, до конца оставался партизаном — мобильным и свободным от институциональности. Че жил в полном соответствии со своей партизанской философией: вступал в новые дела так, как будто это очередной поход, и вскоре уходил с насиженных мест — занятий, постов, стран. Поэтому в середине прошлого века — времени господства больших «-измов», то есть претендующих на универсальность идеологий и общественных систем, Че всюду был чужим. Его образ тогда был популярен лишь среди немногочисленных радикалов, которые были дважды маргиналами — и по отношению к большинству обывателей и по отношению к активистам революционных движений, составлявших марксистский мейнстрим.

Действительно время Че — это начало XXI века. В это время капитализм, переживший кризисную трансформацию, стал постиндустриальным; марксизм, переживший крах социализма, стал постмодернистским; повстанцы в джунглях с революционной борьбы переключились на наркопроизводство, а действительно партизан­ское движение переместилось в «каменные джунгли» городов.

Постиндустриальный капитализм — это капитализм после виртуализации. Виртуализация означает замещение реальности ее симуляцией, то есть образом реальности. Необязательно с помощью компьютерной техники, но обязательно с применением логики виртуальной реальности. Эту логику можно наблюдать и там, где компьютеры непосредственно не используются. Например, создание брендов переводит конкуренцию на рынке в виртуальную реальность, где изображаемые производителем и воображаемые потребителем «особые свойства» товара повышают его стоимость. Виртуальное производство сосредотачивается в сфере рекламы, маркетинга и PR, а традиционное промышленное производство теряет ведущую роль, становится поставщиком «сырья» для производства образов и потому вытесняется на периферию. Другим примером может служить создание политических имиджей, которое переводит избирательную кампанию в режим виртуальной реальности, где изображаемые и воображаемые «особые качества» политика повышают его рейтинг. Виртуальная борьба за власть ведется через средства массовой информации, а традиционные политические организации утрачивают свое значение.

В условиях постиндустриального капитализма социальные институты превращаются в виртуальную реальность по мере того, как люди все больше оперируют образами там, где институциональные нормы и правила предполагают создание реальных вещей и совершение реальных действий. Когда виртуализация становится обыденным явлением, когда брендинг и имиджмейкинг повсюду, сетевые структуры, поддерживаемые коммуникациями между теми, кто создает и транслирует образы, начинают доминировать над массовыми организациями и движениями индустриальной эпохи.

Марксизм после краха социализма — это артефакт для постмодернистов. Он превратился в россыпь фрагментов, которые невозможно собрать в идеологию большого стиля, но можно вставлять в постмодернистские стилизации. После мгновенного, по историческим меркам, свержения в Восточной Европе и России власти марк­систов, называвших установленный ими экономический и политический режим «социализмом», в идею скорой смены эксплуатации и капитализма эмансипацией и коммунизмом всерьез верят только немногочисленные ультралевые активисты, которые плохо знакомы с трудами Маркса и страшно далеки от народа. Зато эстетическую силу марксистской риторики и символики высоко ценят аполитичные интеллектуалы, которые с легкостью комбинируют марксизм, фрейдизм и структурализм и делают критику капитализма и пафос революционной борьбы «сырьем» для теленовостей, журнальной аналитики, коммерческой рекламы и прочей продукции массовой культуры. Сегодня марксизму его место в общественной жизни в большей степени обеспечивает не политика, а эстетика, движимая столь характерной для постмодернизма иронией. Но при всей насмешливости и скептицизме любая ирония — ностальгическое чувство. Это ностальгия размеренного и просвещенного быта по взрывному и дикому бытию. В иронии находит свой выход грусть оттого, что больше нельзя быть всерьез.

Когда капитализм становится постиндустриальным, а марксизм — постмодернистским, партизанское движение в горах и джунглях утрачивает всякую связь с революцией. Неконвенциональная борьба за изменение общества уступает место неконвенциональному бизнесу: пережившие время действия Че повстанцы теперь организуют на подконтрольных им территориях выращивание наркокультур — коки и опиумного мака — и могут десятилетиями строить свой кокаммунизм или макоммунизм в труднодоступных районах Колумбии, Бирмы или Афганистана. Партизанское движение, способное изменить общество, возможно теперь только в «каменных джунглях» городов. Однако это не те «городские партизаны», которые подобно бразильцу Карлосу Маригелле, американцам из группы «Метеорологи» (Weather Underground), итальянцам из «красных бригад» и немцам из «фракции красной армии» (RAF) начинали в 1960-х годах с ультралевых манифестов²⁰, а закончили во­оруженными ограблениями банков, похищениями и убийствами.

Сейчас настоящие, то есть нарушающие не отдельные правила, а само функционирование социальных институтов партизаны — это вооруженные не взрывчаткой, а дешевыми технологиями копирования «пираты». К их неполитическому и непреднамеренному движению примыкает и применение нетрадиционных и морально рискованных форм продвижения товаров и услуг под названием «партизанский маркетинг» (guerrilla marketing). Эти движения выглядят пародией на партизанскую борьбу XX века. Однако любая пародия — это отнюдь не простое передразнивание. Пародия — это комфортный способ поклонения, причащение без необходимости жертвоприношения.

Капитализм стал другим: его институты виртуальны. И в конфликте с ними оказываются виртуальные партизаны — многочисленные ультрасовременные буржуа, которые время от времени вживаются в образ революционного действия и при этом интенсивно применяют сверхновые коммуникационные технологии. Идея разрушить капитализм и желание жить при капитализме для них парадоксальным образом соединились, и соединились они в образе Че. Этот виртуальный, ностальгический и пародийный Че заполнил собой пространство коммуникаций. Канониче­ский образ Че доведен до уровня клише и тиражируется как логотип альтернативности и продвинутости, высоко ценимых на рынках капитализма, пережившего виртуализацию и крах социализма. Сегодня буржуа питают слабость к Че, потому что в его образе выражается дух постиндустриального и постмодернистского капитализма. Так что феномен Че объясняется не его биографией и не свойствами его личности, а характером сегодняшнего общества.

Канонический Че — это универсальный логотип, опознавательный знак на поверхности сверхнового капитализма. Но в идеях и действиях того, другого Че, который не был ни понят, ни принят, ни даже замечен современниками (ни сторонниками, ни противниками), можно разглядеть глубинную логику трансформации капитализма XX–XXI веков. Для капитализма наступает по-настоящему время Че, когда можно не просто объяснить феномен Че, но объяснить и изменить общество при помощи другого Че: Че — философа и Че — менеджера.

Капитализм способен развиваться, поглощая и институционализируя, то есть превращая в норму и рутину освободительные движения и радикальные альтернативы. Поглощая, нейтрализуя их, капитализм одновременно сам становится другим, трансформируется в альтер-капитализм.

Сначала свобода конкуренции, которая была подрывной, антиобщественной идеей в эпоху протекционизма, регламентации и корпоративных привилегий, была утверждена как принцип экономики, и главным институтом капитализма стал рынок. Эту институционализацию рынка в XVIII веке создатель классической экономической теории Адам Смит воспел в образе «невидимой руки» конкуренции, созидающей порядок и процветание²¹.

Затем централизация и планирование, эти пугающе «социалистические» идеи, трансформировали капитализм в экономику больших корпораций и государственного регулирования, а организация власти и контроля, исключающая конкуренцию, тоже стала институтом капитализма. Эту нерыночную, но капиталистическую структуру в XX веке создатели так называемой новой институциональной теории Рональд Коуз и Оливер Уильямсон воспели в образе «иерархии», снижающей трансакционные издержки — затраты на заключение и поддержание контрактов²².

Теперь в капитализм инкорпорируются в виде проектно ориентированных и сетевых структур те неформальные отношения и открытые самоорганизующиеся сообщества, которые противопоставлялись корпорациям и государству идеологами и активистами новых социальных движений (экологических, правозащитных и т.д.) во второй половине XX века. Таким образом, институционализируется сеть, трактуемая в новой экономической теории как организационная структура, промежуточная между рынком и иерархией²³.

Альтер-капитализм XXI века сейчас возникает в таких структурах, как, например, «пиратство» в бизнесе и экстремистские движения в политике. Они выглядят подрывными и антисоциальными, но именно такие структуры лучше других отвечают на вызовы настоящего времени, поэтому они — следующий ресурс развития капитализма.

И структурное объяснение феномена Че заключается в том, что теперь пришло и его время одновременно стать ресурсом развития капитализма и изменить капитализм. Концепция революционной борьбы, выдвинутая Че Геварой на основе его кубинского опыта и в пику традиционным революционерам-марксистам, вновь оправдывает себя в условиях постиндустриального общества.

Партизан (el guerrillero) у Че — социальный реформатор (un reformador social), борющийся за преобразование общественного строя (el régimen social): «Он нападает на характерное для данного момента состояние институциональности и посвящает себя разрыванию (со всей возможной в данных условиях силой) «лекал» этой институциональности»²⁴. Для Че борьба партизан — это борьба самого народа за освобождение от несправедливого строя, а партизанский отряд — «вооруженное ядро» и «сражающийся авангард» народа.

В постиндустриальном обществе роль «народных масс» в качестве движущей силы революции переходит от ставших малочисленными крестьян и промышленных рабочих к потребителям. Именно потребители — это интенсивно эксплуатируемые массы, и потому активные потребители наиболее восприимчивы к революционному пафосу освобождения от оков институциональности²⁵. Протест против сковывающих свободу норм отчетливо проявляется и в лояльности к «пиратам», и в том, что потребителей очаровывают «партизанский маркетинг» (guerrilla marketing) и использование в рекламе революционной риторики и символики, включая логотип «Че».

Главные институциональные оковы в постиндустриальном обществе создает так называемая интеллектуальная собственность. Справедливость притязаний поборников исключительных прав интеллектуальной собственности весьма сомнительна: подорвав своим инновационным товаром позиции конкурентов, они хотят оградить себя полицейскими силами от такой же судьбы и удержать монопольное положение на рынке. А вот антикапиталистический характер интеллектуальной собственности несомненен: она явно сдерживает расширение производства и экономический прогресс. Поэтому партизанский бизнес «пиратов» и разного рода дискаунтеров — это стихийная революционная борьба против брендов и копирайта, за свободу и справедливость для потребителей. Как и во всякой революционной борьбе, в партизанском бизнесе участвуют многочисленные авантюристы с вполне корыстными целями, далекими от идей свободы и справедливости. Но альтер-капитализм формируется по мере того, как негативно оцениваемая и маргинальная практика «пиратов» оказывает влияние на «нормальную» практику, и все больше компаний в конкуренции за потребительский спрос встраивают альтернативные, партизанские формы бизнеса в свои структуры и процедуры и тем самым встраиваются в другую, альтернативную нынешнему капитализму экономику.

Таким образом, правильно понятая партизанская стратегия Че может послужить уроком революционерам в постиндустриальном обществе. Вот только вопрос о том, кто является революционером, в постиндустриальном обществе решается по-другому. Плохая новость для профессиональных революционеров — в том, что массы рабочих и крестьян могли быть движущей силой революции в XIX–XX веках, в XXI веке движущей силой становятся потребители. Соответственно, забрасывая трудящихся листовками с призывами, прячась по лесам с оружием и взрывая бомбы, невозможно подорвать существующий строй. Плохая новость для профессиональных капиталистов — менеджеров и бизнесменов — в том, что направляющая сила революции всегда одна и та же — умствующие буржуа и предприимчивые буржуа, которые борются с оковами институциональности. Соответственно, невозможно в существующей экономике удержать рынок, подменяя конкуренцию судебным преследованием тех, кто революционизирует бизнес и управление, использует контринституциональные, партизанские приемы борьбы за благосклонность потребителей.

Таковы в общих чертах вызовы времени Че. В начале нового века команданте повстанческой армии и министр промышленности социалистической Кубы Че Гевара не годится больше на роль символа и вдохновителя борьбы с капитализмом. Теперь образ и идеи Че не подрывают капитализм, а подпитывают альтер-капитализм. Представить альтер-капитализм в образе Че — это вызов одновременно традициям и профессиональных революционеров с их учебниками по марксизму, и профессиональных капиталистов с их учебниками по менеджменту. Но в том-то и суть времени Че: сдвиг привычных структур, трансформация и взаимные переходы одного в другое создают непривычные конфигурации капитализма и революции, марк­сизма и менеджмента, партизанского движения и бизнес-организации, реального и виртуального, прошлого и настоящего. Пришло время узнаваемого, но при этом неизвестного Че, другого Че, который выпадал из своего времени и для которого его настоящее время наступает, когда возникает другой капитализм. И феномен Че — это знак, указывающий направление, в котором следует двигаться в поисках ответов на вопросы о том, что представляет собой ультрасовременное общество и как в нем управляться с делами.

1  Составленные в юности списки книг для чтения и конспекты, претенциозно озаглавленные «Философские тетради», частично опубликованы в сборнике работ Че Гевары América Latina. Despertar de un Continente. Melbourne — New York — La Habana: Ocean Press, 2003, p. 156–179.

2  Неопубликованные при жизни Че Гевары наброски книги о проблемах здравоохранения, статьи о политической ситуации в Гватемале и Латинской Америке в целом, а также его стихи можно теперь прочесть в сборнике América Latina. Despertar de un Continente. Melbourne — New York — La Habana: Ocean Press, 2003, p. 80–86, 122–154.

3  В Аргентине и Боливии возглас Che! используется для привлечения внимания собеседника, в смысле «Эй!». В других странах Латинской Америки так иногда называют вообще всех аргентинцев и боливийцев из-за частого употребления ими этого словечка.

4  На самом деле в повстанческой армии Кастро не было такого числа колонн, номер «8» был военной хитростью и должен был создавать у генералов Батисты ложное впечатление о силах противника.

5  У Че Гевары и Алейды Марч родились две дочери и два сына. Дочь Че от первого брака жила вместе с ними.

6  Вот лишь несколько примеров: Тайбо П. Гевара по прозвищу Че. М., 2000; Че Гевара Э. Я — конкистадор свободы. М., 2000; Жан Кормье. Че Гевара. Спутник революции. М., 2004; Майданик К. Эрнесто Че Гевара, его жизни, его Америка. М., 2004; Гавриков Ю. Послед­ний романтик революции. М., 2004; Че Гевара. Эпизоды революционной войны. М., 2005; Че Гевара Э. Статьи, выступления, письма. М., 2006; Андерсон Дж. Че Гевара. Важна только революция. М., 2009; Войцеховский З. Че Гевара, который хотел перемен. М., 2013.

7  Цитируется по книге Тайбо П. Гевара по прозвищу Че. М., 2000, с. 374.

8  Выступление на Встрече изготовителей национальной продукции 27.08.1961. Цитируется по книге Тайбо П. Гевара по прозвищу Че. М., 2000, с. 445.

9  Guevara, Ernesto Che. Obras. 1957–1967. La Habana, 1977, Tomo II, p. 260; русский перевод — в книге Гевара Ч. Экономические воззрения. М., 1990, с. 121.

10 Guevara, Ernesto Che. Escritos y discursos. Tomo 6. La Habana, 1977, p. 108; русский перевод — в книге Гевара Ч. Экономические воззрения. М., 1990, с. 65.

11 Guevara, Ernesto Che. Obras. 1957–1967. La Habana, 1977, Tomo I, p. 68; русский перевод — в книге Гевара Э. Партизанская война. М., 1961, с. 47.

12  Это свое «открытие» капитализма в СССР Че сначала формулировал очень аккуратно, старательно подбирая необидные для советских товарищей слова. Но в «Праж­ских тетрадях» — заметках, написанных в 1966 году уже после ухода со всех правительственных постов, — эта позиция изложена уже без всякого стеснения. См. Че Гевара Э. Статьи, выступления, письма. М., 2006, с. 509–513.

13  См., например, Тайбо П. Гевара по прозвищу Че. М., 2000, с. 509.

14  Che Guevara Presente. Una Antologia Minima. Melbourne — New York — La Habana, 2005, p. 228–229.

15  Ibid., p. 229.

16  Ibid., p. 232.

17  Ibid., p. 233.

18  Ibid., p. 235.

19 Ibid., p. 237.

20 В Интернете и сейчас можно легко найти написанный под явным влиянием «Партизанской войны» Че Гевары «Мини-учебник городского партизана» Маригеллы (Mini-Manual do Guerrilheiro Urbano).

21 Смит А. О природе и причинах богатства народов. М., 1962.

22 Уильямсон О. Экономические институты капитализма. М., 1996.

23 Powell W. Neither Market Nor Hierarchy. Network Forms of Organization // Research in Organizational Behaviour. Vol. 12 (1990).

24 Guevara, Ernesto Che. Obras. 1957–1967. La Habana, 1977, Tomo I, p. 34; русский перевод — в книге Гевара Э. Партизанская война. М., 1961, с. 14.

25 Это парадоксальное положение потребителей в ультрасовременном обществе хорошо отражает термин «консюмериат», скрестивший консюмеризм с пролетариатом и введенный в 2000 году шведскими аналитиками Александром Бардом и Яном Зодерквистом в их книге «Nетократия». Но справедливости ради следует заметить, что остроумные шведы прошли по пути, уже указанному Че Геварой в его чеканной формуле «el pueblo consumidor».