|
ПЕРЕУЧЕТ
Сергей Боровиков
О том, что было и чего не было
Архивные публикации и мемуары в «толстых» журналах весны–лета 2016 года
Константин Богомолов. Над рукописями трястись… («Урал», 2016, № 6)
В прошлом году я позволил себе заметить, что многочисленные публикации дневников Александра Гладкова стали занимать не просто центральное место едва ли не во всех «толстяках», но приобретают некое общественно-сенсационное значение, подобно тому как некогда было с мемуарами Ильи Эренбурга, при всей их несопоставимости. И вот в «Урале» подведение итогов этого гладковского бума в блестящей статье Константина Богомолова: «Когда полвека или век спустя чудак-исследователь журнальной старины обложится подшивками за нынешние годы, он изумленно решит, что 14-й, 15-й и начало 16-го года прошли в нашем читающем сообществе исключительно под знаком А. Гладкова. Еще бы: начиная с января 14-го дневники Гладкова печатали “Нева” (в двух номерах), “Новый мир” (с перерывами в семи номерах), “Звезда” (в трех номерах), “Знамя” (с перерывами в четырех номерах). А вдобавок были единичные публикации в “Нашем наследии”, в “Литературной учебе”, на COLTA.RU, в тематических сборниках». И хотя критик отталкивается лишь от знаменских публикаций, его текст — это едва ли не исчерпывающее исследование феномена Гладкова, причем не только в дневниковой ипостаси. Статья полна тончайших наблюдений как над страницами «Дневников» Гладкова, так и над его крайне неординарной литературной личностью (при отсутствии сколько-нибудь значительного литературного дара).
Юлия Матафонова. Две фотографии с натуры. Маяковский и Пастернак на Урале («Урал», 2016, № 7)
Самое интересное — местная фактура, в восприятии которой высветилось глубочайшее нравственное отличие, если не пропасть, между поэтами.
«Когда утром 26 января 1928 года на железнодорожном вокзале Свердловска Маяковский впервые ступил на уральскую землю, его уже встречала опубликованная в тот день в “Уральском рабочем” статья “Владимир Маяковский”». (В Свердловск поэт приехал презентовать поэму «Хорошо!».)
И впечатления от поездки вполне уложились в название поэмы.
«А 29 января вышел и вовсе исторический номер газеты — “Уральский рабочий” дал “Литературную страницу” с двумя стихотворениями Маяковского: уже известным “Три тысячи и три сестры” и новым, только что написанным “Екатеринбург — Свердловск”. В нем — ныне хрестоматийно известные строки:
…встает внезапно
домами Свердловска
новый город:
работник и воин.
Все верно. Главным для поэта было впечатление о городе как о сплошной стройке. В целом поэт остался доволен поездкой. Памятью о посещении Свердловска остались новые стихи поэта. Кроме “Екатеринбурга — Свердловска”, это “Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру” и “Император”.
Ю. Матафонова, к сожалению, не напомнила читателю другие, не столь хрестоматийно известные строки, сочиненные в новом социалистическом городе, — глумливую эпитафию Николаю II:
Прельщают многих короны лучи.
Пожалте, дворяне и шляхта,
Корону можно у нас получить,
Но только вместе с шахтой.
«Борис Пастернак, побывавший в 1931 году в составе писательской бригады в Челябинске, где строился огромный тракторный завод, был поражен другими картинами. Тем, что вдоль вагонов на станции ходили нищие, просившие хлеба, а на путях стояли эшелоны с семьями высланных из родных деревень крестьян — так называемых кулаков. И все-таки в июне 1932 года он вновь согласился выехать на Урал по приглашению Уралобкома партии». Но когда ночами под окна обкомовской дачи, где поэта кормили черной икрой, стали приходить оголодавшие крестьяне просить кусочек хлеба, «Борис Леонидович связался с обкомом партии и потребовал немедленно организовать его отъезд обратно в Москву. На вокзал им привезли в дорогу корзину с провизией. Пастернак тут же распорядился раздать продукты попутчикам…»
И уж никак не могу согласиться с благостным выводом Ю. Матафоновой: «Кто же прав? Маяковский, приветствовавший строительство нового, или Пастернак, отказавшийся писать неправду? Наверное, прямолинейно ставить вопрос нельзя. Две позиции отразили реальную сложность жизни, происходящих в стране процессов».
Номером раньше в «Урале» помещен материал того же автора, Ю. Матафоновой «Как Мейерхольд приезжал к рабочим». Летом 1928 года режиссер привез в город почти весь репертуар. В статье сообщается об откликах местной прессы на спектакли и выступления постановщика перед рабочей аудиторией. Но более всего о том, как Всеволод Эмильевич был озабочен ожиданием новой пьесы для будущего репертуара, слал телеграммы Маяковскому, требуя от того несостоявшуюся «Комедию с убийством». Прошли и закончились гастроли благополучно. «Прощальный спектакль — “Лес” — сыграли на открытом воздухе, в Саду Уралпрофсовета. Уральцы устроили настоящий праздник. Были спортивные игры, танцы, играл духовой оркестр. Все это было незабываемо».
Вредные шараханья и злобные выпады. Протокол одного собрания. Подготовка текста, вступительная статья, примечания Алексея Голицына («Волга», 2016, №№ 5–6).
«Описание быта и нравов советских писателей стало чем-то вроде отдельного жанра чуть ли не с момента появления писательских организаций СССР. Достаточно вспомнить пародийный МАССОЛИТ Булгакова и “Гаврилиаду” Ильфа и Петрова, “Напостовский свисток” Сергея Швецова (1932) и “Тлю” Ивана Шевцова (1964), “Бодался теленок с дубом” Солженицына (1975) и “Закрытый распределитель” Льва Лосева (1984). Впрочем, суть этой творческой организации точнее всего передана в названии книги Михаила Золотоносова “Гадюшник”. И если в перечисленных произведениях речь шла о писательских организациях Москвы и Ленинграда, то жизнь региональных отделений ССП в силу объективных причин до сих пор практически не описана. Заполняя этот пробел, мы предполагаем начать цикл документальных публикаций о работе саратовской организации», — пишет во вступительной статье публикатор.
А. Голицын сугубо прав. Как бы ни менялись времена и «веяния», нравы междусобойных отношений в СП оставались неизменными.
Вот собрание аж 1957 года не остановило ведь поэта И. Тобольского в политических намеках в адрес лишь недавно реабилитированной коллеги: «У нас имели место ошибки и политического порядка, и допущены они не случайно. Напомню. Это история с произведением Мухиной. Не разобрались мы вовремя с этим произведением. Слишком мы милосердны. Это относится к той же Мухиной. Если не контролировать направление в ее творчестве, она может поставить нас в очень неудобное положение своей неразборчивостью в суждениях, некоторой озлобленностью за прошлое (была репрессирована)».
Алексей Голицын. Хлесткая частушка и церковное мракобесие. Протокол одного собрания. Подготовка текста, вступительная статья, примечания Алексея Голицына («Волга», 2016, №№ 7–8)
«19 февраля 1949 г. в газете “Правда” появился фельетон “Саратовская купель”, посвященный беспрецедентному для послевоенного времени событию: массовым крещенским купаниям в крупном областном центре. По разным данным, 19 января до 10 тысяч саратовцев приняли участие в крестном ходе с хоругвями, который завершился у купели, устроенной во льду Волги у самого центра города. Реакция властей на открытый вызов была предсказуемой, заигрывания государства с Церковью, вызванные необходимостью военного времени, сменились новой чередой гонений.
Собственно, в упомянутом фельетоне уже содержались недвусмысленные указания на смену курса: “Председатель райисполкома должен был разъяснить отцам церкви и их покорным рабам и рабыням вред и юродство крещенской купели. Он должен был выступить против этого обряда, продиктованного идиотизмом старой жизни. Он должен был запретить этот обряд, как запрещены в советское время другие не менее дикие обряды, давно вызывающие естественное чувство человеческого протеста и порицания”.
Историк РПЦ А.И. Мраморнов сообщает, что “информация, собранная компетентными службами о событиях 19 января, стала предметом обсуждения местных партийных органов еще до публикации в газете «Правда» фельетона «Саратовская купель». 10 февраля бюро Саратовского горкома партии обсудило произошедшее и постановило отправить в отставку председателя Волжского райисполкома Саратова И.Д. Прибытка с занесением выговора в личное дело. Та же мера наказания постигла заведующего городским коммунальным отделом Скрябина и начальника горосвода Т. Карамышева. Заместителю начальника городского управления милиции Комарову просто объявили выговор”.
Пострадал и Саратовский епископ Борис. Он получил от Святейшего Синода строгое замечание за “проявленное во время Крещенского водосвятия в Саратове попустительство, имевшее последствием соблазнительное нарушение общественного приличия и выразившееся в массовом обнажении и купании нескольких сот человек, что, никак не составляя церковного обряда, но будучи непосредственно присоединенным к нему, вызвало со стороны печати незаслуженное обвинение Церкви в «мракобесии», «язычестве» и т.д. и послужило, таким образом, во вред Матери-Церкви”. В результате епископ Саратовский и Вольский был перемещен епископом Чкаловским и Бузулукским». (Надо было бы добавить в его последующий иерейский послужной список и то, что после Саратова побывал он экзархом Северной и Южной Америки (1954–1962).)
Андрей Турков. «В списке славы золотой». Разговор ведет Наталья Игрунова («Дружба народов», 2016, № 6)
«Андрей Турков — старейшина литкритического цеха, автор книг о Чехове, Салтыкове-Щедрине, Блоке, Левитане, Кустодиеве, Твардовском, Заболоцком, Абрамове... Жанр, в котором он работает, кто-то из коллег по цеху очень точно определил как критическое человековедение.
22 июня — 75 лет с начала Великой Отечественной. Андрей Михайлович прошел войну рядовым. “Ветеран” он нетипичный — о “своей” войне публично не рассказывает (да, кажется, и непублично тоже). Во всей книге воспоминаний “Что было на веку...” об этом наберется буквально пара страниц, да и то не о боях-сражениях, а о том, как менялся его взгляд на мир».
Беседу не перескажешь, замечу лишь, что в наши дни «потрясения основ» необходимы такие духовные скрепы, как он. Чтобы мы не забывали, а молодые чтобы знали, какое наследие храним. Мастерски проведенная Натальей Игруновой беседа с ветераном войны, писательским старейшиной, — из тех нечастых в нашей суетливой литжизни событий, что останутся.
Борис Фрезинский. Как в начале 1939 года Николай Шпанов живописал предстоящее нападение гитлеровской Германии на СССР («Звезда», 2016,
№ 6)
Николай Шпанов — загадка моего детства. В детской библиотеке были только два первых выпуска «Тайны профессора Бураго»… Я много лет искал продолжение, пока в новые времена эту белиберду не переиздали полностью.
А Борис Фрезинский чудом вынул из небытия практически неизвестную книгу плодовитого автора:
«3 мая 1939 года, когда на посту наркома иностранных дел СССР М.М. Литвинова уже сменил В.М. Молотов (чтобы не оскорбить гитлеровского министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа участием еврея в предстоящих дружеских переговорах), московский “Воениздат” подписал в печать книжицу Николая Шпанова “Первый удар. Повесть о будущей войне”. Ее 133 страницы, благополучно получившие “добро” уполномоченного Главлита, отпечатали в Москве (тиражи своих книг “Воениздат” всегда держал в тайне), одев в серый картонный переплет».
«В мае 1939-го до “Падения Парижа” оставался еще год с небольшим и одноименный роман Эренбурга не существовал даже в виде фантастического замысла, а обличение англо-французских империалистов как главных виновников Второй мировой войны отечественным борзописцам и не снилось. Потому-то французский политический сюжет “Первого удара” — пустая газетная жвачка. Но войну Гитлера с СССР думающие советские граждане уже считали неминуемой, и в этом смысле “Первый удар” не был фантастикой. В качестве сателлита гитлеровской Германии Шпанов изобразил слабую панскую Польшу, с территории которой уже наводнившие ее гитлеровские войска и начинают свою агрессию, поддержанные польской авиацией и польским офицерством (трудящееся польское крестьянство, понятно, оппонировало своей шляхте, помогая чем могло спасавшим его русским войскам). “Фантастика” этого сюжета (Германия и Польша нападают на СССР) постыдна: в соответствии с заключенным в Кремле 23 августа 1939 года тайным протоколом к пакту Молотова — Риббентропа через год Германия и СССР уничтожили Польское государство. При этом реальные истоки шпановского замысла, понятно, надиктованы сталинской пропагандой».
Публикация Б. Фрезинского содержит весьма богатую и занимательную для современных исследователей тему изучения многочисленной предвоенной так называемой «оборонной» литературы.
Геннадий Хитров. Судьбы псковских партизан («Звезда», 2016, № 6)
А вот это истинно, без литературных кавычек, оборонная литература, бесценная воспроизведением бывшего партизанского быта, вплоть до самодеятельной поэмы.
Публикацию сопровождают многие обширные и интереснейшие фактографические материалы. Могу только восхититься редакцией и редакторами «Звезды».
«Я выбрал, — пишет Г. Хитров, — в качестве исходного материала для статьи дневниковую запись за один конкретный день жизни в лесу подпольного центра, в которой упомянуты все члены центра, и пытаюсь произвести расшифровку этой записи. При этом я учитываю, что со временем состав центра немного менялся. Это значит, что мне приходилось использовать дневник более широко, чем запись за один день. Однако публикацию, полное описание и исследование дневника В.Ф. Михайлова (руководителя центра. — С.Б.) и других связанных с ним документов я оставляю псковским историкам». Далее цитируется эта запись:
«25.IV.. Верующие христиане сегодня празднуют Пасху. Нам необходимо знать такие большие церковные праздники, и вот почему:
1) Накануне у крестьян можно подзапастись праздничными продуктами.
2) По обыкновению, в такие дни полицейские почти не шарят по лесу, а предаются разгульному пьянству, вместе с ними и их хозяева. А это дает и нам возможность отдохнуть и заняться хоз. делами.
Здешние крестьяне еще в большинстве своем религиозны, но выпотрошенные фашистами хозяйства и бесколхозная анархия не дают возможности крестьянину справить свой былой религиозно-традиционный праздник. Очень многие крестьяне тянут свое существование в лучшем случае на картошке и скудными запасами льносемя, а многие не имеют и этого. Какой уж тут праздник.
Сегодня был первый гром, явление, по-моему, довольно раннее. Пользуясь теплой погодой, основательно сегодня вымылся, сменил белье, постригся и побрился в “парикмахерской” у Андрея.
Вечером наступило опять похолодание. Дождь. Нашла какая-то тоска. Попробую что-либо написать из недавнего прошлого, а если получится, то и в рифму». Следующую далее поэму «Двенадцать» приводить не буду, желающие найдут ее в «Звезде» (очень рекомендую).
Татьяна Дервиз. Наука ты, наука («Звезда», 2016, № 7)
Записки послевоенной сотрудницы Пулковской обсерватории интересны не только тем, что можно сопоставить условия существования тогдашней академической науки на разных уровнях.
«Больше всего меня раздражало то обстоятельство, что к отсутствию каких бы то ни было научных результатов начальство относилось абсолютно индифферентно. На аспирантов кричали, а бессодержательные годовые отчеты принимали. Пока я была новенькая, со мной особенно ничего не обсуждали, но со временем удручающая картина стала полностью ясна.
Интересно, что государство тратило значительные средства для материального обеспечения этой крайне неэффективной работы. Отдел снабжения работал бесперебойно. Нас, молодежь, то и дело посылали разгружать что-нибудь, полагающееся отделу. Оптические и электронные приборы в аккуратных запломбированных ящиках, инструменты, провода целыми бухтами, электронные лампы и фотоумножители, а вскоре и телевизионные трубки, мебель, халаты, ватники и валенки, меховые костюмы (для наблюдений!), фотопластинки и фотопленки, пылесосы, бумага и канцелярские принадлежности, настольные лампы и фонарики — чего только не заказывалось ежегодно в централизованном порядке в Отделе снабжения АН!
А спирт?! Эта универсальная валюта СССР в двух ипостасях — ректификата и гидролизного — также регулярно поступала в распоряжение специально ответственных лиц. Особенность этих лиц состояла в том, что они обладали искусством составлять акты на списание этого бесценного продукта. Из этих документов следовало, что процесс астрономических наблюдений и лабораторных экспериментов проходит в условиях, близких к операционной. Дежурная острота — для промывки оптических осей — комментариев не требовала. Спирт поступал в специальных бутылях, причем гидролизный был наивно маркирован черепом с костями».
Ах, сколько нам открытий чудных по части казенного спирта в СССР еще содержат чьи-то дневники и воспоминания…
| 
