Ольга Сульчинская
Как воздух
* * *
Едва успеваешь прижиться, прижаться,
Как жизнь подступает со знанием дела,
Со взглядом хирурга: пора, мол,
вмешаться,
Мол, это у вас инородное тело.
И поздно в тревоге молить о подмоге,
Судьба на пороге. Не надо кричать!
Отрежут, отрежут Мересьеву ноги.
Не крылья, не жалко, не ими летать.
Пытка
Хорошо ль, дружок, тебе на дыбе?
Как приятней, плавно или резко?
Ты б пока подумал о спасибе,
Дыбочка-то мягче, чем железко,
Ласковей, чем зубчатые клещи.
Те уж так поют в руках умелых,
Сладко слушать. Смех, какие вещи
Слыхивали мы от самых смелых.
Мастер знает плоть, а там ходочек
И к душе — не попусту пытаем.
А теперь давай-ка в холодочек,
Отлежись и дальше поболтаем.
Воздушный змей
Моя душа как змей воздушный.
А ниточка в твоих руках.
Он ветреный и непослушный,
А ниточка в твоих руках.
То с ветром весело играет,
Легко витает в облаках,
То, содрогнувшись, замирает
И воздух ловит впопыхах.
А он, внизу, стоит, смеётся,
Ему так весело смотреть.
А змей всё бьётся, ветер вьётся,
Всё хочет нить перетереть.
Воздух
Где контур облаков, где очертанья гор,
Не различает глаз, обманутый
простором.
Раздвинут горизонт.
Растрачен кругозор
Стеклянной пустотой, насквозь
открытой взорам.
Доступностью такой застигнутый
врасплох,
Недоумённый взгляд,
лишившийся опоры,
Морочит сам себя. Зато гуляет вздох,
И всё равно ему, где облака, где горы.
Крым
Коровий мык и козье мекеке
С холмов доносятся, и моря
мерный ропот,
Как вдох и выдох, ходит вдалеке,
Пока душа усваивает опыт
Большого дня, а также наблюдает,
Как облако в кипящем молоке
Узорной пенкой сладко оседает.
За долгий день свершённые пути
Уже с трудом она припоминает.
Здесь хорошо. Куда ещё идти?
Приходят сумерки.
Очнувшийся сверчок
Разучивать взялся свой звук
перинатальный.
И плавно расширяется зрачок,
Глядящий в небосклон
темнохрустальный.
* * *
Шагает ветер по нижней ветке.
У нас на коленях лежат салфетки.
Ты ешь оливки, а я креветки,
И мы с тобою славные детки.
Мы пьём вино, говорим стихами,
Не знаем сами, что будет с нами.
У нас обоих семья и дети,
А мы с тобою одни на свете.
А мы сбежали без разрешенья,
Себе устроили воскресенье
Без середины и продолженья,
Без наказания и спасенья.
* * *
Деревья, как воздушные шары,
Ещё к земле притягивают стропы.
Но вздрагивают смежные миры,
И в лёгких кронах нарастает ропот —
И — подожди! — ещё один удар —
И скрепы силу прежнюю утратят,
И отодвинется тяжёлый шар,
И воздух бережный тебя подхватит.
* * *
Хорошо тому, кто спит один.
Тот и доживает до седин.
Тот и не подхватывает корь,
Грипп и свинку, и другую хворь.
Хорошо тому, кто жив поврозь.
Кто себя не режет вкривь и вкось
И, влеком намереньем благим,
Жизнь не портит людям дорогим.
И кого не будит ночью плач.
Кто спокоен, холоден и зряч.
Никому не раб, не господин
И умеет умирать один.
Отрывок
Мы пепел с сигарет роняем на ковёр,
А над столом дымят бессонница
и кофе,
И забивает рот дурацкий разговор
О женщинах, долгах, стихах,
Мариенгофе.
И пахнет дверь тоской, а розы —
табаком.
И я схожу с ума от бешенства и скуки.
Они здесь все свои! А я пришла тайком
И прячу под столом заплаканные руки.
Офелия
Уже и голос, знаешь ли, не тот.
И вышивка ужасно давит грудь.
Уж третий час Офелия поёт
И всё никак не может утонуть.
Темны для сердца царские дела.
Но я пою, пока хватает сил.
Уймись, дитя, ты спела как могла.
Всё хорошо, и Бог тебя простил.
Ракушки прицепились к волосам,
И водоросли руки оплели,
И тишина всплывает к небесам
Там, где они отходят от земли.
* * *
Постаревший воздух не помнит своих путей.
Постаревший сын возвращается на порог,
А его не ждут. Ибо вышел последний срок,
И давно уже нарожали других детей
И садятся ужинать. Низкое в тополях
Светит солнце. Никем не узнан родимый знак.
И холодный ветер стоит, как дурак, в дверях,
И над мытым полом ходит сухой сквозняк.
Это всё не любовь
Это всё не любовь,
это детская шалость,
Это дамская прихоть, каприз и курьёз,
Безотчетная грусть,
беспричинная жалость,
Это розыгрыш,
принятый слишком всерьёз.
Это плещется в лепетах ночь
полнолунья,
Вместо пепла летит с сигарет серебро,
Это просто душа,
попрошайка и лгунья,
Загляделась до слёз на чужое добро.
Это детские шалости, сдобные булки,
Освещенья причуды, ума маята.
А любовь — одинокие наши прогулки
И чуть слышная боль
в глубине живота.
Возвращение Эвридики
Орфей женат на Эвпилоне.
Их дети в школе, а она
Бельё снимает на балконе,
Такая славная жена.
Зачем же ключ скребётся в щели
Неподходящего замка?
Зачем же это в самом деле
Звонка касается рука?
Всё та же девочка. И платье,
Как перья ангела, бело.
Готова броситься в объятья...
Но здесь всё время — время шло!
У вас есть только полминуты,
Чтоб ничего не объяснить,
Ни как же ты.., ни почему ты..,
Не наглядеться и простить.
Но, видно, там учили тоже:
Свой чемодан берёт дитя
И прочь уходит, бледной кожей
В подъезде пасмурном светя.
— Кто это был? — жена с балкона
Вернулась с ворохом белья.
— Ошиблись дверью, Эвпилона.
Никто. Никто. Душа моя.
* * *
Когда умру — тогда избавлюсь от
Глухой печали, что во мне живёт.
Горька вода земная, горек мёд,
И чёрной мёртвой пыли полон рот.
Стихотворство
Мне мало сладкого питья,
Которым ближний воздух дышит,
Пока душа рукою движет,
Не выходя из забытья.
Словечки быстрые бегут,
Увязываются в созвучья
И что-то птичье и паучье
В прозрачных клювиках несут.
На их призывные щелчки,
На звуковую заморочку
Идёшь бочком-бочком, вприскочку —
И попадаешься в силки.
И всё-то кажется: шалишь,
Смеясь, колеблешь паутину
И, в муке выгибая спину,
Лишь воздух липкий шевелишь.
* * *
Ночь здесь темнее, чем дно колодца.
Нет луны и вода не льётся.
Братьям на руки платье сбросив,
Спит укрытый землёй Иосиф.
Сны, потеряв своего сновидца,
Ходят в ночи, не умея сбыться.
* * *
Спешите умирать под знаменем
искусства!
Пока не кончен бой, пока так ясен
долг.
Учитесь уходить легко и безыскусно,
Движением руки приободряя полк.
Пока у ваших ног ещё лежит полмира
И целый строй: — Ура! — и руки
у виска.
Спешите умереть, пока за командира
Готовы умереть влюблённые войска.
* * *
Листва плывет и, засыпая,
Укладывается в груди,
И осень ходит, как слепая
Держа ладони впереди.
И воздух, скроенный навырост,
С кустами спорит за простор,
И пахнет утренняя сырость
Извёсткой. Это школьный двор.
И, спины пачкая в извёстке,
Укрывшись временно в тылу,
Продолговатые подростки
Нестройно курят на углу.
Пейзаж
Грязный перрон: окурки
Вперемешку с опавшими листьями,
Синие столбы в подтёках
Неизвестного происхождения,
Белый свет фонарей, в котором
Пыль, покрывшая всё вокруг,
Видна так же ясно,
Как пудра на лице старой женщины,
И, наконец, движенье
Воздуха вслед электричке
(Её ещё можно увидеть,
Если быстро повернуться направо) —
Создают тот особый пейзаж,
Прелесть которого доступна
Только тонким ценителям.
* * *
С этой тяжестью в сердце — не правда ли — жить тяжело.
С этим грязным базаром, который Москвой называют.
На погляд озарилось витрин дармовое стекло,
На заморские дива народ только рты разевает.
По пустым магазинам голодную носит толпу.
С невысокого неба, дивясь нерадивости нашей,
Нам на головы щедро Господь посыпает крупу,
И она под ногами размокшей становится кашей.
Надоели мне до смерти лозунги и фонари
Между особняков, опрокинутых в чёрные лужи.
Но деваться мне некуда — ведь и внутри
У меня то же самое, что и снаружи.
Последнее известие
«Последние известия». Скука! Центр
Завален кислым снегом. Под ним лёд.
От моей души остался один процент.
Да и тот непонятно, зачем живёт.
А тело хотело бы иметь шесть плеч.
И на каждое плечо иметь по крылу!
Хотело бы забыть человечью речь
И в небо воспарить подобно орлу, —
Ведь ходить ему трудно. Ибо там лёд,
Где должна быть устойчивая земля.
И вообще, мне вся эта жизнь трёт,
Как неладно скроенная туфля.
* * *
Летят по подиуму красотки.
Блестят натянутые колготки.
И в застеклённые магазины
Въезжают чёрные лимузины.
А мне на ваши дела и моды
Начхать. Своей не отдам свободы
За ваше то, что в руках не тает
И чего никто мне не предлагает.
Шёпот города
Мы проходили по городу,
город близился к вечеру,
мы бродили в лабиринте,
и в улицах, которые
в высоту больше,
чем в ширину,
от стен отдавалось
шуршанье сотен шагов.
Мы проходили по городу —
по шепчущим внутренностям
морской раковины.
* * *
Небо — высохший водоём.
Белый камень на дне — луна.
Там, где раньше мы шли вдвоём,
Я теперь прохожу одна.
Ходит в улицах лунный блик
И тревожит ночных собак.
Город стал мне теперь велик
И висит на мне кое-как.
Косноязычна радость
Косноязычна радость, а печаль
Всегда послушна словом облекаться.
Узнавший радость о своём молчит.
А говорит — так речь его невнятна.
Печаль, напротив,
стройности пропорций
Способствует и слову придает
Особенную чистоту и ясность.
Весна
Весна призывным кличем режет слух,
И верховодит в пиршествах и сварах,
И, Древней Спарты возрождая дух,
Одним ударом добивает старых.
Восторг и страх у роковой черты,
Войны и страсти двойственное бденье,
Весна! Вопят безумные коты,
И женщины кричат от наслажденья.
* * *
Горевать, неужели?
И о чём же, мой добрый Катулл?
В этом доме ни щели
Нет, в которую б ветер не дул.
Но, дурному сословью,
Нам, наверно, туда и стезя,
Где не то что любовью
Заниматься — раздеться нельзя...
О, я...
О, я не человек, я только взгляд
на гравий,
На мокрую траву, на опустевший сад.
И называть меня любимой
ты не вправе.
Как может быть любим
лишённый плоти взгляд?
Пустая мысль тебя смущает
и тревожит:
Ты хочешь в руки взять то, что бежит
от рук.
Ты говоришь: «моя». — Твоею быть
не может
Бесполая душа, глядящая вокруг.
Я не могу представить
Я не могу представить себе твою
Жизнь без меня. Может быть, наконец
Выпал снег и луна лежит на краю
Неба, как за щекой тающий леденец.
Ветер, лишённый запахов, далеко
Разносит звук, и птицы гнезда не вьют.
Кладут ли у вас в согретое молоко
Мёд и масло? Или отвар из ромашки
пьют?
Нет, не могу представить себе зимы
В этих краях. Наверное, там всегда
Лето в разгаре. И чем горячей холмы,
Тем нежней влюблённая в них вода.
* * *
У ангела руки покрыты пером.
Левее Иосиф стоит с топором.
А дева Мария — напротив него,
Не зная сама о себе ничего.
Он лилию держит в пернатой руке
И знает о том, что сокрыты в цветке
Созвездья, народы, миры, времена,
Минувших и будущих дней имена.
Он бережно деве цветок подаёт,
И лилию дева Мария берёт,
Краснеет, и близко подносит к лицу
Тычинки и пестик, росу и пыльцу,
И сладко вдыхает, и, выпачкав нос,
Глядит на него, и смеется до слёз.
И ангел отходит назад, в полутьму,
И всё, что случится, известно ему.
Ольга Владимировна Сульчинская родилась в 1966 году в Москве, окончила филфак МГУ, стихи публиковались в 1997 году в «Арионе». Живет в Москве.
