НАБЛЮДАТЕЛЬ

рецензии

Скиталец

Евгений Попов. Прощанье с Родиной. Предисловие Евг. Сидорова. — М.: Э, 2015.

Вслед книге «Прощанье с Родиной» Евгений Попов опубликовал в журнале «Октябрь» (2016, № 1) «Молитву», рассказ с прологом и эпилогом. Поскольку рассказ во всем родствен книге, буду писать о них как об одном целом.

Две меты стояли передо мной, когда я писал рецензию.

Первая — из предисловия Евгения Сидорова: «…с годами Евгений Попов стал меньше смеяться».

Вторая — фотография писателя на последней обложке. Попова так много и часто снимают и публикуют вполне жизнерадостным, и вот он выбрал фотографию, где взор его едва ли не скорбен.

Устаревшим выглядит вынесенное на первую обложку давно данное писателю определение «Самый веселый анархист современной российской словесности». Не веселый и не анархист. Печальник земли русской вдруг открывается на новых страницах Попова.

Почти четверть века назад (1993) я писал: «Я утверждаю, что Евг. Попов у нас — национальный писатель, и если это не писатель того масштаба, к которым мы привыкли, говоря о национальном писателе, то дело лишь в эпохе. Я — страшно сказать — не уверен, что Лев Толстой был национальный писатель, а вот что Лесков был — уверен. В советскую эпоху национальным писателем был Михаил Зощенко. Следующим Василий Шукшин. Пора пришла, она влюбилась — что делать? То был Евг. Попов. Кто не согласен, назовите другого.

Это вовсе не означает, что он — лучший писатель. Это не означает ничего, кроме того, что он — национальный писатель.

Самые хорошие, но не вполне национально мыслящие писатели стремились и стремятся нечто вычленить из русского человека — хорошее или дурное в зависимости от собственных склонностей. Евг. Попов никого и ничего не выделяет. Его проза одновременно прекрасна и безобразна, ясна и туманна, трезва и пьяна, как русский человек. И потому она знакома, как русский человек. главной для автора является драгоценная черта веры: “И я заявляю, что родина моя — не выжженная земля. […] Россия. Снег да любовь.

А больше —

Ничего”». («Жить, чтобы жить. Длить вечность»).

А вот пишет Евгений Сидоров в 2015 году: «Взыскуя правды, преодолевая национальный позор и стыд, герои писателя ищут то, что вымечтано Зощенко, Шукшиным, Венедиктом Ерофеевым и другими корифеями русской сказовой утопии ХХ века. Все так же мчится неведомо куда птица-тройка, все так же недостижима и непостижима Красная площадь с Кремлем и Мавзолеем посередине, но русский много национальный человек, щедро одаренный пространством и небом, несмотря на все препятствия и дурость, упорно жив, чего и другим желает».

Итак, Евгений Попов по-прежнему зорок, остроумен, находчив, наблюдателен, ироничен, радуясь доброте, изводя все скверное, что обитает на нашей земле. И по-прежнему верен ей, по-прежнему никогда не циничен.

Но что же изменилось, почему Сидоров озаглавил свое предисловие «Одиссея Евгения Попова»?

То, что Попов раздвоился на писателя Гдова и безработного Хабарова, которых Сидоров сравнил со Счастливцевым и Несчастливцевым, уже не новость. Как это произошло, почему?

Может быть, мучивший писателя наблюдаемый вопиющий разлад русской действительности уже не вмещался в единого повествователя-рассказчика автора, а требовал выхода в нескончаемый спор о загадке русской действительности, столь щедрой как на паскудства, так и на доброту? Требовалось отправить в путь парочку персонажей. А в интернет-романе «@рбайт» (2012), есть Гдов, но нет Хабарова, что приводит к тому, что Гдов — это просто псевдоним Е. Попова, тогда как Хабаров в общении и спорах с Гдовым погружает нас в новое, чем было прежде, восприятие действительности, в иные планы, скорби и мечты, чем у только Попова или только Гдова.

В прологе к «Молитве» читаем: «Эх ты, интернет ты, интернет, твою мать, чего только в тебе не пишут, что даже очень трудно простому человеку понять, где врут, как всегда по привычке врали, а где врут нарочито, чтобы еще более умножить зло мира сего и окончательно свести с ума тех, кто еще еле-еле, но сохраняет здравомыслие в этом вихре безумия, вдруг охватившего в начале XXI века планету. Да-да, всю планету, а не только какую-нибудь отдельную страну, на этой планете расположенную. Не только Россию, добавляю я для людей, худо понимающих иносказания и намеки».

А Сидоров все-таки отделяет Россию с ее особостью от всей планеты: «Что до «земного шара», надо еще посмотреть. А вот наша окрестная земля действительно склонна к фантастически повторяющимся историческим сюжетам».

Попов в своих книгах готов без устали приводить эти сюжеты, благо их у него в избытке и его въедливая художническая память горазда на разнообразное воспроизведение нравов, чудес и безобразий российских. К тому же писатель непоседлив и до сих пор с легкостью перемещается в самых широких пределах. В молодые же времена он мог соперничать с М. Горьким: «…побывал в десятках маленьких и крупных городов от Владивостока до Калининграда и, кажется, именно тогда понял, как устроена Россия. Вот неполный перечень пунктов, где я бывал» (следует алфавитный перечень из трехсот тридцати наименований). («Молитва»).

Бытовая деталь часто вписана в историю: «На улице какого-то отмененного вождя с полузабытой фамилией, которую с одной стороны никто не помнил, а с другой — мы все теперь живем в новой реальности, у нас есть новые, не менее значительные вожди, какое нам дело до старых?»

Повествование Попова настолько насыщено реалиями быта, что автор сам в сердцах восклицает: «Надоело нам метать этот бессмысленный псевдонатуралистический бисер!».

Но быт мгновенно оборачивается у писателя политикой, неизбежными размышлениями о судьбе Родины. Так, время в рассказе «Валютное пространство» несется вскачь, заполняется историческими персонажами, от красного командира с маузером до сухощавого дореволюционного господина в пенсне, мечтающего о свободе, грядущей в 1917 году нагой и с нагайкой. То оно стремглав переносится в настоящее, во взгляде на которое автор, конечно, ироничен: «Украинцы признали “незалежность” Крыма, но поставили в качестве необходимого условия переименование города Симферополя в город АКСЕНОВ-ПИСАТЕЛЬ по фамилии автора популярной исторической хроники “Остров Крым”, определившей судьбу этого региона…», ироничен и историчен: «…а долгое воздержание от выборов чуть не сыграло на руку оппозиции, а соотношения центра и регионов достигли состояния неустойчивого равновесия, а вновь введенную цензуру вновь отменили, а друг врага необязательно враг».

Так мыслит и изображает действительность автор, стоя в очереди в валютный обменник 25 мая 2005 года.

Собственно, таковы почти все главы «Прощанья с Родиной». «Са-на-то-рия» начинается осенью 2014 года сообщением о том, что «Между Владимиром Путиным и Ангелой Меркель закралась ложь», продолжается галереей стариков и старушек, обитателей санатория. Попов как Попов, и действие возвращается уже в 1964 год, когда студент Гдов снимает койку у старушки, в связи с которой возникает страшное 16 октября 1941 года, когда Москва панически бежала от немцев. А 16 октября 1964 года квартирная хозяйка неожиданно выставляет постояльцам угощение и достает из комода «фотопортрет ушастого низколобого паренька в рубашке с отложным воротничком. И сказала, что это ее сыночка, который любил родину, товарища Сталина, добровольно пошел в военкомат, но во время паники вернулся домой к безмужней матери (отец сидел да в заключении помер), к маленькой сестренке, и его вскорости расстреляли за дезертирство, как только все улеглось и московские большевики вновь оказались на коне, с которого Гитлер их чуть было не спихнул». «Дико было юноше Гдову слышать все это. Ведь он приехал из Сибири, гордился тем, что его земляки грудью заслонили столицу, и надо же — как такая странная информация».

И тут вновь год 2014-й и санаторий, который автору хочется по-старинному называть в женском роде. И старушка с инвалидной клюшкой, исполняющая похабные куплеты. И сразу назад на тридцать лет, когда на колхозном рынке Абакана Гдов узнает о смерти Василия Шукшина и вспоминает встречи с ним. И вновь санатория в костромской глуши, старики и старушки. Печальны размышления Гдова о действительности, о том, что «националисты, милитаристы и империалисты всех стран объединились, чтобы драться друг с другом чужими руками. Руками так называемого народа, который в свою очередь тоже рехнулся, как бы кто его ни любил, включая меня. А может, и не рехнулся, а просто-напросто «Цыпленки тоже хочут жить», и этот так называемый народ покорно делал, делает и всегда будет делать то, что ему навяжут манипуляторы при любом режиме. Демократия? Здравствуй, милая! Демократия — это длинный поводок, на одном конце которого — ошейник, а другой всегда в руках негодяев. Наверное, «Перестройка» для того только и была допущена Господом, чтобы мне это понять».

Но эта мрачная тирада заканчивается благодарностью: «И спасибо Господу, если хоть немножко еще удастся мне и другим моим согражданам пожить на своей земле почти по-человечески, почти по-человечески (фраза повторяется у автора. — С.Б.). Ведь наше вялое счастье могло бы кончиться значительно раньше, чем в 2014 году».

Люди вымышленные и реальные, писатели и бичи, мимолетные прохожие и старые приятели, как всегда у Попова густо заселяют его новые тексты. По-прежнему, подобно неожиданно открываемым секретам, неожиданны многие сюжеты книги. Жив и неподражаемый юмор писателя, которого, как подметил Е. Сидоров, поубавилось. Критик продолжает: «…я и за собой и за другими близкими замечаю подобное. Не от старости ли это? Казалось, чего горевать, все в порядке! Россия встала с колен и затем уверенно упала навзничь (видимо, чтобы отдохнуть). Но смешного при этом, согласитесь, и впрямь сильно убавилось».

Этот прелестно-ядовитый пассаж критика тоже ведь исполнен юмора. Просто юмор наш становится другого рода.

Особенно это заметно на фоне вакханалии эстрадно-телевизионного смехачества, от которого некуда деться: оно размножается беспощадно, как саранча.

Но — к исходу. Остается за Поповым, при трезвом, часто ироническим, порой злым, порой отчаянным восприятием действительности неизбывная вера в смысл собственного и одноплеменников бытия. Сидоров называет это литературой «духовных скитаний». И я позволил себе чуть позаимствовать отзвук этой чеканной формулировки в заголовке собственной рецензии.

Особняком в книге «Прощанье с Родиной» стоит глава «Как писатель Гдов в историю влип», где автор рассказывает, как ему предложили написать о «Лицевом летописном своде Ивана Грозного». «Читая повести Летописного свода, всю эту бесконечную сагу о любви и ненависти, подлости и благородстве, измене и преданности, я не раз приходил в уныние и даже пытался впасть в запой. Но вот странность — уныние это сменялось дивным ощущением того, что жизнь, несмотря на все катаклизмы, опять побеждает неизвестным способом. Сколько раз Россия и личности, ее населяющие, оказывались на грани полного их растворения в пространстве и времени, но каждый раз какая-то магическая неведомая сила спасала нас от, казалось бы, неизбежного краха».

Недаром еще в 1985 году Евгений Попов написал книгу «Прекрасность жизни» (изд. 1990). Но, как ни прекрасна жизнь, она еще и печальна.

                                                                                                                                             Сергей Боровиков