Об авторе | Галина Корнилова — прозаик, автор многих книг, повестей и рассказов. Давний автор «Знамени». Последняя публикация рассказов — в № 9 за 2009 год.

Галина Корнилова

Путешествие

рассказ

Замечу сразу: само слово «путешествие» здесь не очень-то и уместно. Ведь речь пойдет всего лишь о недолгой поездке на одном из видов городского транспорта. Точнее сказать — на медлительном широкозадом и длинноухом троллейбусе, что колесит по нашему району, нацепив на боковые стекла белую картонку с черной цифрой «100». Сама же мысль о грядущей поездке явилась итогом моих досужих размышлений о том, что сырая осень, навалившаяся на город, идет к своему концу, и, значит, зима не за горами. А неминуемым препятствием к грядущим зимним радостям может послужить то обстоятельство, что мои лыжные ботинки явно отслужили свой срок. Поэтому подошла пора, отложив все другие дела, нестись в спортивный магазин. Тем более что времени на такую поездку потребуется совсем немного: до ближайшего магазина спорттоваров рукой подать — всего четыре остановки на троллейбусе.

Но едва в то утро я распахнула тяжелую дверь парадного, как в одно мгновение растаяли все до одной мои утренние грезы о зимних видах спорта. Ибо с неба на землю без устали сыпался мелкий холодный осенний дождик, а вдоль темных от влаги тротуаров с волчьим утробным воем проносился сырой ветер. На лицах же редких прохожих как в открытой книге можно было прочитать одно-единственное желание: поскорее укрыться от всего этого безобразия за дверью теплой квартиры или хотя бы за плотно закрытыми окнами офиса.

Однако, поборов (не сразу!) паническое стремление нырнуть обратно в теплое логово парадного, я взяла себя в руки, раскрыла зонтик и твердым шагом двинулась по мокрому тротуару вперед. Впрочем, я не добралась еще до конца улицы, как дождь кончился, и мир вокруг сделался если не суше, то хотя бы немного светлее. А едва я обогнула угол последнего дома, как впереди возле остановки троллейбуса увидела не одно нужное мне средство передвижения, а целых два, стоявших на некотором расстоянии друг от друга, как боевые машины на брусчатке Красной площади в день парада. Однако люди, толпившиеся здесь, вели себя по меньшей мере странно. Совершенно игнорируя второй троллейбус, они дружно штурмовали тот, что стоял впереди. Он, похоже, уже был и так набит под завязку, а толпа все еще неукротимо пыталась проникнуть в его нутро.

Что же касается меня, то я (гордясь втайне своим здравомыслием) сразу же направилась к гостеприимно распахнутым дверям запасного варианта. За стеклом кабины, положив длинные руки на руль, сидел молодой рыжеволосый водитель, нетерпеливо, как мне показалось, ожидающий возможности тронуться с места.

Внутри же салон машины, к моему удивлению, оказался полупустым. Никто не толпился в проходе, а на сиденьях справа и слева от него расположились всего несколько человек. На передних, слева от входа, сидели две дамы, придерживающие на своих коленях объемистые сумки с продуктами. Женщины разного возраста и — судя по их одежде — разного социального статуса. Схожими их делали лишь одинаковые коконы свернутых зонтов в руках и еще — выражение блаженного удовлетворения на лицах. Нетрудно было догадаться, что, завершив только что победоносный поход в ближайший супермаркет, они теперь наслаждались редкой возможностью отдохнуть на мягких креслах. Подозреваю, что и я сама плюхнулась на сиденье у окна по другую сторону прохода с точно таким же, расплывшимся от удовольствия лицом. Ведь, как известно, путешествовать на любых видах городского транспорта нам чаще всего приходится стоя. Но прежде чем занять свое место, я все же успела окинуть взглядом немногочисленных попутчиков. Белобрысого парнишку в выгоревшей бежевой куртке со следами еще непросохшего дождя, сидевшего рядом с чересчур худосочной, безмакияжной девушкой. Угрюмого работягу в комбинезоне, заляпанном белой краской, и пожилую супружескую пару, о чем-то приглушенно беседующую друг с другом. Их одинаковые прозрачные синтетические плащи глухо шелестели, словно облетающая под ветром листва.

Меж тем дождь на улице давно кончился. За стеклом слева от меня лежала высыхающая посветлевшая полоса асфальта, прикрытая сверху точно таким же бесцветно-серым полотном осеннего неба. Но тут, наконец, громко хлопнули створки закрывшихся дверей, водитель подал сигнал отправления. И мы поехали.

Теперь мне хотелось только одного: нестись вперед наподобие птицы-тройки, воспетой, как известно, великим писателем. Тем более что ширина не слишком загруженной транспортом улицы под названием «Народное ополчение» вполне такое позволяла. К моему удовольствию, троллейбус и в самом деле, едва тронувшись с места, понесся вперед как на крыльях. Словно ощутил вдруг неодолимую тягу к полету. Однако, увы, «полет» этот длился очень недолго. Прокатив всего несколько метров, машина вдруг резко сбросила скорость, как будто наткнулась внезапно на невидимую преграду. Ее железное тело содрогнулось, и я, бросив взгляд в окно, в первую секунду не поверила своим глазам. Наша машина непонятно почему явно сошла со своего маршрута и теперь заворачивала куда-то вправо. Подобно тому, как огромный пес, охваченный по какой-то причине паникой, сломя голову лезет в узкую будку, троллейбус, задрожав всем своим железным телом, ни с того ни с сего вдруг решил юркнуть в первый попавшийся на его пути неприметный узенький переулочек. Едва не задевая широкими боками фасады старых невысоких домов, он двигался теперь вперед на малой скорости, напоминая циркового слона, загнанного укротителем в тесную клетку. Ничего не понимая в происходящем, охваченная растерянностью, я обернулась назад, чтобы поделиться своим недоумением со спутниками, но неожиданно обнаружила, что все они относятся к странным маневрам троллейбуса с поразительным спокойствием. Женщины на переднем сиденье, негромко переговариваясь, поглядывали в окно, паренек с недокормленной девицей над чем-то хихикали, а пожилая пара, шурша так и не снятыми плащами, двигалась по проходу к выходу.

«Очевидно, — подумала я, — это какой-то вынужденный объезд. Скорее всего, где-то в середине улицы затеяли очередной ремонт и разворотили асфальт. А нам теперь, чтобы вернуться на трассу, придется покружить по всем этим переулкам, теряя время…»

Еще через минуту выяснилось, что в узеньком переулочке даже успели установить троллейбусную остановку. (Надо полагать, временную!) Двери с грохотом распахнулись. Пожилая пара не без труда спустилась по ступенькам на тротуар и там, снова ухватившись друг за друга, медленно двинулась вперед. А троллейбус с оставшимися пассажирами на той же малой скорости двинулся дальше.

Не теряя времени, я попыталась про себя начертить его предполагаемый «объездной» маршрут. Для того чтобы снова вернуться на трассу, откуда его изгнали (как я предполагала) дорожные рабочие, он, очевидно, должен будет свернуть сейчас на параллельную улицу, и в самом конце ее, минуя предполагаемый участок с ремонтными работами, повернуть налево, чтобы снова оказаться на трассе. Очень может быть, что на этом маршруте первой его остановкой и окажется нужный мне магазин спортивных товаров. А потому мне совершенно не о чем беспокоиться. Возможно, я еще спасибо скажу тому неугомонному строителю дорог, который сумел загнать огромную машину в переулки, где, казалось, и пешеходу-то трудно развернуться.

Теперь наш троллейбус, кряхтя и содрогаясь всеми своими железными деталями, огибал угол переулка. Чуть прибавив скорость, он покатил вдоль неширокой, обсаженной облетающими деревьями улочке. Таких тихих улиц в нашем районе немало. Похоже было на то, что это неугомонное средство передвижения по какой-то причине ввинчивается в глубину района, как крыса в головку сыра. Такое странное сравнение пришло мне в голову, когда я обнаружила, что все мои оптимистические расчеты, касающиеся нашего дальнейшего маршрута, оказались ложными. Ибо ни с того ни с сего машина резко повернула вправо и ввинтилась в еще один узкий и кривоватый переулочек. Теперь уже нас относило все дальше и дальше от центральных улиц района, а меня лично — от дверей спортивного магазина. На следующей остановке сошло еще четверо моих попутчиков. И теперь уже в сбежавшем с маршрута диковатом троллейбусе ехал один водитель и вез одного пассажира. То есть меня.

Я все еще сидела у окна, изо всех сил стараясь сохранять на лице выражение полнейшего спокойствия. Что может подумать обо мне водитель, если, обернувшись, догадается: я и сама не знаю, куда и зачем еду, и каждый поворот машины вызывает сейчас у меня чувство, похожее на отчаяние. Машину опять сильно тряхнуло, на ходу она вдруг начала растягиваться, как гусеница, потом, повернув, снова принялась сжиматься словно гармошка, и мы наконец торжественно въехали в еще одну незнакомую для меня улицу. Охваченная тоской, я приникла к стеклу, не понимая, куда и зачем еду. К тому же пейзаж, расстилающийся сейчас за окном троллейбуса, мне показался более чем странным. Оконные рамы невысоких стандартных домов-«хрущевок», мимо которых мы катили теперь вдвоем с водителем, почему-то были широко распахнуты, почти все стекла в них — выбиты. Лишенные дверей проемы парадных были похожи на черные лазы в пещеры, а на тротуарах перед ними среди разбитого, искрошенного асфальта буйно кудрявились целые рощи молодых деревьев. Иногда мой взгляд различал в этой роще истощенную кошку или брошенный детский велосипед с вспоротым сиденьем, старое ведро, облезлую мужскую кроссовку, кучу какого-то неопределимого хлама…И нигде ни одного человека!

Тут дома расступились, и я увидела ничем не огороженный двор, тоже заросший молодыми деревьями, тускло-зеленую компанию лопухов, из гущи которых поднималась вверх рыжая от ржавчины пожарная лестница. Под колеса нашего троллейбуса ветер выносил откуда-то стопки серой истлевшей бумаги, а иногда мы замедляли ход оттого, что среди асфальта прямо на пути машины вырастало вдруг что-то зеленое, бодро машущее едва раскрывшимися листочками. И нигде, ни в домах, ни на тротуарах, не видно ни одного человека!

Я обернулась, чтобы осмотреть и другую сторону этой странной улицы. Там тянулся высокий кирпичный забор с неожиданными широкими проломами. Сквозь один из них я успела разглядеть большой двор с земляным покрытием, фонтаны увядающих лопухов и приоткрытую облупившуюся дверь с криво висевшей на ней дощечкой, на которой было написано выцветшее слово «комендатура».

Но чем дальше я рассматривала детали этой пустынной, покинутой по каким-то неведомым причинам людьми улицы, тем все более знакомой она мне казалась. Еще тогда, когда мы только поворачивали сюда из переулка, мне на одно мгновение почудилось в этом месте что-то смутно узнаваемое. Но это чувство исчезло, едва я увидела дома с выбитыми стеклами, ощутила пугающее безлюдье улицы, по которой катился сейчас мой троллейбус. Однако к концу нашего путешествия я кое-что вспомнила. Слева за окном вдруг промелькнуло странное сооружение из красного кирпича — то ли полуразрушенный сарай, то ли недостроенная оборонительная башня. Мне уже случалось ее видеть. Много лет назад я ездила этим маршрутом к берегам замерзшей Москвы-реки, чтобы с друзьями спускаться на лыжах с ее высоких берегов. Впрочем, если не ошибаюсь, тогда этой дорогой нас вез вовсе не троллейбус, а трамвай. Он подкатывал к конечной остановке, расположенной на небольшой площади с невысокими старомодными домами, окруженными уютными палисадниками. С лыжами в руках мы проходили мимо маленькой аптеки на углу, пересекали широкое шоссе и потом по узкому безымянному переулку двигались к замершей реке, с высокого берега которой глядела нам вослед прекрасная церковь, построенная когда-то по указу несчастного царя Бориса Годунова.

Припомнив все это, я неожиданно для себя приняла решение отложить на неопределенный срок поход в спортивный магазин, а сейчас (коли уж так сложился мой неожиданный маршрут!) отправиться на свидание к речке, постоять на берегу и еще раз посмотреть на чудную церковь шестнадцатого века. Если, конечно, маршрут этой юркой, хотя и тяжеловесной машины совпадет с путем древнего трамвая, подвозившего когда-то к берегам заснеженной реки веселую компанию молодых лыжников.

Теперь уже я с нетерпением ждала окончания моего путешествия. Если троллейбус (в который, как теперь стало понятно, я влезла по ошибке, не посмотрев на его номер) и в самом деле доедет до тех мест, о которых я только что вспомнила, я не стану считать этот день пропавшим, а самою себя — человеком непозволительно рассеянным.

И как раз в этот момент машина, добежав до конца пустынной улицы, обогнула какое-то громоздкое и, как мне показалось, также безлюдное здание, а потом неповоротливым жуком вползла в пространство неширокой круглой площади. Тело троллейбуса тут же, приспосабливаясь к обстоятельствам, приняло форму дуги и покатилось вперед, описывая полукруг. Но я успела разглядеть за стеклом окна самое главное — притулившийся в дальнем конце заасфальтированной площадки беленый одноэтажный домик со стеклянной витриной и вы­цветшей надписью над дверью, сообщающей, что здесь расположилась аптека. Миновав ее, машина притормозила возле остановки — узкой приподнятой над уровнем площади полоски асфальта, украшенной чугунным столбом с черной надписью на его вершине: «Конечная». Чувствуя за спиной недоуменный взгляд рыжего водителя, я сошла по ступенькам, пытаясь принять вид человека независимого и вполне уверенного в своих действиях.

Тем временем мое средство передвижения вызывающе-громко хлопнуло дверьми и, явно ощутив прилив энергии после моего выдворения из его недр, тронулось с места, обогнуло на немалой скорости площадь и резво покатилось в обратном направлении. Едва троллейбус исчез за углом, я расслабилась, сделала несколько шагов вперед и в полной растерянности огляделась вокруг. Если бы не знакомое по давним временам утлое строение аптеки на углу (однажды я зашла туда, чтобы купить бинт для оцарапанного креплением лыж пальца), я могла бы подумать, что троллейбус сегодня завез меня совсем в другое, неизвест­ное мне место. Никаких уютных домиков с палисадниками здесь не было и в помине. Слева от меня громоздилась тускло-серая недостроенная высотка с темными провалами окон. От площади ее отгораживал полуразвалившийся заборчик, подгнившие колья которого грозили вот-вот рухнуть. На другой половине площади в полном беспорядке толпились разномастные лавки и лавчонки, чьи стеклянные витрины — как лицо рыцаря забралом — были сейчас загорожены пластмассовыми щитами. И как я ни вертела головой, ни одного человека нигде поблизости не было видно.

Впрочем, — подумала я, — перемены, случившиеся здесь, не должны так уж меня волновать, поскольку цель моего невольного путешествия — все-таки не эта площадь с конечной остановкой троллейбуса (номер которого я так и не удосужилась узнать), а берег реки с прекрасной церковью, подаренной нам зодчими далеких веков. И, успокоенная собственным внутренним монологом, я повернулась и твердым шагом двинулась в ту сторону, где, как я помнила, пролегала нужная мне улица, полная людей и машин. Я знала: стоило ее перейти, я попаду в узкий, украшенный старыми деревьями переулочек, спускающийся полого к берегу реки неподалеку от того места, где стоит чудный храм.

Я пересекла площадь, удивляясь ее странному безлюдью, а, завернув за угол недостроенного дома, вдруг остановилась, пораженная и, откровенно сказать, испуганная. Вместо широкой улицы, заполненной резвыми машинами и толпой спешащих вдоль тротуаров прохожих, передо мной вдруг выросла громада еще одной брошенной стройки. В другом же углу площади деревянное стадо пустых палаток упиралось в глухую, загораживающую проход гранитную стену эстакады, на которой, однако, не было видно ни одной машины. В результате оказалось, что двинуться куда-то с этой площади у меня просто не было возможности. Ни с того ни с сего я вдруг попала в какую-то странную ловушку, выхода из которой не было. Единственное, что я могла сейчас сделать, это пуститься в обратный путь пешком по тем самым улицам и переулкам, по которым меня недавно вез троллейбус. Но тут я вдруг вспомнила самый последний этап моего недавнего путешествия — пустынную безлюдную улицу с умирающими домами и живыми деревьями. Нет, — подумала я, — у меня просто не хватит сил снова пройти этим путем, да еще в полном одиночестве…

Очевидно, мне ничего больше не оставалось, как только ждать прибытия на конечную остановку злополучного троллейбуса, завезшего меня неведомо куда. Зато теперь я смогла наконец узнать его номер. Высоко над моей головой на квадратной металлической табличке была выведена ярко-красная цифра «77». А что же тогда, спрашивается, делал этот троллейбус на той остановке, неподалеку от моего дома, которая предназначалась совсем для другого номера? Ответить на этот вопрос было некому. А, впрочем, и винить в этой странной истории, приключившейся со мной, тоже было некого…

В ожидании троллейбуса я медленным шагом прошлась по площади, заглянула в щель одной из палаток, запертой на ржавый замок. Внутри нее было темно. Однако я успела почувствовать тяжелый запах чего-то гниющего, разлагающегося и поспешно отошла в сторону от унылого строя заброшенных деревянных домиков. Теперь мой путь лежал к аптеке — единственному строению в этой странной местности, в котором (как мне чудилось) оставалось что-то живое.

И в самом деле, за слегка запыленными стеклами витрины грудой лежали такие обычные вещи, как разноцветные тюбики зубной пасты. Рядом с ними стояли строем флаконы с полезными человеку растворами и сложенные довольно неряшливой грудой тугие свертки бинтов. И над всем этим аптечным скарбом хищно скалился с плаката розоволицый человек в белом халате.

Я уткнулась носом в витрину, пытаясь прочесть надпись на одном особенно красивом флаконе за стеклом, и в этот момент за моей спиной вдруг раздался оглушительный взрыв. Качнувшись, я едва не врезалась головой в стекло и, чтобы не упасть, успела в последнюю минуту вцепиться в крепкую стальную ручку запертой аптечной двери. Придя в себя, я осторожно, как в замедленной съемке, стала разворачиваться, чтобы увидеть, что же именно случилось на площади. В нескольких шагах я увидела груду развороченного асфальта и темную дырку с неровными краями, из которой торчал, покачиваясь на легком ветерке, хрупкий, едва различимый побег новорожденного деревца. Я оторопело смотрела на него, думая о том, что стоит мне еще какое-то время задержаться в этом странном месте, и я, возможно, окажусь в густом лесу…

А вдруг троллейбус, завезший меня сюда, уже больше не придет? Быть может, тот его рейс был последним? Что вообще ему здесь делать, если весь этот район, как я понимаю, давно покинули жители? Тогда мне не остается ничего другого, как выбираться отсюда на своих двоих. Дорогу, по которой катил троллейбус, я помнила очень хорошо. Пройти все это расстояние пешком не так уж и трудно. Однако, стоило мне опять вспомнить длинную безлюдную улицу, дома с разбитыми стеклами окон и сорванными с петель дверьми парадных, как меня охватил страх. Шагать там в одиночестве по развороченным тротуарам будет жутковато…

К счастью, он все-таки прикатил! Сначала я услышала возникший где-то далеко шуршащий странный звук, похожий на беготню мышей под полом деревенской избы. Потом звук окреп, стал самым главным среди робких шорохов ветра и сухих потрескиваний, доносившихся до меня со стороны полуразрушенных палаток. И, наконец, из-за угла недостроенного дома появилась широкая, сияющая чистотой лобового стекла, излучающая самодовольство квадратная морда троллейбуса!..

Не стоит и говорить, что я обрадовалась ему так, как не радовалась никогда появлению самых лучших моих друзей. Почти с умилением я разглядывала его синие сверкающие бока, глазастые проемы окон, бросающие на землю полосы света в тот момент, когда машина огибала по кругу площадь, приближаясь к остановке. Затюканный представитель городского транспорта показался мне в тот момент чем-то вроде волшебной феи, явившейся, чтобы спасти меня, увезти из этого странного мертвого мира, где живым оказалось только одно — крошечное новорожденное дерево, внезапно выросшее на моих глазах посреди асфальта.

Замедлив ход, троллейбус подъехал к пятачку остановки и замер. Из распахнувшихся с лязгом дверей со ступеньки спрыгнул веселый рыжеволосый водитель. С минуту, не скрывая усмешки, он в упор глядел на меня, меня, стоящую одиноким столбом посреди пустой площади.

— Ну, и что вы здесь забыли? Я все гадал: для чего это женщине понадобилось ехать туда, откуда никуда уже не двинешься? Может, вы квартирку хотели присмотреть тут в новостройке? Только все строительство здесь давно заморожено…

— Нет! — неохотно отвечала я. — Просто когда-то давно мы с друзьями проходили отсюда к берегу Москвы-реки. Там на холме — церковь, построенная еще в шестнадцатом веке, очень красивая. Хотела еще раз на нее взглянуть…

— Вспомнили! — махнул рукой водитель. — Да тут все дороги уже лет пять как перегородили стройками да эстакадой. А потом все бросили недостроенными… Ни пройти отсюда никуда, ни проехать. И машины сюда не едут, и люди здесь не живут!

— Но почему это здесь никто не живет? — спросила я его, когда уже троллейбус тронулся в обратный путь. Я не стала усаживаться в кресло, а стояла теперь возле распахнутой двери водительской кабины, держась за поручни. — Ведь раньше-то жили. Что же здесь такого могло случиться, что все люди разбежались?

— А кто ж его знает! — отвечал шофер. — Вы вон видели мертвую улицу, по которой мы сейчас с вами покатим? Там вроде как ветром вдруг всех жителей сдуло. Нигде ни одной живой души. Как и на этой площади. Мне-то и самому тут кататься неприятно. Да и смысла нет никакого. Я уж и начальству своему докладывал, просил сократить маршрут. Все равно ведь порожняком мотаюсь, а они чего-то медлят. Ну а мы — люди подневольные…

Тем временем, обогнув угол недостроенного дома, промчавшись мимо длинного, обсаженного деревьями административного вида здания, мы въехали в ту самую «мертвую» улицу, о которой только что говорил водитель. За то время, пока я без дела околачивалась на пустой площади, здесь ровным счетом ничего не изменилось. Мне только показалось, что деревьев здесь стало еще больше, а фасады погибающих зданий выглядели сейчас страшнее. Залатанные кое-как полоски тротуаров, ныряющие в узкие щели переулков, похожие на грязноватую серо-черную ленту, обвязывающую строй полуразрушенных пятиэтажек.

— Один раз, — громко заговорил в своей кабине водитель, — я остановил здесь машину и ради интереса зашел вон в тот крайний дом… Заглянул в квартиру на первом этаже. Двери сорваны, но коврик лежит вытертый на пороге, тахта без одной ноги. В кухне — плита замызганная, кастрюля на ней с картошкой протухшей, черной. И ветер по пустому дому ходит… Жуть, в общем, какая-то, нехорошо я там себя почувствовал. Больше туда не полезу и никому не посоветую…

— А я бы, — со вздохом отозвалась я, — все-таки попыталась бы где-нибудь выяснить, что же такое произошло в этом районе, почему его вдруг покинули люди.

— Вы, значит, думаете, что такие вещи только здесь у нас происходят? Вот послушайте: у меня был напарник, много лет с ним по очереди катались. Но потом он получил квартиру на юго-востоке, стал там машину водить. И вот звонит однажды и говорит: как еду по окраинам, так жуть берет. В один день все вокруг обезлюдевает. Как корова языком слизывает. Не слыхал ты, спрашивает, может, зараза какая по районам распространяется? Но ведь если бы и правда зараза была, вон как сейчас в Африке, то ведь не пусто бы было, а, наоборот, мертвяки бы кругом лежали. А тут исчезают все разом. Может, это знак какой, дескать, умирает город, и все. Не знаю, правда, бывает ли так, что целый город вдруг пропадать начинает?

— Не только города пропадали, — говорю я, — мы из истории знаем, что исчезали внезапно целые цивилизации!

— Вот-вот! — грустно покачал он своей огненной головой. — Может, и с нами тоже такое началось? Только пока не весь еще народ об этом узнал…

И дальше, вдоль мертвой улицы мы ехали с ним, уже не разговаривая. Лишь на повороте, когда из-под колес троллейбуса чудом вынырнула ободранная пятнистая кошка, водитель громко выругался.

Кряхтя и позванивая всеми своими частями, огромная машина вползала снова в узкий тенистый переулок. И тут вдруг, завидев на тротуарах спешащих куда-то и вполне равнодушных ко мне прохожих, я едва не прослезилась от нахлынувшей на меня любви к ним. И теперь уже по мере нашего приближения к конечной остановке людей вокруг становилось все больше, и все меньше оставалось тоски, которую я унесла с собой с безлюдной площади. Теперь уже в уютных недрах троллейбуса я была не одна. Парочка без умолку болтающих юнцов, дама, одетая не по сезону в яркое шуршащее летнее платье, угрюмого вида старуха с клетчатой тележкой на колесах… Все они, как и я сама, стремились до­браться сейчас до конечной остановки, то есть до центра нашего не очень большого района.

И все-таки печаль, поселившаяся в моем сердце, не исчезала. Глядя на улицы родного города сквозь лобовое стекло, я не могла отделаться от странной мысли: долго ли всему этому (и нам самим!) суждено занимать место здесь, на земле?..

На конечной остановке мы распрощались с водителем словно старые друзья. Я пожелала ему более приятных маршрутов, а он мне — более веселых путешествий. Один за другим мои недавние спутники вывалились из распахнувшихся дверей машины, и вслед за ними, последней, выпрыгнула на асфальт и я. И сразу же поторопилась раскрыть над головой зонтик. Так же, как и утром, сумрачное небо сбрасывало на землю пригоршни холодных капель. Вокруг меня растекались по тротуару в разные стороны люди, как и я, прикрытые парашютами легких разноцветных зонтов. Расталкивая других, неслись куда-то совсем юные, медленным шагом двигались люди постарше. И рядом с ними — те, что успели поверить в собственные силы, чего-то уже достигшие и думающие о большем, шагающие вперед степенным и твердым шагом. Вместе с потоками воды они растекались по улице в разные стороны, и собрать их в единое целое было невозможно.

Но я все еще разглядывала людей, шагающих вдоль тротуаров. Всматривалась в лица прохожих, отыскивая неизвестно что. Пока, наконец, вдруг не увидела именно то, что было у них у всех одинаковым. Печать тревоги и безнадежности, внезапно проступающая сквозь гримасы веселости, самодовольства или неуверенности. Вот что делало эти, такие разные лица похожими. Словно все они — беспечные, задумчивые, уверенные в себе, наивные и искушенные — были поражены одной и той же тайной, неизлечимой, хотя и медлящей до поры до времени болезнью.

И внезапно я догадалась: они все уже знают! Им давно уже известно то, о чем я сама узнала всего лишь пару часов назад, сев по ошибке в троллейбус с другим номером…

Зонт мой ничем мне так и не помог. За то время, пока среди потоков воды я шагала к своему дому, дождь все набирал обороты. Так что в квартиру я вошла, уже промокнув до нитки. Швырнув бесполезный зонтик в угол передней, я двинулась дальше, в комнату, и, приостановившись на пороге, заглянула в висевшее на стене зеркало. В серебряной глубине его отразилось бледное лицо, похожее как две капли воды на лица, в которые я только что вглядывалась на тротуаре, в двух шагах от конечной троллейбусной остановки…