Об авторе | Юрий Анатольевич Годованец родился в 1957 году в Каменце-Подольском (Украина). Окончил исторический факультет МГУ имени М.В. Ломоносова (отделение истории искусства). Автор ряда эссе по эстетике фотографии («Ангел фото», «Дни серебра (Письма о дагерротипе)», «Клубни света»). Служил в Московском областном краеведческом музее в качестве смотрителя гробницы Патриарха Никона (Воскресенский собор Ново-Иерусалимского монастыря). Ныне — референт отдела музеев департамента культурного наследия Министерства культуры России. Дебют в «Знамени».

Юрий Годованец

Смотритель

Изображение пейзажа

И золото, и ржавое железо,
И в камыше свернувшаяся ртуть,
И зелень бронзы с кровью — выше леса —
Восходит к небу живописи путь.
Холст простыни, палитра одеяла,
Не ведаю, картина иль окно...
Лишь в озере, где зеркало лежало,
Ложится бездна — на глазное дно.

* * *

Мороз открыл окно и смотрит на зарю;
День золотую прибавляет дольку...
Бог не постольку есть, что я так говорю,
А я на свете есть, Бог света есть поскольку.
Но если я и впрямь на свете этом есть
Под лилией высоковольтных линий,
Осталось лишь очнуться и прочесть,
Что надышал, любуясь солнцем, иней.

* * *

Под двумя одеялами жаркая ночь,
Морозный день за двойным окном.
Сердечко — правильный метроном,
Но иногда ходуном выбегает прочь.
Пройдётся кругом, налепит баб,
Искрится от солнца и звёздной пыли
И вдруг припомнит, что мы забыли:
Идти по этапу — пути этап.
И стон, и шелест, и хруст… Не прост
Был волок выдолбленной пироги.
Стоит, как свеча, на твоём пороге
Гербарий дыхания — в полный рост!
Боролись, но, кажется, повелись…
На братском кладбище своеволий
Весь космос усеян охрипшей хвоей
И снежным перцем — лавровый лист.

* * *

Чугунный чай, лимон скрипичный,
любовные удушья мёда,
кругом заржавленные спички,
библиотека, дом, свобода.
Постель, раскрытая, — на стрёме,
в душе — любое время года
и прошлое. В любом объёме.
Уединенье, дым, свобода.
Посуда, кимоно, погода,
иконостас серванта, борщ.
И ничего не происходит,
и понимаешь, что живёшь.

* * *

Что соприкасается с дождём,
Для природы не проходит даром.
Помнишь — если к пристани пойдём —
Плещет шашлыком и перегаром?
Туча, вечно хмурая, ничком
С просверками молнии в авоське.
Поднялись мы с пристани на холм.
Всё дождём написано на воске.
Можно расходиться и бежать
Или пить раствор шипящей соды.
Мы уже — как брюки и пиджак:
Тесный воск, расчерченный на соты.

И кому я это говорю?
Разве сам не стал твоим кошмаром?
Помнишь, наша пристань на юру
Плещет шашлыком и перегаром?
Туча, вечно хмурая, ничком
С просверками молнии в авоське.
Поднялись мы с пристани на холм.
Всё дождём написано на воске.

Музыка с пузырьками

Каким кровавым
разит винищем
и нам дремучим
грозит поленом!

Но свет моего восхищения
не похищен,
а мёдом тёплым
течёт по членам.

Чу, недоверчивого
ворчанья всхлипы
тоскуют ночью
о дне весёлом.

Осталось только
дожить до липы
и сквозь дурман
улыбаться пчёлам.

Ранние сумерки

Но как бы — не
преследовал экстаз,
я ощущаю,
открывая двери,
наверное, уже
в последний раз
страх потерять —
и радость — от потери…

Солдаты благодати

Эпиграф на сегодня — птах
Над пеплом снежной прозы,
Худые мумии в бинтах —
Тверёзые берёзы.

Они не ходят, а идут
Вперёд за облаками,
Везде, всегда, и там, и тут
Держа бинты руками.

А под берёстой — не халва,
Не порох или прах —
Крестом нас держат рукава
Смирительных рубах.

До ночи не хватает дня,
Берёзы держат грань!

Ах, если б вы тогда меня
Пустили в Гефсимань…

* * *

Костерок от ветра курится,
Дымом ест глаза мне едко.
С петухом выходит курица,
Неусидчива наседка.

Я в деревне, я на отдыхе,
Жгу листву и переписку.
Чёрный пух летает в воздухе,
Кровь бежит по обелиску.

В небе остаются борозды,
Память сердца невредима...
Недоношенные образы
Бьются пятками из дыма.
Рубежами жанра я
Переполнен и до края.
Бочка противопожарная
На боку лежит, сухая...

* * *

Где-то мчится невидимый поезд
тишины под московской землёй;
о душе не своей беспокоясь,
он в тоннеле питается мглой.
Набирает высокую скорость
или быстро во тьме тормозит;
лишь хватается корпус за корпус
и скрежещет живой керамзит…
Сам попал в основание бездны;
так и мы, бестолковый народ,
попадём в подземельях небесных —
в человеческий водоворот.

* * *

Я спустился
под землю, в метро,
ну, а мысли отправились
в гору
в лучший мир
среди светлых миров
на побывку
к планетному хору.
А пока тут
подземка стучит
и зевота идёт
по вагонам,
там поют
волновые лучи —
со сферическим
их перезвоном.

* * *

Заскрежетал, ворочаясь, засов,
устранена последняя помеха.
Всё кружится — и стол, и колесо,
и — по спирали — скорлупа ореха.
Ты помнишь, что лежало на столе
и, поднимаясь, начало кружиться?
Не солнце обращается к земле,
а световая сыплется пшеница!
Знать, новый угол красен, а не сер!
И, если с карусели оглядеться,
мы на орбите у небесных сфер,
а Млечный путь — как поле полотенца.
Там в тишине вращаются винты
и ангелам разрешено жениться.
Не надо рвать берёзы на бинты,
весь мир прошит крестом — как плащаница.

Рабочая песня

Уже не до, ещё не после:
стих — крепкая верёвка строк,
отображаясь в каждой позе —
даёт реальности урок.
Завязаны узлы на пашне,
входя в зелёную тетрадь;
сквозь платье Эйфелевой башни
просвечивает благодать.
Какая дисциплина в классе!
Святая веет тишина
и прививает сложной массе
имён простые семена.
Когда-нибудь и мы обрящем —
и метр, и образы, и ритм!
Задумались о настоящем,
что виршами лишь говорит…
И в небесах растёт воронка
ликующих воздушных масс.
Поэмы грубая верёвка,
а нежно связывает нас…

* * *

Куда уходят зеркала и лестницы,
а воздух остаётся неподвижен?
Лишь поле силовое от поленницы
хранит поленья невоскресших вишен!
Крестцами породнились с крестовинами,
все тяжести легко мы переносим...
Желания рождаются невинными,
но осень им во сне меняет оси.

Поздние признания

Много пыли было, много стружек,
крупной жажды, меленьких глотков.
Скоро завершается окружность,
а до центра — так же далеко.

Я не лирик, даже не романтик —
никуда не просится душа.
На батик любовных акробатик
патокой вся молодость ушла.

Помню, как дрожал в железных люках,
а плотва играла налегке,
как с трудом наклёвывалась клюква,
квёлая, в солёном молоке.

Тех уж нет, кто этого не помнит,
и стихов про это тоже нет.
Словно сообщение о бомбе,
расскажу всё шёпотом — жене.
Времени лишь — щёлочка осталась,
остальное — полный циферблат,
вот и побежала побежалость
по вагонам — тронулись — назад.