НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Жуткописание эпохи

Враги народа. Реквием по русским интеллигентам. Составитель Г.А. Демочкин. — Ульяновск: УлГТУ, 2015.

Сборник продолжает серию «Антология жизни», включающую десятки книг. Это документальная проза, в которой глазами (точнее, словами) очевидцев показана жизнь страны в советский период истории. Голоса реальных людей, на плечи которых легла тень истории, звучат в регистре от жуткописания до живописания.

В основе книги — рассказ о судьбе рода Черновых — Паншиных — Артемьевых. Основная часть — достаточно поверхностная компиляция из газет, журналов, книг и мемуаров. Через них сквозной нитью проходят воспоминания Ирины Борисовны Паншиной (в замужестве Артемьевой). Беседы с ней — основная, если не сказать единственная, заслуга составителя. Все остальное оставляет впечатление черновика¹. Как класс отсутствуют комментарии; порой они необходимы, когда цитируемые персонажи противоречат друг другу (так, на с. 14 датой смерти В.Е. Чернова указан 1913 год, а на с. 18 — 1911-й) — не говоря уже о событийном ряде, читателю, особенно молодому, неочевидном.

Судьба семьи Паншиных — именно на них наведен фокус внимания — действительно заслуживает изучения. Если можно выделить некий надсюжет «Врагов народа», то перед нами — жизни ученых Игоря Борисовича Паншина и Георгия Васильевича Артемьева. Их фрагментированная многоголосицей свидетельств биография сопрягается с именами выдающихся соотечественников — Н.И. Вавиловым, Н.В. Тимофеевым-Ресовским и др. В книге приведены их краткие жизнеописания, правда, оформленные школьно-реферативно: «Результаты поиска по теме “Вавилов”… “Тимофеев-Ресовский”… “Лысенко”… “Порай-Кошиц”…» и т.д. Разве можно поручиться за достоверность сведений неопознанного интернет-ресурса (где проводился поиск — не указано)?

В расшифровке бесед с Ириной Борисовной — биография ее рода, начиная с деда В.Е. Чернова, ученого и врача: «Лечил гемофилию наследника Николая II — забыла, как звали мальчика».

Подробно прописана жизнь отца рассказчицы Б.А. Паншина, павшего жертвой лысенковщины. Апофеозом выглядит перекрестный допрос (очная ставка) Вавилова и Паншина 23 июня 1941 года — отчаявшиеся люди признают обоюдную «вредительскую деятельность», «плодотворно» сотрудничая со следствием. Погибли в итоге оба — Паншина расстреляли, а Вавилов, «который навсегда мог избавить планету от голода», умер от голода. Параллельно — без переходов и комментариев — начинается рассказ о брате Ирины Борисовны Игоре Борисовиче Паншине, выжившем в немецком плену, но, по возвращении, хлебнувшем норильской баланды.

Обилие лишних подробностей, как, например, описание пасхального обряда, соседствует с множеством разбросанных по тексту небезынтересных фактов и цитат, также не имеющих отношения к теме. Так, Ирина Борисовна вспоминает, что в народе «жеребячьим» родом назывались семьи священников, а Тимофеев-Ресовский, оправдывая генетику, антагонистом которой выступал Лысенко, приводит умозрительное сравнение: «Законы (наследственности. — В.К.) одинаковы для мухи и для слона. На слонах получите тот же результат. Только поколение мух растет за две недели. Вместо того чтобы из мухи делать слона, мы из слона делаем муху!»... К сожалению, ни здесь, ни в большинстве других мест не указан — или неполно указан — источник.

Ближе к середине книги хаотичность приводимых воспоминаний и цитат упорядочивается — в первую очередь из-за концентрации вокруг ключевых персонажей; подробно приводится «арестно-лагерная» летопись рода; столкновения с тоталитаризмом и агрономом разрушительной силы Т.Д. Лысенко, чью деятельность ученые впоследствии назовут беспрецедентным в истории обманом государства. Ключевое послание, прочитываемое между строк, — развал советской генетики и агрокультуры, преобладание антинаучного над научным вкупе с непрощением несогласия. Взгляд с двух точек обзора — общей и частной — создает объем; исторический фон то оттеняется, то сам оттеняет ломкие человеческие судьбы.

Неапологетичность воспоминаний Ирины Борисовны о муже Георгии Артемьеве позволяет увидеть реального человека в скрещении недостатков и достоинств: эгоиста, обладателя взрывного характера, и одновременно человека неординарного ума, отзывчивого к чужим бедам, к тому же мастера на все руки... Артемьев-биолог и Паншин-генетик добились в науке немногого. Однако речь в книге не о победах, скорее — об упущенных возможностях и разрушенных путях науки. Симптоматика эпохи переплетается с историей преодоления — непотерянного оптимизма, маленьких жизненных успехов/радостей, которые тем отчетливее и важнее, чем большие испытания готовит пресс судьбы. Так, перед братом Ирины Борисовны Игорем Паншиным встает выбор разменять жизнь на жизнь немца (в окружении он оказался один на один с противником) или, пройдя чистилище плена, искупить вину трудом на научном поприще и ссылкой.

Не избежал репрессий и Артемьев, попав в длинный список арестованных сочинских биологов; Ирина Борисовна вспоминает, что ему инкриминировали желание застрелить Сталина, хотя последнее сомнительно (здесь также должен следовать комментарий составителя и желательно — протокол допроса). Возможно, именно этот повод любящий розыгрыши и шарады Артемьев назвал жене; в реальности же Георгий Васильевич, напротив, пытался оправдать отца народов: «Он был убежден, что все репрессии — это хорошо организованная и не понятая нашим правительством диверсия», поскольку, говорит Ирина Борисовна «Сталин был, безусловно, очень умный и очень волевой человек. Ну как он мог поверить, что три четверти населения Советского Союза против советской власти…».

Именно в этих попытках разобраться в общей трагедии, а не в пафосе (см. эпиграфы) автора-составителя звучит «реквием по русским интеллигентам». В боли по утраченным жизням, ощущении единства интеллигенции с народом и — несмотря ни на что! — с властью: показателен факт, что в конце жизни Артемьев решил вступить в партию — после всех страданий и лишений…

Лакуны в комментариях и примечаниях заставляют рыскать по страницам, выискивая соответствия и несоответствия, проверяя и сопоставляя факты. Вот один пример. Как факт подается свидетельство Э. Белтова: отца Ирины Борисовны расстреляли (с. 76). Как возможный факт — слова И.Б. о коллеге-селекционере, свидетельствующем о смерти Б.А. Паншина на лесоповале, или — слова чиновника о гибели отца при попытке бегства (с. 85). Почему подобные свидетельства не упорядочены и не снабжены пояснениями — решительно непонятно.

Тем не менее рассказ Ирины Борисовны (как она говорила, жена научного работника — это профессия) — драгоценный памятник эпохи. Ее слова, сказанные порой между делом, обладают особой силой выстраданности: «Когда Георгия Васильевича арестовали, нам было по 29 лет. А вновь мы стали жить, когда нам было по 46. Итого, 17 лет он жил в заключении». (Потом, добавим, последовала высылка на Крайний Север.)

Отсутствие литературной обработки в данном случае работает на образ, оживляя человека; это, однако, не оправдывает косноязычно написанных, к счастью, редких переходов за авторством Демочкина. (Слово «я» в этих вставках доминирует — в одном предложении до трех аутолингвофелляций.) Вот составитель, примеривший роль автора, рассказывает, что в процессе работы над книгой сыну «Данилке не было и годика» (с. 17); вот упоминает, что будет работать на «Радио России» (с. 19); вот любуется дочкой, играющей угольками (с. 144); вот делится дальнейшими творческими планами (с. 166)… Это все мило, но как подобные рефлексии соотносятся с темой книги — остается гадать.

При всех недостатках издания тема и цель (показать эпоху без прикрас) — без­условно, значительны. Вот только там, где герои сборника, напрямую пострадавшие от репрессий, пытаются разобраться в причинах трагедии (рефрен: не мог террор родиться изнутри — это фашистская диверсия, не иначе, с. 58, 63), Демочкин вколачивает в сваи читательского восприятия: «Гореть в аду». Жалко — богатый, разноплановый и востребованный материал попал в руки человека, не способного — или не готового — им грамотно распорядиться².

                                                                                                                                      Владимир Коркунов

1 Отдельно хочется сказать, но вынести за границы рецензии, об эпиграфах. (Это мелочи, но, увы, именно они больше прочего подрывают читательское доверие.) Так, сборник открывается двумя цитатами: «На деле это не мозг, а говно (речь об интеллигенции. — В.К.)» (В.И. Ленин) и «Гореть Иосифу Виссарионовичу вечно в аду» (из разговора). И если первая цитата взята из переписки (эпистолярный жанр нередко грешит намеренной экспрессивностью), то вторая очевидно неуместна. В книге о сложном и противоречивом периоде истории — по сути, в исторической книге — авторитеты из когорты «одна баба сказала» вредят объективности.

2  Разумеется, за исследовательско-собирательскую работу я составителю благодарен — тема, которой он занимается, существенна и актуальна. И краеведческая миссия Г.А. Демочкина заслуживает, на мой взгляд, похвал. Вопрос в другом — какой продукт получился на выходе.